Две жизни – два дня рождения

Николаю Георгиевичу Кочневу перевалило за 82 года. Но 9 ноября он отметит. 60 лет дня рождения. Со дня второго рождения, как сам он говорит. Тогда он бежал из немецкого плена. Эшелон шел из Лиепаи в Шяуляй, а Кочневу удалось сохранить незапертым люк перед тем, как немцы загнали пленных в вагоны… Когда поезд сбавил ход на крутом повороте, Кочнев открыл люк и прыгнул в кювет. Конвой на переднем и последнем вагонах ничего не заметил из-за поворота. В Литве Кочнев встретил добрых людей, которые спасли его от смерти, укрывая почти три года…

После войны Николай Кочнев устроился в декоративно-оформительскую мастерскую Мособлхудожфонда. В 1956 году художник Алексей Павлюк предложил ему сделать фотографии некоторых писателей, которые нужны были ему, чтобы рисовать портреты. С тех пор Кочнев отснял около шести тысяч писателей и поэтов. Отснял почти все всесоюзные съезды писателей СССР и России, начиная с 1959 года. У него опубликовано более 20 тысяч снимков писателей. С работами Кочнева вышло в свет свыше двух тысяч книг, 600 выпусков “Роман-газеты”. Держа в руках книгу, пробежав мельком подпись у писательского портрета (если она, конечно, есть), мы редко задумываемся над тем, какой была судьба автора снимка, человека с незнакомой фамилией.
В первые недели часть Николая Кочнева попала в окружение. Около месяца он с товарищами брел болотами и лесами за линию фронта. Под Ленинградом нарвались на засаду… Запомнились Кочневу выстрелы над головами, прижавшие их к земле, потом рыжий немец, который совал ему в лицо парабеллум и кричал: “Рус, хальт!”
Потом были Чудово, Рига, Митава (Елгава). Туда везли трое суток, заставляя выносить из вагонов погибших… И вот – очередной лагерь. Буханка хлеба с дробленой соломой – на шестерых. Самой лакомой была корочка, потому что ее можно дольше жевать… Ели липовую кору и листья. Спали под открытым небом. Кочнев выкопал алюминиевой ложкой щель в земле, которая ночами спасала от холодного ветра. Потом ее расширили. В этой добровольной могиле он жил вместе с шестью пленными, своими товарищами по несчастью. У них было три плащ-палатки на всех. Спали на боку. Концы плащ-палаток привязывали к рукам тех, кто лежал с краю, ночью их могли украсть.
Каждый день кто-то умирал в лагере. Трупы не убирали по нескольку дней. А когда вытаскивали их и складывали, было видно, что у многих обрезаны мышцы на ягодицах, ногах и руках. Когда немцы узнали, кто это делает, тут же расстреляли виновных. Людоедство прекратилось…
Оставаться человеком – главное испытание, которое прошел Кочнев. Человеком во что бы то ни стало. Говорят, утопающий в море хватается за соломинку. За что держаться погибающему на земле? Ему остается “соломинка” нравственная – те заповеди, которые он должен не нарушать ни при каких обстоятельствах. Кочнев и его друзья делились хлебом и табаком, даже выброшенной немцами рыбьей кожурой, которую тоже можно было жевать: создавалась иллюзия, будто что-то ешь… Впрочем, одной воли к жизни мало, наверное. Была у Кочнева и воля к созидательному труду, без которого он послевоенной жизни себе не представлял.
Утром девятого ноября 1941 года Николай брился припрятанной бритвой (их отнимали), а его приятель-однополчанин Володя Глушко пошел добывать фляжку. С ним Кочнев договорился бежать. Вдруг команда строиться. Кочнева погнали на вокзал, а Володю и еще сотню пленных загнали в угол лагерного двора и оцепили колючей проволокой, приставив автоматчиков с собаками. И Кочнев бежал с другим человеком, с которым познакомился перед самой погрузкой в вагоны.
Из Химок, где жил Кочнев перед войной, ходили на Москву только поезда. Возвращаясь с вечернего рабфака домой, Николай иногда прыгал на ходу из вагона в нужном ему месте, проспав остановку. Так что тренировка у него была. И в этот раз он прыгнул из люка очень удачно. Встал и не поверил, что на свободе. Потом пошел навстречу напарнику, который спрыгнул после. Встретившись, они побрели в сторону, противоположную западу. Падали. В глазах плыли красные круги, от голода резало в животе.
Наконец беглецы заметили огонек. Бедная избушка, черные стены. Хозяин разрешил им войти. Внутри был земляной пол, деревянная кровать, вместо матраса – солома с домотканым одеялом. Тут же верстак, колеса, железки. Хозяин (его звали дядя Доменик) был кузнецом. “Откуда вы?” – спросил он. “От смерти бежали”, – ответил Кочнев и больше ничего не смог сказать.
Потом, посмотрев на себя в зеркало, он увидел на лице волдыри. По лагерному опыту Кочнев знал: если у человека появляются такие волдыри, значит, он близок к смерти. Есть нормальную пищу было мукой. Желудок не принимал…
Товарищ Кочнева, Иван Аркаров, был из Ивановской области и работал до войны бухгалтером. Какое-то время им пришлось скитаться по хуторам, местные жители принимали их, но не разрешали подолгу “гостить”, опасались. В одном из хуторов им разрешили помыться в бане. С муками натаскали бывшие пленники воды и хвороста. Пошел пар, а они повалились на пол, не было сил и спину друг другу потереть. Пролежали часа четыре. В другом хуторе раздобыли лопату, чтобы выкопать в лесу землянку. Но мысль перезимовать в лесу пришлось оставить: найдут. Спустя две недели после побега беглецы вернулись в хутор, который самым первым встретился на их пути – шли кругом, плутали.
В одном из хуторов им постелили на деревянном полу солому и чистые простыни, накормили, накрыли полушубками. Напарник шепчет ночью: “Давай бросим шинели, возьмем полушубки и уйдем”. В шинелях было очень опасно, сразу видно, кто такие. Переодеться, конечно, не помешало бы. “Нет, и не думай”, – ответил Кочнев. “Нам надо жизнь свою спасать! Уйдем и забудем эти места”. – “Я постараюсь запомнить всякого, кто дал нам кусок хлеба!” На том спор и закончился.
В начале декабря они расстались, бежав в разные стороны от человека, который вроде бы собирался им помочь, но мог и выдать немцам.
Тогда, оставшись один, Николай вышел к хутору Каралей, где просуществовал 16 с половиной месяцев. Там нашлась семья, рискнувшая надолго его приютить. Глава семьи сам бежал из германского плена в первую мировую и Кочнева хорошо понимал. Николаю потребовалось четыре месяца, чтобы мало-мальски восстановить здоровье. Что стало с напарником, он так и не узнал…
О том, что Кочнев жил в семье Дамскисов, знали только самые близкие родственники. Посторонние могли проговориться. И жизнь эта была не такой простой и легкой, как может показаться.
Как-то с хозяином дома Пранасом Дамскисом Николай пилил в сарае бревна. Все время прислушивался, не появятся ли поблизости чужие. Так длилось много дней, и много было напилено досок из бревен. И вдруг Кочнев заметил, как за сараем мелькнула чья-то тень. Он тотчас бросился в коровник, построенный под одной крышей с сараем, где навалил кучу соломы. Кочнев рыхлил ее каждый день и натренировался с разбега нырять в эту кучу, прячась в ней с головой… Только успел он убежать, в сарай вошел полицай. Он спросил у Пранаса, как же он пилит бревна один. Тот не растерялся и объяснил, как можно пилить в одиночку. Неудобно, медленно, трудно, но пила слушается и одного человека. Полицай поверил. Больше Пранас никаких работ Кочневу не давал: “Ешь и пей то, что мы едим и пьем. Придет время – отработаешь за все”.
10 августа 1944 года советские войска вошли без боев в Каралей, и Кочнев стал переводчиком, помогал организовывать оборону. Спустя четыре дня начальник штаба батальона Исаев обвинил Кочнева в том, что он якобы засекает огневые точки – шпионит. И приказал расстрелять. Без трибунала, самовольно. Мстил, что Кочнев не подсказал, где можно достать самогонки. А Николай шел по просьбе парторга в соседнюю деревню, чтобы собрать людей для оборонных работ. И спасло его то, что солдаты отказались выполнять приказ самодура…
Вскоре после контратаки немцы выбили из хутора наши части, которые отступили на полтора километра. Кочнев не успел уйти вместе с ними. Он остался, потому что, боясь Исаева, прятался у своих спасителей и не успел вовремя уйти. Надежда, что хутора вскоре отобьют, не оправдалась.
Фашисты срочно решили отправить все население в тыл, заставив бросить дома и всю живность. Кто смог, спрятался в лесу. Деревни наводнила фашистская жандармерия, эсэсовцы с овчарками, “зеленые братья”. Немцы 52 суток удерживали Каралей. Это были невероятно трудные дни.
Когда Николай понял, что повторная оккупация затягивается, он решил перейти линию фронта. Достал из тайника винтовку, патроны, и – в путь. Лес был сухим, потому что несколько дней не шли дожди. При каждом шаге раздавался сильный треск, который эхо далеко разносило по лесу. У Кочнева были солдатские ботинки, подбитые резиной от автопокрышки, – в них нельзя было пройти без шума. Но начался артобстрел. Когда раздавался выстрел, Кочнев делал шаг. Когда снаряд разрывался, делал второй. Так и шел. Но у самой просеки, за которой располагались советские части, его заметили, точнее, услышали: самодельный шомпол из проволоки предательски звякнул о ствол. Кочнев помчался назад и… выбежал на заминированную поляну. Там стоял колышек с табличкой “Minen”. Переходил он ее осторожно и высоко поднимая ноги, как цапля. Хорошо, что ярко светила луна…
Он не пал духом от неудачи и решил бороться. И один в поле воин, если есть у него воля к борьбе.
Возле села немцы рыли окопы. Ночью Кочнев осмотрел их, изучил. Через два дня, когда началось контрнаступление наших, достал припрятанный карабин и, выскочив на опушку леса, открыл по немцам огонь…
После войны Кочневу в НКВД выдали справку, где говорилось: “7 октября 1944 года… при прорыве немецкой обороны частями Красной Армии, зайдя с тыла правого фланга второй линии обороны немцев, товарищ Кочнев встретил немецкий отряд численностью до 35 человек и обстрелял его, где были убиты один офицер и трое солдат. Этим самым Кочнев Н.Г. навел панику среди солдат противника, которые бежали со второй линии обороны. Товарищ Кочнев обеспечил тем самым успешное продвижение наступающим частям Красной Армии… Боевой подвиг и заслуги перед Родиной, произведенные товарищем Кочневым Н.Г. в тылу врага, проверены”. Кто-кто, а НКВД умел проверять. И эта справка, где было высказано пожелание, чтобы Кочнева наградили, потом очень выручила его, когда бдительным “друзьям” показалось, что Кочнев из-за плена не должен оставаться на свободе…
105 человек, освобожденных в Литве, поступили в действующий боевой полк. Он отправился на передовую. Кочнев попал в его ряды. В одном из первых боев в конце декабря он уничтожил гранатой двух пулеметчиков и был награжден медалью “За отвагу”. А полк редел после каждой атаки. Как-то приехала полевая кухня, где приготовили еду на 55 человек, а от батальона осталось уже 11 солдат. “Ешьте, ребята, сколько хотите”, – вздохнул повар. На рассвете началась очередная атака. Кочнева чиркнуло пулей, шинель задымила. К Дню Победы из 105 человек он остался единственным бойцом, которого обошла смерть, который не выбыл из строя из-за ранения.
Наверное, чтобы выжить, надо знать, чему хочешь посвятить жизнь. Ты будешь жить, пока знаешь, для чего тебе жить. Не проси у Бога легкой жизни, а проси время, чтобы довершить добрые дела… У Кочнева было такое дело – фотографирование. Еще мальчишкой он увлекся фотографией и, когда увидел первый снимок в довоенной дивизионной газете, понял: этому делу он готов посвятить жизнь…
Через десять лет после Победы он завел первые знакомства в писательской среде. Первый писательский снимок – портрет Жанны Матвеевны Брюсовой, жены известного поэта. Потом – Твардовский, Михаил Светлов, Вера Инбер… Было о чем поговорить с Константином Воробьевым. Тот тоже попал в Прибалтике в плен и тоже бежал… В 1960 году “Огонек” опубликовал на обложке знаменитый кочневский снимок Шолохова.
Сегодня в Международном сообществе писательских союзов, что в Москве на Поварской улице, 52, открыта постоянно действующая выставка фотопортретов Кочнева. Сам он до сих пор трудится в своей мастерской. Каждый день войны жив в его памяти.
Виктор БОЧЕНКОВ