Екатерина ШУЛЬМАН: В пандемию стены школы разомкнулись

За яркие высказывания, увлекательные лекции на своем YouTube-канале и, возможно, непривычный для нашей страны оптимизм Екатерину Шульман любят представители совершенно разных поколений. В 2020 году, по опросу «Левада-центра»*, она вошла в число самых вдохновляющих россиян людей. Политолог, публицист, автор книг, доцент кафедры политических и правовых учений Московской высшей школы социальных и экономических наук Екатерина Шульман в отличие от многих своих коллег не демонизирует видеоигры, не ругает молодежь и часто говорит о том, что конфликт отцов и детей почти себя исчерпал (на его месте теперь скорее конфликт дедов с детьми и внуками одновременно). Выход нового издания книги Екатерины «Практическая политология. Пособие по контакту с реальностью» (АСТ, 2021) стал для нас дополнительным поводом поговорить с ней о реальности во всех смыслах, о современной школе, социальном статусе учителей, потенциальном неравенстве учеников и студентов и о тех переменах, которые принес в систему образования коронавирус.

– Екатерина, вы ребенок учителей, вузовский преподаватель. Как, на ваш взгляд, пандемия изменила систему образования?

– Мои компетенции, позволяющие мне говорить на эту тему, достаточно ограниченны. У меня нет педагогического образования, я не работала в школе. Я действительно преподаю в вузе с 2013 года. Поэтому хотела бы ограничиться не оценками, а наблюдениями. Сфера образования – это социальная сфера, предмет интереса социальных наук. Политология – одна из социальных наук. Поэтому то, что происходит в отношениях между государством и учителями, родителями и учителями, родителями и детьми, – это социальные и социально-политические процессы, которые становятся предметом нашего изучения. С этой точки зрения я хотела об этом и поговорить. Пандемия, как и любая чрезвычайная ситуация, не принесла в сферу образования чего-то кардинально нового. Она лишь ускорила те процессы, которые происходили в системе образования раньше. И сделала видимыми те процессы, которые были скрыты. Например, диджитализация началась не в 2020 году. О дистанционном образовании говорят уже лет 15, не меньше 10-12 лет его практикуют. В 2020 году произошло лишь принудительное ускоренное подключение школ, вузов, преподавателей, учеников и студентов к цифровым платформам, которые позволили им учить и учиться на дому. Кроме того, за те же 15-20 лет произошло изменение детско-родительских отношений.

– Детей стали больше ценить?

– Люди живут дольше, рожают позже и реже, детей на одну женщину статистически становится меньше. Люди позже начинают работать, жить самостоятельно, создавать устойчивые пары. Странным образом в социальную практику возвращаются многопоколенческие домохозяйства, ненуклеарные семьи. Если для нашей страны это было характерно в прошлом, потому что людям просто жить было негде, то, например, в США, где национальной традицией является очень ранний вылет из гнезда, вдруг тоже выяснилось, что миллениалы не торопятся уезжать от родителей. И дело тут не всегда в том, что нет денег на покупку жилья, а в том, что они не стремятся быстро отделиться от родителей.

Кроме того, на это продление учебного периода в жизни человека влияют изменения рынка труда. Он становится более разнообразным, способов и форм занятости становится больше. Поэтому люди уже не могут, да и не хотят получить в раннем возрасте одну профессию на всю жизнь и дальше по ней работать, люди непрерывно доучиваются и переучиваются. Таким образом, та часть жизни, которая раньше воспринималась как эдакая краткосрочная, быстролетящая юность, растягивается. Кроме того, основным объектом государственной помощи являются семьи с детьми, дети – приоритет государственной политики. Это редкий случай, когда общество и машина власти совпадают в своих взглядах.

Соответственно, возвращаясь к нашей школе, к нашему вузу, эти немногочисленные дети становятся сверхценными. Требования родителей к школе и вузу возрастают и меняются. Педагогический класс чувствует давление одновременно снизу и сверху. К нему оборотились своим малоприятным лицом государство, которое желает его контролировать, и чувствует, что у него в руках умы и души будущих поколений, и родители, которые хотят, чтобы их драгоценную деточку не обижали, развивали, подходили к ней индивидуально и при этом помогали получить высокие баллы на ЕГЭ. Все это обрушивается на голову учителя, который ощущает, что его социальный статус совершенно неадекватен требованиям, которые к нему предъявляются. Это точки потенциальных и реальных конфликтов, которые происходят вокруг школы и вуза. Разнообразные явления наблюдаемой реальности типа скандалов в вузах по поводу того, что преподаватель приставал к студентам, произрастают вот из этого: меняются представления о должном. Меняется и степень публичности.

– В этом тоже заслуга пандемии?

– Коронавирусные ограничения это ускорили, школа стала прозрачна. Детки сели дома, и родители увидели, как их учат. В пандемию стены школы разомкнулись. Обе стороны увидели друг друга. Ученики увидели, как живут другие ученики, учителя увидели своих учеников, их родителей и друг друга. Это такая принудительная прозрачность.

– Чем это грозит?

– Сначала это приводит к всеобщему недовольству. Все недовольны всеми. Родители хотят, чтобы с их детьми иначе разговаривали, педагоги хотят, чтобы родители больше вовлекались в процесс обучения детей, разделяли с ними тяжесть педагогического труда. А для многих детей онлайн вообще мучителен. По моим наблюдениям, чем старше ребенок, тем легче ему к этому приспособиться. Для младших школьников только дистанционное обучение – чистой воды профанация и издевательство. Так что пока поначалу все увидели друг друга и ужаснулись. Дальше этого дело не продвинулось, но я думаю, что продвинется.

– Я правильно услышала, что вы пока воспринимаете дистанционное образование как дополнительную опцию к очному обучению?

– Как родитель я могу сказать, что моей старшей дочери понравилось учиться онлайн, а для среднего сына это был пропавший учебный год. У кого-то, может, совсем противоположный опыт. Но как человек, который стремится наблюдать за социальными трендами, я вижу, что онлайн-образование – это инструмент, который расширяет возможности образовательного процесса, позволяет его сделать более увлекательным, приблизить к ученику, слушателю. Но одновременно онлайн-инструментарий поощряет учительскую лень: проще включить видео, чем рассказывать самому. А еще расширяет пропасть неравенства между теми, кто может себе позволить настоящую школу и настоящий университет, быть внутри образовательной среды, и теми, кто будет видеть все это на экранчике. Раньше условный Ломоносов стремился попасть в Московский или Петербургский университет. Теперь ему скажут: «Вот тебе московские или петербургские преподаватели в телефоне, ты тоже учишься». Но это вовсе не то же самое. Как все уже поняли по итогам 2020 года, образование – это не передача информации. Это среда, где люди научаются находиться в разнообразных социальных ролях: младшего, старшего, равного, успевающего и неуспевающего, помогающего и пользующегося помощью, работающего в одиночку и в группе. Люди учатся конкурировать и сотрудничать, преодолевать себя, делать то, что не умели, добиваться успеха и терпеть поражения. Это все формирует личность. Человек, который сидит дома и выполняет задания, ничего этого не получает. Это опасно. Я не говорю, что надо отменить весь онлайн. Но нельзя не указать на эту линию разлома.

– Если брать текущую ситуацию, разделяете ли вы все опасения о недоученном поколении?

– Все ныне живущие будут учиться непрерывно. Люди, которые учились в 2020 году, будут приобретать новые навыки и компетенции всю свою трудовую жизнь. Поэтому о навеки потерянном времени я бы особо не беспокоилась. Сейчас все обучают всех – от мастер-классов по варке варенья до всяких, прости господи, коучей и мастеров личностного роста. Педагогические функции и навыки учебной деятельности вышли за рамки одной профессии и одной возрастной страты.

– Какой предмет вы бы добавили в школьное обучение?

– С одной стороны, зная нынешнюю учебную нагрузку, говорить: «Давайте еще чего-нибудь добавим» страшно. Давайте добавим немного свободного времени и детям, и учителям. Но, если убрать всю эту шизофреническую бюрократию от бедного учителя и избыточную нагрузку от бедных деточек, я вернула бы в школу старый добрый гимназический курс логики по Аристотелю, которую преподавали в царской гимназии, еще лучше, как и тогда, преподавать ее в связи с риторикой. В информационном обществе важно отличать факт от мнения, главное от второстепенного, оценку от изложения, понимать интенцию говорящего. Человека, который без этого навыка выйдет в мир, будут непрерывно грабить и эксплуатировать все кому не лень – от телефонных мошенников до политических. Также всем были бы полезны начала риторики: теперь мы все постоянно выступаем публично, раньше это делали представители считаных профессий.

– Вам в этом вопросе как раз есть чем поделиться. Каждое ваше публичное выступление поражает количеством цитат, ярких образов, тем, как быстро вы говорите и думаете. Что помогло вам сформировать такую хорошую речь?

– Мне сложно себя объективно наблюдать со стороны, многие, наоборот, жалуются, что я быстро говорю. Но, конечно, в семье людей, которые занимаются интеллектуальной работой, все будут разговаривать друг с другом об отвлеченных категориях, а не о том, что нынче подешевело или подорожало. Это не достижение, а привилегия – родиться в определенном семейном кругу. А если ты живешь рядом с библиотекой, то ты оттуда берешь книжки, заимствуешь всякие слова, которые потом будешь употреблять. Чтение продленных художественных текстов приносит пользу всем.

– Какой главный опыт должна дать человеку школа?

– Школа – это искусственно сконструированное пространство, в котором детей специально готовят к жизни в социуме. В школе ребенок должен получить опыт успеха и достижения – того, как он чего-то не умел, а потом научился, чего-то не мог, а потом смог. Школа дает человеку опыт пребывания в среде людей, которые относятся к нему доброжелательно, но его не приоритезируют. Для них он не главный человек, не родная кровиночка. Это семья дает принятие и любовь, а школа должна давать иное – опыт роста и успеха, который позволяет человеку считать свои усилия небессмысленными. Ответственность и успех способствуют взрослению.

– В отличие от многих ваших коллег вы всегда благосклонны к поколению зумеров. Что в этом смысле стоит учитывать педагогам при работе со школьниками?

– Поколенческие характеристики – вещь довольно условная. В социологии нет определенного мнения о том, существуют ли они вообще и являются ли какой-то объективной реальностью. На любого человека будут в гораздо большей степени влиять его социальное происхождение, семья и жизненный опыт, чем год, в который он родился. Однако исторический контекст, в котором формировалось определенное поколение, все же накладывает на него отпечаток. Зумеры с рождения находились в цифровой среде, они обладают развитыми коммуникативными навыками и ценят прежде всего умение заводить и поддерживать отношения. Они менее зациклены на собственно любовных отношениях, не считают этот опыт необходимым признаком взросления. Но общение, коммуникация, связи для них во многом являются как образом жизни, так и ценимым в себе и других умением.

Часто, когда начинаешь с ними работать, кажется, что у них в голове нет цельной картины знаний, иногда пугаешься, что они не знают вещей, которые кажутся нам базовыми. Но когда начинаешь заниматься с ними именно своим предметом, то поразительно, как быстро они приобретают эти знания. У них действительно развит навык поиска и классификации информации. Этому, видимо, учит жизнь в Интернете: умение гуглить – это ценный навык. Когда покажешь, где брать информацию, они легко ее находят. Да, та узкая тропинка знаний, которую они протоптали, окружена сугробами невежества, закрывающими небо. И, может, в какой-то момент этот сугроб обвалится им на голову: некоторой универсальности не хватает в них иногда. Но то, что мы считаем универсальностью или цельной научной картиной мира, тоже условность нашего времени, которая может меняться вместе с эпохой.