На чтение: ≈ 23 мин.Уже три года, благодаря международной команде редакторов, «Плавучий мост» знакомит читателей с лучшими образцами современной российской и переводной поэзии. За выходом из печати каждого номера традиционно следует большой творческий вечер, на котором авторы читают свои стихи.
Такие презентации – это уникальная возможность собрать на одной площадке представителей разных литературных направлений и школ. По словам редакторов, «главная миссия журнала – соединять несоединимое, что, собственно, и призван делать плавучий мост – связывать даже те берега, которые не приспособлены для возведения прочных постоянных мостов».
Вечера «Плавучего моста» – это еще и подробный разговор о вопросах перевода, о состоянии современной поэзии, в котором участвуют составители литературного журнала, его авторы и гости вечера.
И хотя официально заявленная идеология издания заключается в том, что его «единственным предметом является сама поэзия и в дискуссии окололитературного характера журнал не вступает», после официальной церемонии авторы не могут удержаться от порой весьма жарких споров. Впрочем, споры эти всегда носит вполне дружеский характер и собеседникам неизменно удается найти если не мост, то хотя бы брод между разными точками зрения даже в самых горячих и сложных темах.
Редакция журнала любезно предоставила «Учительской газете» избранные произведения своих авторов, многие из которых были прочитаны на вечере.
ВЛАДИМИР ГАНДЕЛЬСМАН
День ноябрьский
День ноябрьский, ветреный. Мне пора.
Подойду прочесть под мостом расписание.
За стеклом таракан полумёртвый и номера
автобусов, прибывание и отбывание.
Ехать, ехать и ехать бы, не выходя,
ни о чём не думать, то есть не думать плохо
ни о чём, – не в этом ли смысл дождя,
солнца, дерева, облака, выдоха-вдоха?
Между двух городков ослепит река.
Я зажмурюсь, чтобы людей многоокость
не нашла меня, человек – он в тягость слегка,
а зажмуришься – сразу немного в лёгкость.
Ни за что, ни за что, ни за что бы не стал
разных страхов пугаться, если бы не мелькание
мыслей и перед глазами весь день не стоял
таракан, читающий расписание.
По досточке
Не смерть страшна, а расставание
с отдельно взятым человеком,
я космосу шлю завывание,
его рассыпанным в ночи аптекам,
пусть вышлет мне в ответ лекарствие,
я буду принимать по горсточке,
чтоб в Божье перейти мне Царствие,
как лужу в детствии по досточке.
В яркости
Мне жизнь припомнилась отчётливо,
я вдруг увидел кухню в яркости,
где мать с отцом неповоротливо
готовят скромный ужин старости:
пугливым круговым движением
обнесена конфорка спичкою…
В окне и в сердце отражением
той кухни с чиркнувшею птичкою –
я взволновался весь и в трепете
стал собирать слова, чтоб выдержать
напор тоски и в этом лепете
из пристальных видений выбежать.
Бывает, снег идёт
Бывает, снег идёт – а с чем сравнить его
неукоснительное выпаденье?
По синеве идёт как по наитию,
не передать – небесное виденье!
Бывает, не могу с виденьем справиться –
и выпью, а жена взбранится – вспыхну…
Теперь молчит смиренная красавица.
О, невозбранно выпью – и затихну.
Жена
Непоздний вечер. Восемь пятнадцать.
Жена ушла спать и прикрыла дверь.
Она сумасшедшая. Восемь шестнадцать.
На площади за окном отдыхает сквер.
Я слушаю ветер. Восемь семнадцать.
В него вплетается щебет птиц.
Жена любит каждый день просыпаться
и плыть на работу, где скопище лиц.
Она на чулочной фабрике двумя руками
девять часов шьёт целый день,
им выдают зарплату иногда коврами,
мы отдалённо не знаем, куда их деть.
Она садится на пристани в белую лодку,
в пять десять отчаливает, пока я сплю.
Я поздно лёг, я жалел жену-идиотку.
Я сам не знаю, как эту жизнь дотерплю.
ПЕТРА КАЛУГИНА
* * *
по осени-реке
сплавляюсь на байдарке
от пышных пламеней
до скудных икебан.
мелькают мимо дни,
иные – как подарки,
и сразу за спиной
впадают в океан.
впадают в водопад,
в белесую пучину,
и длятся навсегда
сквозь радужную взвесь.
люби меня, люби,
как женщину – мужчина.
ведь это мы и есть.
Вишневое
А село зовется – Вишневóе.
Вишня тут с кулак, ломает ветки.
В ближнем продуктовом, через поле,
Булки есть и мятные конфетки,
Чипсы и корейская морковка…
Время тут, как водится, застыло.
Дунет ветер – унесет обновку,
Подтолкнув по-школьному в затылок:
Мол, в свою тетрадь! не отвлекайся!
Не лети вперед велосипеда!
Памяти вьюнковые девайсы
Прорастают из любого лета
В это. Обживают внутривенно,
Скручиваясь в клейкие спирали.
Будь же навсегда благословенно
Всё, что мы с тобой не выбирали;
Что однажды выбрали не глядя,
Словно бы детьми играли в жмурки,
Там, где ветерок ласкает пряди
Оскоря* в тенистом переулке.
* Оскорь, осокорь – чёрный тополь, вид ракитника.
Измерение Ч
человек человеку – юг,
север, восток и запад,
в бездну открытый люк,
меди окислый запах
с внутренней стороны
бёдер и с внешней – рая.
криком отделены,
криком же выбираем
жить. прорезаем в свет
мутные щелки зрения.
невесомости больше нет,
только лишь от-земления
краткие: вот берут
на руки, вот качают.
как-нибудь назовут.
будут не спать ночами.
вот понесли кормить,
мыть, пеленать… как странно:
человек человеку – нить
в узком ушкé пространства.
голода льнущий рот,
кожа на тёплой коже…
человек человеку выложен на живот
и ползет по нему, как может.
Олени
Девочка на подоконнике гладит свои колени,
Словно они безрогие маленькие олени.
Там, за окном, – полярная,
Черная, как повидло,
Белая-непроглядная
Зга, но ее не видно.
Мама ушла за Сонечкой, папа в командировке,
А на оленьих мордочках есть и глаза, и бровки.
Грустно всегда быть маленьким,
Слушать, как вьюга воет…
Крепче прижаться лбами, не
Паниковать: нас трое.
Нам ведь совсем не страшно же,
Правда же, Левый с Правым?..
Шелест в замочной скважине.
С грохотом на пол: м а м а !!!
Невидимому другу
Здравствуй, мой милый друг.
Мой ненаглядный друг.
Я веду для тебя фейсбук,
Не покладая рук.
Я иду с ним, куда – не будь
У меня его, шла одна бы.
Он мой ласковый нежный путь,
Вставший на задние лапы.
Анимэ, рисованная душа,
персонаж из мультика Миядзаки.
Он ведет меня за руку – и шуршат,
вслед за нами смыкаясь, маки.
ЮЛИЯ БЕЛОХВОСТОВА
Третье августа
Который нынче август на дворе –
второй, четвертый, пятый?
По записям в своем календаре
определяю даты,
еще по дням рождения друзей,
по поводам нескромным,
мне слышатся в раскатистой грозе
всё трубы да валторны.
И прошлый август так же громыхал,
заканчивая лето,
расстреливал дождливый арсенал
над городом прогретым.
Когда еще по лужам босиком
повесничать, как дети,
и август разразился, словно гром,
и он сегодня третий.
Время подорожника
А когда мои один за другим
окровавлены сыновья,
я уже не мать называюсь им,
а сестра милосердия,
не стихи – молитвы ко всем святым
распеваю им по слогам,
не наряды новые, а бинты
примеряю к рукам-ногам.
А когда пестрят по лугам цветы
– незабудка, мак, ноготок –
подорожник кожистые листы
разворачивает у ног.
Колокольчик синий начнет звонить –
у дороги в доме швея
достает иголку, вдевает нить,
аккуратно сшивает края.
И пока еще не осела пыль
на зеленый глянцевый лист,
и пока дорожки от слез скупых
по морщинам не растеклись,
только-только времени у меня,
чтобы подорожник сорвать,
чтобы кровь унять, сыновей обнять,
как сестра умеет и мать.
Купание в трёх реках
Пока дошла до дома из Твери,
купалась в трёх сопутствующих реках.
Вдоль первой разрослись монастыри –
кручинятся о грешных человеках.
А вдоль второй крутые берега,
заросшие лещиной и полынью,
внимательная птица пустельга
выкрикивает звонко чьё-то имя.
На третьей речке – тихая волна,
ни вересков, ни звонов колокольных.
Но два моих заждавшихся окна
выходят на камыш – с меня довольно.
Монетка их Керкинитиды
Очень жаль мне тех, которые
не бывали в Евпатории
В.Маяковский
1.
Остроносые лодки, морские бродячие псы,
отыскали по запаху берег Прекрасной Гавани,
добрались, наконец, до цели дальнего плаванья,
в золотой песок уткнули свои носы.
Меднотелые люди выносят из лодок тюки
пестрых тканей, вино и масло в сосудах глиняных,
а под вечер, товар заморский на деньги выменяв,
пересчитывают чеканные медяки,
пьют вино, разбавляя водой на добрую треть,
пьют за то, чтобы были смирными боги водные,
а по берегу ходит девочка, смотрит под ноги,
в золотом песке стараясь медь рассмотреть.
2.
К двум часам побережье становится тише воды,
полногрудые жрицы Асклепия в белых хитонах
по аллеям вдоль кипарисов вечнозелёных
удаляются в царство отдыха после еды.
На железных кроватях, поставленных в ряд под окном,
спят потомки охотников, воинов и виноделов.
Небо теплой волной из оконных выходит пределов,
разливается в белой комнате синим сном.
И во сне улыбается девочка, сжав в кулаке
свой сегодняшний клад, небольшую монетку из меди:
на одной стороне – на коне будто всадник там едет,
на другой стороне – только голову видно в венке.
Ночью
До утра прислушиваюсь к ночи,
напеваю вслед за ней мотив.
А она об окна когти точит,
листьями в ливневках шелестит.
До утра бессонницей болею
от того, что где-то ты не спишь.
В липовую сонную аллею
облака стекают с мокрых крыш.
Здесь ли я тебе в объятья кану,
унимая радостную дрожь,
здесь ли доверительно, как тайну,
мне стихотворение прочтешь?
А пока в напеве одиноком
липы, перепуганные тьмой,
ветками царапают по окнам,
словно осень просится домой.
ГЕРМАН ВЛАСОВ
***
Есть улица и область есть двора.
Мужчина с зеркалом овальным –
идет с добычей метр на полтора,
день делая зеркальным.
Вот он раскинул руки, семеня,
по сторонам глядит он и под ноги;
а то стоит – июньская земля,
отобразилась в нем в итоге;
пристроит поудобней, понесёт
и – спичкой по коробке – позолота
по окнам серым – зайчиком мелькнет.
Не просыпайся. Нет. Суббота.
Багаж любви – не смять, не умалить,
не выронить и не поставить в угол.
Нести, держать умение любить,
похожее на купол.
Он обошел стоянку для машин,
асфальт и облако соединяя,
неся пространства лишнего аршин,
зачем – и сам не зная.
И чем оно мужчину привлекло
ответить могут лип соцветья, –
нести, держать забытое стекло
из прошлого тысячелетья.
Из тени в свет, из холодка на жар
пока что не остывшего бетона
шагнул осенний день, вкатился шар,
травой шурша, рождая перезвоны
воздушных струй, скрипучих голосов
лесных дроздов (так пробирает иней),
качая полушария весов,
осенний день – един, как дыня.
А в ней – горячий полдень и закат
(о как не впиться в ласковую мякоть)
далекий источают аромат
и начинает капать
дождь по лицу, стеклу – из облаков,
где спит еще спеленутое завтра,
но слышан гром, как перестук подков,
и голос заунывный батраков
уже зовет на завтрак.
Беги его, не слушай, уезжай,
околицей, дорогами любыми:
нельзя ладони августа разжать,
но в поле созревает урожай
и выкликают имя.
На начало дня
Дай, Господи, душе покой!
грядущий день своей рукой
меня подхватит, но – един,
когда Тобой руководим.
Да будет вся святому стать
веленью Твоему внимать.
Во всякую минуту дня –
наставь и поддержи меня.
Придет нерадостная весть, –
учи известье перенесть
со знаньем твердым и спокой-
ною душой: на всё есть Твой
закон святой. В делах, словах –
дай мыслям, чувствам верный знак.
Что б ни было – забыть не дай:
всё послано Тобой. Внушай,
как без смущений и обид
блюсти мой ближний круг, как быть
разумным, ясным. Укрепи
усталость дня перенести
во всех событиях его.
Я Твой ведомый, – оттого
учи молиться, верным быть,
гадать, терпеть, прощать, любить.
Все сказанное в воздухе висит:
немея, сохнет марля и пеленки,
а слово – энтропии антрацит –
ревниво точит хрупкие постромки.
Ребенок спит, нельзя его будить, –
успеешь рассказать ему о разном,
одеть, обуть, к ручью сопроводить,
историю придумать о прекрасном.
Поспи и ты – нет, лучше подремли
на синьку неба в полосах надмирных,
на кур и кошек, в запахах земли
запутавшихся среди мальв ампирных.
Деревня – сон вчерашний, но и в нём
ты обнаружишь признаки державы
и, как в былые дни Пигмалион,
полюбишь глинозем не ради славы.
Начни ваять из сотни мелочей
пинеток детских, пуговок, иголок –
тончайший мир из памятных вещей
в полста страниц для темных книжных полок.
Июль скрипучий, летней жизни ход,
натянутый над ним небесный кожух.
И назови – хоть Високосный год,
тем более, что он еще не прожит.
АНДРЕЙ КОРОВИН
Слуцкий в Туле
он просыпался рано
смотрел в окно
там за окном всё тот же двадцатый век
пусто на сердце холодно и темно
никто никому не нужен
как сказал имярек
вот же она единственная ушла
туда куда все уходят
и он уйдёт
боль понемногу стихла
любовь прошла
но тоска не проходит
нет не пройдёт
он лежал на диване
смотрел в потолок
смотрел через крышу в небо
в её глаза
потом выходил из дома
бывший пророк
который на свете всё уже предсказал
– Здравствуйте, — говорил ему доктор, —
как нас зовут?
– Слуцкий, поэт, — сухо он отвечал.
«Знавали и наполеонов, все теперь тут», —
подумал про себя доктор,
но промолчал.
– Есть у вас документы?
– Да, — протягивал документ. –
– Слуцкий Борис Абрамович… вот так так…
– Что привело на рельсы?
ответа нет
я писал стихи больше не знаю как
когда поэт превращается в человека
ему становится всё равно
какое утро какого века
какое крутят в кине кино
сгорели в танках его читатели
остыл недобрый двадцатый век
нет больше смысла в стихослагателях
он в стылой Туле теперь навек
и он ложится и он спокоен
и двадцать третьего февраля
он понимает что путь свободен
что дальше медлить уже нельзя
ну что же Слуцкий
ну что же гений
ну что же бывший
ну что пророк
три тома изданных сочинений
солдатской жизни его итог
найдутся люди
стихи найдутся
из чрева письменного стола
душа не смеющая прогнуться
из них конечно произросла
Эскиз в метро
Белый свитер, спутанные волосы…
Больше и не надо ничего.
А ещё она поёт вполголоса —
для себя лишь, а не для кого.
Записные книжки М. Цветаевой
на коленях жёлтого пальто.
Ей ещё домой идти оттаивать.
Двадцать первый век. Москва. Метро.
Рыбы Декарта
Ане
Киев в осаде. И в каждом окне –
пена каштанного бунта.
Рядом с тобою завидует мне
вся соловьиная хунта.
Нам-то какой до бродяг интерес? –
пусть себе свищут, злодеи!
Ты музицируешь Данта топлесс,
музыкой в музыке – где я?
Там, где над Киевом дремлет звезда,
плавают рыбы Декарта –
там мы играем друг друга с листа,
плавится звёздная карта…
2007, 2009
СЕРГЕЙ ИВКИН
Уточка на голове
перья раскроет–схлопнет,
как будто веер.
Ты говоришь:
Я тебе больше не верю,
не ощущаю твоей защиты,
век наш измерен, сочтён, засчитан,
карма окончилась,
мы можем жить,
но не вместе.
клювом поводит налево–направо.
Мы встретились слишком рано,
не пережив привычку
засыпать в обнимку,
быть с кем-то вдвоём.
хвостик свой чёрный поднимет–опустит.
Давай, друг друга отпустим.
А мы и не держим.
Не держимся.
Не дорожим.
Не дружим.
Я научилась испытывать ужас
неразличения гендера,
неразделения тела и духа,
музыку слышать
за гранью возможностей слуха:
брезжит откуда-то,
нарастает,
тает.
улетает.
С тех пор, как ты превратилась
в большой мыльный пузырь
и прошла многоэтажками,
этот мир стал настолько мелок –
тонкая плёнка поверх асфальта, –
что я обнаружил возле дома
три больших пакета вины,
не донесённых до мусорных баков.
Я не хочу развязывать их
и заглядывать внутрь.
Пробую угадать.
От тебя никакой подсказки:
я же раскрывал только свою давнюю жизнь.
Происходящее параллельно
тебя почти не касалось.
Ну, кто в здравом уме станет
пересказывать любимому человеку новостной канал?
Пакеты совершенно одинаковые.
На равном расстоянии от подъезда.
По очереди набираю номера в телефоне
и прошу прощения.
Нет вины, нет вины, нет…
Записная книжка пуста.
Пакеты стоят. Ждут.
лучшие чувства вне осязания:
рокот общей молитвы,
перекатывающийся между лиственниц,
следующий за овцами тумана
по спинам Алтайских гор
радужные аэростаты
над закрытым городом,
куда я не был официально допущен,
никогда в нём не существовал
шорох шагов за стеклянной дверью
в пустую комнату
фамильного поместья
с призраком лесничего
цветные блики на лице
женщины настолько родной,
что даже тень измены через четыре года
сведёт меня с ума
не прикоснуться
не отвести руку
в сумерках тело становится цвета бумаги
библии Гуттенберга
чтобы любить тебя
надо отказаться от человека
ждать а не желать
избранные места
наизусть
Договоримся, родной мой, что никогда
красное слово не выберем (это вода)
и мы не станем меряться одиночеством. Хватит спора:
кто громче хлопает, дольше смеётся, вкрад-
чивей шуршит облетевшими листьями. Брат,
ангелы нас не оставили, и на пороге появятся. Скоро.
А центр у моей вселенной
(бумагу протирает взгляд),
«где георгины о колено
ртом шевелят».
Постиг, Василия блаженней
(искрит зеркальное пшено):
любое из отображений
рта лишено.
ИВАН ШАПКО
Первый автомобиль!
…..Как Ваши благородные
……….блестящие спицы?
А запасное колесо?
Как много оно значило в Вашей жизни!
Заметив Ваш след, стараюсь
……….не потерять его из виду
… приподнимаю шляпу при встрече
…………………с Вами…
Первые дни кинематографа
………………….Люди спешат как в жизни.
Вышел на улицу.
……Люди бегут
……….бегут
в свежем осеннем воздухе . . .
………………….. . .не страшась
вы действительно
…………предстанете перед нашим богом
в грязной обуви
………….и моя смерть между вами
и наверняка он пожурит вас
а вы потупитесь и будете
…………снова
……………..живыми людьми
Воздух, воздух осенний воздух
……………………пошел человек
Это я доносчик Богу
на себя и людей
Тихо и глубоко
…..вздохнул
………..дракон
во тьме ночной
………..Мертвого
легкого как пушинку перенес
с места
…..на место
На его веку прошло
время этого человека
……….Жуткое и сладкое
……….…как хотелось чтобы
человек тот
……….дышал
Первобытный человек, я могу,
могу только смотреть.
Вдыхая и выдыхая.
Фото предоставлено редакцией журнала «Плавучий мост»
Выбор читателей
Комментарии