Это буря, это Шнитке

Когда дирижер стоит к нам спиной, а все музыканты сосредоточенно смотрят на ноты и дирижера, создается впечатление, что мы вместе с огромным залом «Зарядье» просто подглядываем за творением шедевра, тихо боясь пошевелиться и обнаружить себя. Московский государственный академический камерный хор (хор Минина) представил третий концерт фестиваля «Хор без границ» к 95‑летию Владимира Минина. В центре программы в зале «Зарядье» кантаты XIX и XX столетий «Иоанн Дамаскин» Сергея Тане­ева и «История доктора Иоган­на Фауста» Альфреда Шнитке.

Листайте вправо, чтобы увидеть больше изображений

Фестиваль хора Минина проходит при поддержке Департамента культуры города Москвы. Два часа перехваченного дыхания и завороженного взгляда на сцену. Говорят, что главное – музыку слушать, я готова поспорить, эту музыку нужно было смотреть. Экспрессия приковала в первые минуты и не отпускала до самого конца, она провела зрителей по лабиринту эмоций и подарила ощущение полета. И представляете, какое чудо попасть после этого в гримерку, за сцену и поговорить с музыкантами, солистами, с тем самым человеком, который руководил энергией эти два часа, от жестов которого и зрителям в зале хотелось начать играть, но наше дело было почувствовать то, что было заложено в этой музыке, и завороженно смотреть на непонятный язык, которым общаются музыканты и в итоге создают такую красоту…

Вопрос, зачем нужен дирижер, если у всех есть ноты и слух, отпал после первого взмаха рукой, а после следующего взмаха и прыжка тоже захотелось подпрыгнуть. Нет, это не та картинка, где дирижер стоит у стоечки и аккуратно с академическим видом машет палочкой, это буря, это Шнитке, тут никак без эмоций и, как нам позже сказали, без любви. И хотя мы видели дирижера только со спины, нам передавались все эмоции, которые он переживал. Это даже лучше, что наши пристальные взгляды не мешали ему жить и чувствовать музыку. Вы когда-нибудь задумывались, почему именно так располагаются все на сцене, как там циркулирует энергия? Как эти 150 человек понимают знаки одного и не путаются, когда кому вступать?

– Это нечеловечески сложно. В этой музыке без дирижера совсем нельзя, – признается солист Государственного академического Большого театра России Дмитрий Бобров. – Шнитке таким образом написал эту музыку, там такие изломы в мелодии, что даже если их просто честно пропеть, то уже будет настолько заковыристо, что характер персонажа, который задумал автор, сам получится. В этой дикой концентрации внимания приходится очень вдумчиво и ответственно относиться к материалу, соблюдать равновесие математического расчета с актерской игрой и, конечно, смотреть и слушать дирижера.

Уникальная возможность выпала и мне – поговорить и с самим дирижером, художественным руководителем Московского государственного академического камерного хора Тимофеем Гольбергом.

– Тимофей Юрьевич, а какие произведения ваши любимые?

– Те, что исполняем сегодня. Только если ты влюблен в произведение, оно получится. Когда берешь в руки ноты, сначала должен расшифровать то, что этой музыкой хотел сказать композитор, а затем донести идею до музыкантов, чтобы нам вместе заставить зрителя почувствовать глубинные смыслы произведения, подарить ему незабываемые эмоции.

– Должен ли дирижер играть на всех инструментах? Или он, как режиссер, не должен уметь играть, а должен уметь учить или управлять?

– Нет, дирижер не должен сам уметь играть на всех инструментах, нет такого дирижера, который бы это умел, но он обязан иметь представление о возможностях всех инструментов и, самое главное, знать, как сделать так, чтобы человек сыграл чуть лучше, чем он может, чтобы он захотел это сделать. Говорят, что дирижер – профессия второй половины жизни, вот сидят все музыканты старше тебя и воспринимают постольку-поскольку… А сделать так, чтобы они за тобой шли, забывая про то, что у них дома проблемы и погода плохая, мировой апокалипсис происходит, чтобы они были здесь и сейчас и играли на грани, а лучше даже за гранью своих творческих возможностей, это очень сложно.

– Вы руководите и хором, и оркестром, и солистами одновременно. Чувствуете какое–то раздвоение или растроение, как это ощущается внутри?

– Как говорил Шаляпин: «Во мне два певца: один поет, другой контролирует». В случае с дирижером один поет, 100 контролируют, один машет руками, а все остальные контролируют… Очень много деталей, за которыми нужно уследить.

– Успеваете ли вы наслаждаться музыкой?

– Знаете, бывает так, что хор, допустим, вступил и начинает чуть-чуть запаздывать, а значит, нужно одной рукой дирижировать в одном темпе оркестру, а хор подхлестывать, чтобы он в одну секунду догнал оркестр и никто не заметил, что он запаздывает. Таких деталей огромное количество, если ты будешь кайфовать от музыки, то через две секунды все рассыпется. Особенно если это такие сложные пьесы, как произведения Шнитке. Но есть и пьесы, где все не так сложно, можно расслабиться и немного полетать.

– А где вы летаете?

– На «Паване» Габриэля Форе, которую в «Зарядье» исполняли на бис, могу немного полетать…

– Иногда преподаватели в музыкальной школе говорят, что хочется залезть в голову к каждому и за него сыграть или спеть. У вас бывает такое желание?

– Играть или петь за других – нет, музыканты делают это лучше, чем я, хочется только, чтобы желание сделать это с полной отдачей было у каждого. В хоре усилия одного незаметны, но если страсть и напряжение станут общими, то это будет ощущаться сразу. Случается, что на репетициях ничего не получается, чтобы это переломить, стараешься и пошутить, и кофе вместе выпить… Бывают и непогода, и низкое давление, и спад энергии, все это сказывается на звуке. Но музыка – субстанция метафизическая, это чувства. Нужно знать все, каждый шаг, что и как ты сделаешь, концерт идет два часа, и нужно быть максимально сосредоточенным и внимательным, понимать всех и все…

– Музыканты подстраиваются под вас или вы под них?

– Нужно иногда приспосабливаться к оркестру, если у музыкантов другое расстояние звука от точки, которую рукой показываешь, до реальной игры. Тут есть два пути: один неверный – ты учишь их играть под свою руку, а второй правильный – ты учишься дирижировать под их игру. Это не значит, что они будут вести, просто не нужно учить оркестр играть, если у него какие-то несовершенства, а нужно самому учиться дирижировать этим несовершенным оркестром.

– Чувствуете ли вы спиной зал?

– Даже по первым аплодисментам, когда только иду к пульту, ощущаю настроение зала, какие-то сенсоры, видимо, на лопатках… Ведь это всегда очень важный вопрос: для кого ты поешь? Образуется, знаете, диффузия, прямая дуга между публикой и артистами. И я это чувствую не то что спиной, а по звуку от музыкантов. Энергия из зала к ним, а от них ко мне или, наоборот, от меня к ним, а потом к зрителям, какая-то перекачка энергии. Иногда чувствую, что проседает, нужно придумывать что-то, чтобы публика не заскучала, тогда начинаю делать разные пики, чтобы это было живо и в контексте.

– Что для вас музыка?

– Это моя профессия, но профессия в более широком понимании – это и любовь, и страсть. В любом деле (даже полку приколачивая) важна привычка делать все талантливо как внутренний девиз. В жизни важно найти то, что умеешь, и делать это талантливо, будем надеяться, мое – это дирижировать.

Последний аккорд – и аплодисменты, все музыканты, артисты, дирижер скромно кланяются и принимают цветы, сбросив маски безумных гениев и творцов, вернувшись из астрала в зал, где за их шедевром следили зрители.

Ксения СЛАБИНСКАЯ, Алла ЧЕТВЕРИКОВА (фото)