На чтение: ≈ 16 мин.Леонид Рошаль – всемирно известный детский хирург. Для большинства людей в России и за ее пределами он существует как бы вне должностей и званий. Просто доктор Рошаль – и все. Директор Московского НИИ неотложной детской хирургии и травматологии, профессор, лауреат различных премий – все это лишь приложение к имени. Приложение, в общем-то, необязательное. Потому что имя – самодостаточное.
Уже более двадцати лет он летает по планете, спеша туда, где воспаляются два хронических, неизлечимых «заболевания» человечества – война и катастрофа. Доктор Рошаль оказывал помощь раненым детям на Ближнем Востоке, в Югославии, Чечне, Румынии, Абхазии, Нагорном Карабахе… Спасал пострадавших от землетрясений девочек и мальчиков в Армении, Индии, Японии, Египте, Турции, Афганистане… В 2003 году стал одним из создателей, а затем и сопредседателем общественного движения «Врачи против терроризма». Первой акцией этой организации стало обращение к американским властям с просьбой обеспечить «зеленый коридор» для эвакуации из Ирака искалеченных бомбами и пулями ребят. Под его началом работает Международный благотворительный фонд помощи детям при катастрофах и войнах: бригада неотложной помощи готова по первому зову Рошаля отправиться в любую точку земного шара. «За активную гражданскую позицию, проявленную при спасении и защите детей в период межнациональных конфликтов, терактов и военных действий» ему присудили международную премию «Голубь мира».
– У вас несметное количество наград, званий, титулов. Вам это важно для самоощущения?
– Абсолютно не важно. Я, например, стал сейчас очень разборчиво относиться к общественным наградам. Потому что некоторые из них имеют коммерческую составляющую. Выбирают, допустим, «Человека года». Среди лауреатов оказываются пять-десять общественно значимых личностей, блистательно проявивших себя в данном году и чего-то всерьез добившихся. Но в этом списке вы непременно найдете и несколько персонажей, каждому из которых было сказано: «Хотите стать «Человеком года» по версии нашей организации, газеты или журнала – заплатите». Цена такого «успеха» – двадцать, пятьдесят, сто тысяч долларов… В зависимости от возможностей номинанта. И некоторые люди бизнеса на это идут. Что в общем-то понятно. Им надо продвигать себя, свою фирму…
– Вас удостаивали титулов «Персона года», «Европеец года», «Гордость России», «Национальный герой»… Нормальный человек, у которого еще не снесло крышу от сознания собственной важности, не может принимать подобные знаки общественного внимания иначе как с некоторым смущением.
– Разумеется. Я трезво оцениваю свои заслуги и не обольщаюсь на собственный счет. Но есть, например, премия «Своя колея», учрежденная благотворительным Фондом имени Владимира Высоцкого. Вот ее получить мне было приятно. Это незапачканная премия.
– Вам это трудно дается – следовать «своей колеей»? Не посещает соблазн свернуть на общую «дорогу»?
– Нет, такого соблазна я никогда не испытывал. Я как та кошка, которая гуляет сама по себе. Я не принадлежу ни к одной партии. Я всегда говорю то, что думаю. Меня невозможно заставить подписать коллективное письмо. Даже если пафос этого письма мною разделяется, не подпишу все равно. Я могу написать только от себя. Может быть, даже резче. Но быть независимым очень трудно. Это трудно в любой стране, но в России – особенно. Потому что бьют справа и слева. Я тако-о-е читал про себя в Интернете…
– Странно слышать от вас подобные сетования. Все-таки вы человек, обласканный властью.
– Обласканный?!
– Ну да. Достаточно уже того, что вы вхожи в большие кабинеты.
– Это значит – обласканный? Что я, коленкой двери в эти кабинеты открываю? Между первыми лицами государства и мной стоит мощный аппарат, который меня недолюбливает и нередко мне причиняет неприятности. Покритиковал их однажды… Что вы!
– Тем не менее последнее время то тут, то там можно услышать: «Власть использует моральный авторитет доктора Рошаля в своих целях, а он ей это позволяет».
– Ни разу власть меня не использовала. Потому что использовать меня невозможно. Никому. Никогда. Если моя позиция совпадает с позицией власти – я говорю «да». Если не совпадает – говорю «нет». То есть говорю то, что думаю. Кто бы и о чем меня ни просил.
– Давайте поговорим о событиях на Дубровке. Как вы там оказались?
– Не хочу об этом.
– Надоело?
– Не то чтобы надоело, это слово здесь неуместно. Просто тяжело вспоминать. Если у вас есть конкретный вопрос, я отвечу.
– Применение газа было, на ваш взгляд, оправданным?
– Абсолютно оправданным. Если бы мои родственники, не дай бог, находились там и меня бы спросили, надо применять газ или нет, я бы ответил: надо. Мы потеряли сто тридцать человек, это ужасная трагедия, но остальные семьсот все же остались живы. Я понимаю чувства людей, чьи родные и близкие погибли от применения газа. Но если бы не эти меры, весь театральный центр мог бы взлететь на воздух. Я там был внутри, видел бомбы, разговаривал с Бараевым… Террористы не хотели умирать, но они пришли туда с внутренней готовностью к смерти. И если бы они узнали, что вот-вот начнется штурм, они бы, не колеблясь, привели в действие свои взрывные устройства.
– Эти события обросли множеством версий, домыслов, мифов… Уже не знаешь, чему верить. Это правда, что вы зашивали там руку одному из террористов?
– Правда.
– Вы сами предложили помощь или вас попросили об этом?
– Когда они в конце концов меня впустили, первым делом сказали: «У нашего повреждена рука, сделайте ему, пожалуйста, операцию». А я принес с собой медикаменты, ведь это давало мне возможность войти в зал, поговорить с заложниками, выяснить, чем я могу им помочь. Кому-то требовались капли для глаз, у кого-то разыгрался гастрит, кто-то страдал от респираторной инфекции… Вот и бандиты тоже обратились ко мне за помощью. И я согласился. Это была операция и перевязка. Понимаете, у врачей есть закон: на поле боя оказывать помощь любому. Даже преступнику. Пусть потом его судят, пусть даже приговорят к расстрелу. Но ты обязан исполнить свою врачебную миссию. Мне удалось в результате повторных посещений театра полностью обеспечить заложников медикаментами и другими сопутствующими вещами.
– Когда в Беслане вы собирались направиться на переговоры к террористам, сотрудники ФСБ будто бы пытались вмонтировать вам в одежду микрофотоаппарат. Тоже правда?
– Не было этого.
– Потом был суд над Кулаевым, где вы давали свидетельские показания. Почему родственники погибших, проникнутые к вам абсолютным доверием, оказались разочарованы вашим выступлением?
– Давайте уточним, о ком речь. Там есть организация «Матери Беслана». Это нормальное, чуждое крайностей сообщество, в значительной степени отражающее мнение народа. Так вот, «Матери Беслана» меня на суде поддержали, а когда процесс закончился, я услышал от них слова благодарности. Но там существует и другая организация – «Голос Беслана». Ее активисты закатили политическую истерику. Небольшая кучка присутствующих на процессе пыталась судить меня, а не Кулаева. Целью этих людей было не услышать дополнительные факты, а облить меня грязью. Террорист Кулаев, который годится мне во внуки, радовался этому спектаклю и тому, как меня незаслуженно оскорбляют. Я за всю свою долгую жизнь никогда ничего подобного не испытывал. Но эти скандалисты получили от меня по полной программе. Я сказал все, что о них думаю. А вообще я беспредельно благодарен осетинам за то, что они не похватали вилы и не пошли на ингушей, как было кем-то задумано, чтобы воспламенить весь Северный Кавказ. Я в те дни выступил по телевидению и сказал: «Ради бога, не делайте этого!» Наверное, ко мне прислушались.
– Вас зовут на помощь или вы сами решаете, куда лететь с вашей бригадой врачей?
– Сам решаю. А когда решил, звоню в ту страну, где происходят события, и выясняю обстановку. Сообщениям прессы никогда не верю. Журналисты то преувеличивают, то приуменьшают масштабы бедствия. Чаще – преувеличивают, чтобы их страна получила международную помощь. А я стараюсь получить максимально точную информацию. Я могу позвонить в любую страну, любому детскому хирургу: «Привет! Ну что там у вас происходит?» В разговорах с коллегами вопросы решаются гораздо быстрее, чем через государственные структуры. Очень оперативно всегда нам помогают МИД и посольства России в странах, куда мы прилетаем. Огромное им спасибо за это.
– В этих ваших поездках вам когда-нибудь было по-настоящему страшно?
– Был однажды такой момент. Страшный – не скажу, но довольно неприятный. Это когда в Беслан мы летели на двухмоторном самолетике. Погода была жуткая. Гроза началась. Молнии сверкали вокруг и совсем близко. Ничего не было видно. Меня летчики посадили в кабину. Дали наушники. Слышу, они переговариваются, вроде как в шутку: вот сейчас, дескать, молния в самолет попадет – и нам кранты. Подумал: «Как-то глупо так погибать». А потом, когда к Беслану по приборам подлетели, один летчик другому говорит: «Слушай, а тут горы есть или нет?» И после этих слов сразу началась «карусель». И я увидел, что у них рубашки стали мокрыми. Потрясающие ребята. Они посадили самолет «этажеркой». Есть такой способ. Из-под низкой облачности прямо выскочили на посадочную полосу…
– Какими вырастают дети, пережившие войну?
– Нормальными. Я тоже пережил войну и остался нормальным человеком.
– А дети Чечни или, скажем, Ирака? Жажда мести у них разве не зарождается?
– Время лечит душевные травмы. Хотя психологический тренинг с такими детьми не мешало бы провести. Они действительно пережили шок. Но это не значит, что большинство из них попадет в сумасшедший дом. Можно ли было представить во время Второй мировой войны, что немцы и русские будут вместе ухаживать за могилами своих солдат?
– Дети, которых вы спасали, чему-нибудь вас научили?
– Один мальчик научил меня пить кипяток.
– Вы можете пить кипяток?
– Да, я пью кипяток.
– Более двадцати лет по горячим точкам… Вы понимаете свою работу просто как оказание врачебной помощи или смотрите на нее… ну, как на некую миссию, что ли?
– Прежде всего это врачебная помощь.
– Вы однажды где-то сказали, что религия, вера никого не спасают и не могут спасти, только вредят.
– Никогда этого не говорил. Или мои слова превратно истолковали. Я говорил, что сегодня вера, к сожалению, не объединяет, а разъединяет народы. Даже среди мусульман, людей одной религии, есть, например, сунниты и шииты. И они убивают друг друга. К истинной вере вражда и ненависть не имеют никакого отношения. А вера, она обязательно должна быть. Иначе можно сойти с ума от невозможности объяснить необъяснимое. Вот мы на своей территории больничную церковь – церковь Иверской иконы Божьей Матери – отреставрировали. Чтобы человеку, отдавшему нам ребенка на лечение, было куда зайти, успокоиться. В такие моменты неверующий становится верующим.
– Вас часто охватывает чувство бессилия?
– Нет, не могу сказать, что часто.
– К состоянию, когда не в силах помочь, можно привыкнуть?
– К этому не привыкаешь никогда. Смерть ребенка – это и для врача трагедия. В такие дни мы тут ходим все как в воду опущенные. Слава богу, у нас это нечасто случается.
– Что вам дается труднее всего?
– Погоня за временем. Трудно всюду поспеть.
– Вы поздно ложитесь, рано встаете?
– Встаю около семи утра, а уезжаю с работы примерно в час – два часа ночи.
– После всего, что вам довелось увидеть, пережить, вы не потеряли веру в человечество?
– Нет, не потерял. Все равно доброго в мире больше. И хороших людей больше. Только злые силы умеют объединяться. А добрые, к сожалению, часто разобщены.
Леонид РОШАЛЬ
Выбор читателей
Комментарии