На чтение: ≈ 17 мин.Давным-давно, еще в прошлом веке, жила-была в Кишиневе обычная школа под номером сорок, открытая в 1949 году. Учились в ней самые обычные послевоенные дети, среди которых было немало безотцовщины и даже шпаны, обитателей полуподвалов и коммуналок, разбавленных детьми интеллигенции и счастливчиками, имевшими полный комплект родителей – и маму, и папу. В 1954 году 40-ю школу закончили 56 выпускников – три десятых класса, и, как бы сказали раньше, молодые люди ушли в большую жизнь, чтобы выбрать из ста путей, ста дорог свою, единственную.
“В целях экстренного омоложения и регенерации личности”
Как водится, жизнь разбросала их по разным городам и весям. Практически все “сороковичи” поступили в вузы, многие – в самые престижные, московские и ленинградские, успешно закончили их, состоялись как специалисты, обзавелись семьями и детьми…
Но вот что удивительно: чем взрослее и самостоятельнее становились они, состоявшиеся ученые, педагоги, врачи, инженеры, полярники, геологи, тем чаще стали возвращаться памятью к своей школе и учителям, к одноклассникам, тем больше их тянуло к общению.
Первый большой сбор выпускников 54-го года, приуроченный к 15-летию окончания ими школы, состоялся 23 июня 1969 года. Та встреча была самой многочисленной, потому что все еще были молоды и живы – и учителя, и бывшие ученики, и Отчизна, которой больше нет. Тогда же договорились встречаться каждые пять лет 23 июня, а с 1999 года, ввиду быстротечности жизни, решили собираться ежегодно, что и делается по сей день. Да что там ежегодно, когда “сороковичи” уже давно стали одной большой семьей, тем братством и содружеством, которое может зародиться только в юности под благотворным влиянием коллективно приобретаемого нравственного опыта, передаваемого нравственными личностями.
Ну а что значит для них это постоянное ощущение надежности тыла, лучше всего говорят они сами, к примеру, в “Приглашении”, текст которого с легкой лукавинкой лишний раз свидетельствует, что умный человек иронизирует прежде всего над самим собой.
Мужественно констатируя, что годы наносят “непоправимый урон внешнему и внутреннему содержанию оговоренных выпускников, лишая их волосяного покрова и даря склероз, одышку и другие “прелести”, “сороковичи” признаются, что общение и встречи им необходимы “для экстренного омоложения душ и регенерации личности”. И это правда. Есть у них свой значок и своя эмблема, и все эти и другие “фамильные драгоценности” бережно хранит и собирает архивариус Марк Рафаэлович Рабинович, а Виктор Петрович Привалов знает столько интереснейших фактов из жизни каждого члена “святого братства”, что их хватило бы не на одну газетную статью. Именно они с Марком Рафаэловичем и рассказали мне о своей школе, учителях и сверстниках, строго предупредив при этом, что о них самих не надо и полслова писать, потому что “это будет нескромно”. Каюсь, “полслова” все-таки написала, хотя хотелось сказать куда больше.
И вспомнились пушкинские строки: “В начале жизни школу помню я”. Не каждому дано такое счастье – пронести память о школе через всю жизнь. А не дано бывает по двум причинам: то ли помнить нечего, то ли память короткая. У моего поколения, по крайней мере у абсолютного его большинства, эти два критерия – в наличии. И в полной гармонии. Может, и потому ему, поколению шестидесятых, многое в этой жизни давалось, и сама его судьба – состоялась?
Их учителя
Только потом, с годами, вспоминая своих учителей, они поймут, что их наставников не миновали те потрясения, на которые так щедра была наша неласковая эпоха. Не миновали, но и не сломали! Сломанные люди не обладают свойством заряжать, создавая вокруг себя счастливое беспокойство и ожидание завтрашней радости. Все это получалось у их любимых учителей. Можно ли поставить их имена в тот выдающийся ряд новаторов, которые тогда были известны всей стране? Не знаю. Зато нет сомнения в другом: они, их наставники, были личностями. И потому обладали талантом множить ряды себе подобных. Директор, Анатолий Серебренников, шагнул в школу, как и многие его сверстники того времени, прямо с войны. Вероятно, помня о том, что директор должен быть строгим, он изо всех сил старался таковым казаться, только у него это плохо получалось, потому что по жизни Анатолий Дмитриевич был добрым и отзывчивым человеком и умел при этом утихомирить даже самых отпетых хулиганов.
Одно из устойчивых воспоминаний “сороковичей”: школа всегда блестит чистотой. Несмотря на то, что здание отапливалось печками, вокруг было тепло, светло, уютно. Это вам не ХХI век, когда во многих сельских школах из окон дымят и чадят буржуйки, а в классах пахнет гарью – как на войне. Детали? Конечно, но не из них ли в начале жизни складывается представление о том, каким должен быть добрый дом, в том числе и альма-матер?
Словесница Наталья Евгеньевна Кольчицкая пришла в 40-ю еще совсем юной девушкой, разница в возрасте между нею и учениками была незначительной, и, конечно же, все мальчишки были немного влюблены в нее, но то было обожание и преклонение самой высокой пробы – перед образованностью, удивительной доброжелательностью и высокой культурой. Сколько десятилетий с тех пор прошло, а ее ныне седовласые ученики до сих пор помнят не только уроки словесности, но и то, в каком элегантном, удлиненном темном платье она приходила в школу и как оно ей шло. Уже долгие годы Наталья Евгеньевна живет в Ленинграде, но еще до недавнего времени специально приезжала на их встречи. Все годы они переписываются. Вот лишь один отрывок из письма Натальи Евгеньевны: “Не каждому учителю дано узнать, как его слово отзовется. И только те способны сохранять добрую и светлую память об Учителе, кто имеет особую, чуткую душу, добрую и отзывчивую. Вот такими душами сильны и вы, мои милые “сороковичи”. Я уже говорила на встрече с вами, что мне очень повезло в жизни, так как в самом начале трудового пути я встретила вас. Спасибо вам!”. И какие тут еще нужны слова?
Подлинным кумиром всех поколений был учитель физики Глеб Николаевич Сахаров. Когда он пришел в 40-ю, то был, по ученическим меркам, уже глубоким стариком, но это только с годами они узнали, что ему к тому времени исполнилось шестьдесят. А тогда они увидели перед собой мощного, стройного, элегантного и красивого человека, воплощающего внешним своим обликом мужество и достоинство. К ним, детям войны, не избалованным правилами бонтона, он обращался только так: “Друг мой”. К тому же Глеб Николаевич был заядлым автолюбителем и по выходным катал желающих на восстановленных им машинах, чем, конечно же, приводил мальчишек в восторг. На уроках умел говорить о сложном очень просто и доступно, но в то же время учил мыслить, анализировать, выделять и систематизировать главное и излагать потом его лаконично и грамотно в конспектах, умение вести которые, по словам “сороковичей”, очень пригодилось им в жизни. Или вот такое воспоминание: Глеб Николаевич берет в руки мел и одним неуловимым движением вычерчивает на доске потрясающей красоты окружность. Это движение учительской руки они тоже помнят до сих пор. Последний раз на встречу он, несмотря на свои 80 лет, лихо подкатил на сверкающем чистотой “Запорожце” и был, как всегда, весел, остроумен, элегантен, а после встречи, как истинный джентльмен, развез по домам всех женщин.
Сделав свое дело на этой земле наилучшим образом, он ушел, не дожив двух лет до девяноста. Ушел, чтобы остаться, и это не высокие слова. Три года назад бывшие выпускники 40-й собрались на могиле Учителя, чтобы отметить его 110-летие. Многих ли из нас будут помнить наши потомки и в 110-ю годовщину? Дай-то Бог…
Вот такие педагоги работали в 40-й – одной из обычных школ послевоенного Кишинева, и надо ли удивляться тому, что они сумели объяснить своим питомцам главное: кто ты есть такой и что тебе с самим собой делать на этой земле. А питомцы оказались понятливыми и благодарными, что тоже дано не всем.
И дольше века длится день
К сожалению, скупая газетная строка не позволяет подробно рассказать о бывших выпускниках 40-й, и потому, что каждый из них достойно проживает свою жизнь, и не менее потому, что в судьбах этих людей, моих ровесников, чья юность совпала с юностью века, причудливо переплелось и совместилось, казалось бы, несовместимое. Очаровавшись “оттепелью”, а затем посмеявшись над своей наивностью, наше поколение тем не менее не озлобилось и не превратилось в “брюзг”, а осталось верным тем представлениям о жизни и идеалам, одно упоминание о которых вызывает снисходительную усмешку у многих нынешних “хозяев жизни” – мол, что с них, “динозавров”, возьмешь. Ну да Бог с ними, с “новыми”. Время все четко расставит по местам и всему определит свою цену – по крайней мере так было всегда.
У Марка Рабиновича хранится и небольшая книжечка про Егорку, изданная сразу после войны. Надпись на ее титульном листе гласит о том, что сия книжечка подарена городской центральной детской библиотекой ученику 7-го класса 40-й школы Олегу Габелоку. Год ее издания – 1949-й. Вот уж точно: у каждого свое представление о ценностях этой жизни, кому-то греют душу коллекционируемые дворцы и “мерсы”, кому-то тоненькая книжечка – как бесценная память об ушедшем друге. Кто из них богаче? Кто беднее? Вот в чем вопрос. Человеком легендарной судьбы и большого мужества, достойным того, чтобы и о нем была написана книга, был рано ушедший из жизни Олег Григорьевич Габелок.
После окончания Одесского высшего инженерного училища он попал в первую команду первого атомного ледокола “Ленин”, затем работал на атомных ледоколах “Вайгач” и “Арктика”, участвовал в походах на Северный полюс. Казалось, что он, такой сильный и мужественный, скроен на века, но приговор врачей, вынесенный ему во время одного из очередных приездов в Кишинев к родителям, оказался страшным: рак.
Узнав, что ему отмерено жить всего ничего, он немедленно уехал на север, чтобы уйти в свой последний рейс. Никто из товарищей по команде, с которыми Олег Григорьевич пробыл последние полгода своей жизни, занимаясь любимым делом, и не догадывался, чего стоило ему наравне со всеми нести нелегкую мужскую службу. Похоронен Олег Габелок в Мурманске, а в последний путь его провожали длинными гудками все пароходы, что были в тот день в Мурманском порту. Несмотря на расстояния и факторы иного рода, на его похоронах, конечно же, были и одноклассники – Иван Кибзун и Марк Рабинович из Кишинева и Евгений Пикер из Москвы. Там они увиделись с арктическими друзьями Олега и, ни разу до того не встречавшиеся, узнали друг друга – по его рассказам. А узнав, сблизились и до сих пор связи не теряют. Родители Олега похоронены в Кишиневе, на их могиле, как и положено, – памятник, а в него органично “вписана” мемориальная плита, на которой портрет их сына, земля с его могилы в Мурманске и кольский камень. Так отдал дань памяти другу Марк Рафаэлович, по чьей инициативе и при непосредственном участии, с помощью других одноклассников Олега установлена мемориальная плита.
Такая вот у поколения “динозавров” особенность: короткой памятью они не страдают. И не только на события “семейного” значения. Среди дорогих их сердцам дат особо почитаемы вот эти две: 9 мая и 22 июня.
9 мая всей “семьей”, с женами, мужьями, детьми и внуками, отправляются на Мемориал, и 22 июня им непременно хочется быть вместе. У братьев Вили и Эдуарда Грановских есть граммофон – еще той, довоенной эпохи и уникальная коллекция пластинок, тоже той поры. Начинают всегда со “Священной войны” в исполнении ансамбля имени Александрова, того самого, что пел ее в июне 41-го. Поют и слушают стоя – у детей войны свое отношение к песням той поры, под мелодию которых нынче, случается, ерничают и топочут.
Повспоминали, поплакали, попели, пообщались и разошлись с просветлевшими душами в ожидании следующей встречи.
Никто из “сороковичей” не стал в этой жизни особо преуспевающим в том смысле, какой в него вкладывается сегодня, никто не нажил палат каменных, но если кому-то в этом мире и стоит по-хорошему завидовать, так это им – хотя бы потому, что у них есть свой, очень дорогой для них памятник эпохи – двухэтажное здание на Боюканском спуске. Впрочем, то здание уже давно снесено. Но разве в этом дело? Но разве возможно “снести” то, что навечно вписано в сердце?
Майя ИОНКО
Кишинев
Выбор читателей
Комментарии