Десять процентов надежды

Или вот, допустим, шарики. Которые плавают на компьютерной заставке, когда компьютер еще не заснул, но через какое-то время собирается. Двигаются по черному экрану, сталкиваются. Малиновый, синий, зеленый, желтый. Потом экран гаснет. Одно пустое черное небо.

Я люблю Марка Ротко. В каждом большом европейском городе я раньше всегда узнавал, есть ли там его картины. Теперь не узнаю, но мне многое теперь не так интересно.
Художник, к которому прилипло прозвище «маляр», говорил странные вещи.
Например: не рисуйте маленькие картины – рисуйте большие, а еще лучше гигантские. Это требование Ротко кажется диким. Почему? На каком основании? Во-первых, у него у самого есть небольшие полотна, во-вторых, что это за живописный фашизм? Объяснял это свое требование Ротко не менее дико. «Причина, почему я пишу большие картины, состоит в том, что я хочу быть близким и человечным». Приехали. Рисую «Титаник», потому что хочу нарисовать лодочку. Рисую планету Земля, потому что хочу нарисовать девочку с персиками.
Но Ротко не унимается.
«Рисовать маленькие картины – значит ставить себя вне своего опыта». Еще одна загадка. Я рисую сирень на окне – и что? Это значит, что я ставлю себя вне своего опыта? Но вот же они: моя ваза, моя сирень, мой опыт.
«Если вы пишете большую картину, то вы весь в ней, вы ею не командуете». А вот это понятно, и все сразу стало на свои места.
Ротко сознательно имитировал детский способ класть краску. Тут жирный мазок и тут. «Так и мой пятилетний ребенок нарисует!» В Хьюстоне есть его капелла, где висят 14 черных и лиловых больших полотнищ, посередине зала – скамьи. На которых ты можешь отдохнуть. «Мой мозг вспыхивает от цвета».
Старея, Ротко все меньше хотел видеть рядом людей. Он даже за год до смерти переехал от семьи в мастерскую, жил там среди своих двухцветно-темных и двухцветно-ярких картин. Но вот своей маленькой дочери радовался. Она приходила в студию, и картины ей нравились. «Это как будто ночь, страх». «А тут как будто солнце ввалилось, счастье».
Ротко часто говорил, что его полотна надо разглядывать с расстояния десяти сантиметров. Приблизьте лицо к своей стене в квартире: вы почти уперлись лбом в обои или краску. «Вы должны почти погрузиться в картину». (Как же! Кто это в музее нам разрешит? Ротко теперь стоит миллионы.)
В 1958 году Марк Ротко вывел перед студентами формулу своего искусства. Это озабоченность смертью и ее осознание. Это страстное, чувственное взаимоотношение со всем в этом мире. Это конфликт и желание. Это ирония к самому себе. Это игра и юмор. Это обязательный элемент случайности. И это – надежда. (Последний пункт мне нравится больше всего.) Вслушайтесь. «Надежды должно быть ровно 10 процентов, чтобы легче было вынести трагическое содержание картины».
И вообще жизни, добавим мы от себя.
Через десять лет после провозглашенной формулы Ротко был вынужден сам себе изменить. Он перестал браться за слишком большие полотна. Ночь и вечность больше не вламывались через картины в музейные комнаты – просто открывали окно. Свет желто-красного бессмертия больше не заливал стену – достаточно уже квадрата прирученного солнца. Ротко стал работать в других форматах (вот почему мы теперь видим в музеях мира так много его небольших картин).
Через сорок лет после смерти художника та самая дочь Кейт и ее брат Кристофер обратились в верховный суд штата с просьбой перезахоронить останки отца и матери рядом. Почти сорок лет до этого муж и жена пролежали отдельно. Последний год при жизни Марк Ротко провел вне семьи. И мы не знаем, хотел бы он соединяться с кем-либо после смерти. Может, он хотел лететь в свой черно-коричневый мрак или в свое желто-красное солнце. Один. Я не стал искать в Интернете сведений, выполнил ли суд просьбу сына и дочери, это теперь не важно.
Разноцветные шарики сталкиваются друг с другом на черном экране, меняют цвет. Как будто спорят друг с другом, враждуют, любят. Желтые, красные, зеленые, голубые. Потом экран окончательно гаснет.