Богов не меняют. Владлен ДАВЫДОВ

В этом году у Владлена Давыдова, народного артиста, мхатовца, кинозвезды, лауреата Государственной премии, – юбилей. В свои восемьдесят он все так же красив, а голос его по-прежнему глубок и звучен. С ним можно говорить часами: он столько видел и столько пережил. Вы только не перебивайте, и перед вами воскреснет довоенный МХАТ, где еще не стихли шаги самого Немировича-Данченко, оживут легендарные «старики» – Качалов, Москвин и Книппер-Чехова. Вы будто наяву увидите, как в страшные октябрьские дни 1941 года люди, кто пешком, кто на попутках, кто в переполненных вагонах, оставляли Москву, бежали, не зная, суждено ли им будет когда-нибудь вернуться.

Послевоенный «Мосфильм» и первое звуковое кино – и это есть в его рассказах. За шестьдесят лет на сцене и в кино Давыдов сыграл маршалов и царей, английских лордов и русских интеллигентов. Его можно увидеть и сегодня: во МХАТе – это «Амадей», в кино – «Зависть богов» и «Дворцовые перевороты». В кого он только не превращался, а остался человеком. Первым рыцарем, верным стражем, хранителем и очевидцем золотого века русской сцены.

– Владлен Семенович, несмотря на то, что юбилей уже позади, позвольте еще раз поздравить вас с днем рождения, пожелать здоровья и сил, чтобы оправиться после шумных торжеств. О каком своем дне рождения вы вспоминаете чаще всего?

– Спасибо за поздравления. И здоровье, и силы – все это мне действительно сейчас не помешает. В студеном 1942 году я праздновал свое восемнадцатилетие. И друзья подарили пачку махорки. Дороже подарка я, наверное, никогда больше не получал.

– А в этот раз вы сами себя как-нибудь побаловали?

– Самый главный подарок вышел из типографии в конце января. Книга «Театр моей мечты», которую я начал писать еще в юности. Тогда, конечно, я и думать не думал, что однажды мои скромные записки перерастут в мемуары. Просто вел дневник. Ходил в театр, весь репертуар довоенного МХАТа пересмотрел несколько раз. И тщательно записывал свои впечатления: кто из артистов мне понравился, кто – нет, какую роль я бы сам хотел сыграть.

Попал в дневник и наш школьный драмкружок. Все очень тщательно описано: как мы работали, что ставили, как прошла премьера «Без вины виноватых». Драмкружком, кстати, заведовал Саша Аронов, который потом стал знаменитым режиссером в Театре Станиславского.

В 1937 году в депутаты Верховного Совета от нашего Фрунзенского района баллотировался легендарный мхатовец Иван Михайлович Москвин. И в школе мне поручили сделать агитплакат, посвященный Москвину. Плакат этот, кстати, до сих пор у меня хранится. Так я стал страстным поклонником Ивана Михайловича, ходил за ним как тень, узнал, где он живет, когда выходит из дома на спектакль. Ждал его, провожал до театра, мы шли пешком и разговаривали. Все эти беседы я, конечно, тщательно записывал, стараясь ничего не упустить.

Я учился в Школе-студии МХАТ и продолжал вести дневник. Не бросил и став актером. Пятнадцать лет был директором Музея МХАТа – и продолжал писать. А три года назад решил все это оформить в книгу.

– МХАТ – это действительно театр вашей мечты или просто такая красивая аллегория?

– Мне было 11 лет, когда я написал письмо в Художественный театр. Сказал, что мне нравится, как играют артисты, и когда я вырасту, то обязательно буду служить именно в этом театре. Это в высшей степени самонадеянное мальчишеское письмо, конечно, не сохранилось бы, не получи я отпечатанного на машинке ответа: «Благодарим вас за хороший отзыв. Если вы действительно решите стать актером, заканчивайте успешно школу и приходите к нам экзаменоваться». И подпись: режиссер спектакля «Платон Кречет», заслуженный деятель искусств Судаков. Легендарная, надо сказать, личность. Человек, поставивший одни из лучших спектаклей МХАТа в советский период – «Дни Турбиных», «Бронепоезд 14-69».

Шел 1935 год. Мои родители много работали, я с ними почти не виделся. Театр был для меня всем, для чего только и стоило жить. Окном, да что там окном – воротами в рай, в мечту, в романтическую, красивую, поэтичную жизнь. Я собирал программки и даже билеты оставлял на память. Но мечта – она на то и мечта, чтобы идти к ней долго и очень трудно.

– Когда же все-таки состоялось ваше первое личное знакомство с МХАТом?

– В 1941 году умерла мама, а отчим, врач-невропатолог, ушел на фронт. Я остался один. И в начале октября пошел экзаменоваться в театр. Слушала меня довольно серьезная комиссия, что ни человек – то мэтр, живая легенда. Это только в то время Художественный театр с его верой и интеллигентными традициями мог позволить себе на полном серьезе слушать мальчика с улицы.

Я читал Есенина: «Вы помните, вы все, конечно, помните». Делал это, как мне казалось, очень глубоко, с надрывом и трагичностью в голосе. На полпути меня прервали: «Вам сколько лет? Семнадцать? Вы читаете то, в чем ничего не смыслите. Давайте что-нибудь другое». Против монолога Чацкого комиссия, слава Богу, ничего не имела. Посовещавшись, «зрители» постановили, что данные у меня, безусловно, есть – голос, внешность, но надо учиться. А студии при театре нет, болтаться за кулисами – не лучшее начало творческой жизни. Профессор ГИТИСа Орлов дал мне свой телефон и попросил связаться с ним через неделю – за это время он что-нибудь для меня придумает. А через неделю, 15 октября 1941 года, МХАТ эвакуировался в Саратов. Эти страшные дни я помню до сих пор, будто и не было прошедших с тех пор шестидесяти с лишним лет. Я очень хорошо помню эти дни. Темные, неосвещенные улицы, дома, весь город в маскировке. Идет мокрый снег, по сырому асфальту скользят редкие машины. Фары закрыты, оставлены лишь узкие прорези, сквозь которые сочится плоский, какой-то потусторонний свет. И тишина, будто предсмертное оцепенение…

Через несколько дней отправился в тыл, в Куйбышев, и наркомат Военно-Морского Флота, где я в тот момент работал телефонным монтером. А вскоре меня призвали в армию, оставив при наркомате начальником телефонной станции. Это был крах, мои надежды рухнули, забрезживший, казалось, свет померк.

– Но в конце концов все оказалось не так ужасно. Если верить вашей биографии, в 1943 году вы уже были студентом Школы-студии МХАТ…

– Судьба будто испытывала меня, проверяла, действительно ли так сильны мои желания. Но в то же время вела, постоянно сталкивая с хорошими людьми. В апреле 1943 года не стало Немировича-Данченко. И на следующий день вышло постановление об увековечении его памяти. Одним из пунктов было создание Школы-студии имени Немировича-Данченко при Московском Художественном театре. Узнав об этом, я снова будто ожил. Связался с Орловым, он меня сразу вспомнил. Приехал в отпуск в Москву, был представлен директору (на моей памяти во МХАТе сменились десять директоров), и руководство театра обратилось к главнокомандующему Военно-Морского Флота адмиралу Кузнецову с просьбой демобилизовать меня, дать возможность учиться. И меня отпустили. Приказ гласил: демобилизовать и направить в распоряжение дирекции Художественного театра. В 1947 году я окончил студию и в числе 16 человек был принят во МХАТ, где служу до сих пор вот уже 57 лет…

– А с кино все было так же непросто?

– Еще как! В кино я попал в 1944 году. Меня пригласили на пробы в картину «Без вины виноватые». Утвердили на роль Незнамова, я уже даже начал репетировать с Тарасовой. Но в студии мне строго-настрого запретили сниматься, сказав, что демобилизовали из армии не для кино. Боялись, что экран меня испортит, я зазнаюсь. Я, конечно, расстроился и пошел за подмогой к своему кумиру, Василию Ивановичу Качалову. И он сказал замечательную фразу, которую я до сих пор не могу вспоминать без улыбки: «Владлен, все понимаю, это очень заманчиво, но вот вам мой совет – никогда не портите отношений с дирекцией». И кто это сказал? Гениальный актер, актер мирового класса. Святой человек, которого за его добрейшую душу иногда называли Христос Иванович. И если сам Качалов такое говорит, как тут можно спорить.

В 1948 году, уже будучи актером МХАТа, я попал на пробы в картину «Встреча на Эльбе». Метили меня на роль американского офицера или немецкого учителя. Но Александров, снимавший «Встречу», сказал, мол, извините, Владик, вы на немца не похожи. На американца, впрочем, тоже. И предложил пробоваться на главную роль советского полковника Кузьмина. Но мне 24 года, какой из меня полковник? И тогда Александров, человек удивительного чувства юмора, недаром до этого он снимал исключительно музыкальные комедии, нашел выход из положения: «Владик, вы слишком молоды для полковника, мы с Орловой решили «разжаловать» вас до майора». С тех пор прошло 55 лет. Этот фильм обзывают конъюнктурным, лакировочным. На это я могу возразить лишь одно: я искренне, как и все мы тогда, верил в каждое слово, произнесенное в этом фильме. Верю и сегодня.

Потом были «Кубанские казаки», «Застава в горах», «Человек-амфибия», любимый мною «Табачный капитан», «Сестры». С этим фильмом, кстати, тоже забавная история связана. Когда он вышел на экран, я получил письмо от девочек-школьниц: «Дорогой товарищ Давыдов. Мы видели фильм «Сестры», где вы играете Бессонова. Нам понравился этот фильм и то, как вы играете эту роль. Только мы не поняли – ваш образ положительный или отрицательный?» Я написал ответ: «Спросите об этом у своего педагога по литературе». И вновь приходит письмо: «Мы спросили у нашей учительницы, а она сказала: «Давыдов играл эту роль, пусть он вам за нее и отвечает».

– Почти шестьдесят лет в одном театре. Неужели у вас никогда не было соблазна попробовать себя на другой сцене? Ведь о том, чего не было, всегда жалеешь больше, чем о том, что действительно случилось.

– МХАТ – это мой храм, в котором я не работаю, а служу. А богов не меняют. Да, здесь были разные времена. Когда после оглушительного успеха во «Встрече на Эльбе» я продолжал играть в массовке – было обидно. Я не мог спокойно ходить по улицам, меня все время узнавали, а в программке спектакля «Воскресенье» было написано: лакей графини Чарской – лауреат Сталинской премии В. Давыдов. Мне советовали – напиши Сталину, как это так, унижают не только тебя, но и его имя. Я ничего не стал писать, я слишком любил МХАТ и готов был для него на все. Я вытерпел это тяжелое начало, и театр с лихвой отплатил мне: я стал играть очень много интересных главных ролей. Не знаю, что я сделал для театра, но театр дал мне все. Даже семью. Моя однокурсница и жена Маргарита Анастасьева, очаровательная красавица Марго, с которой мы уже 53 года вместе, тоже всю жизнь проработала во МХАТе. Здесь же служит и наш сын Андрей.

Марго много играла. Со спектаклем «Дядя Ваня», где в роли Елены Андреевны она сменила Тарасову, ездила на гастроли в Лондон и в Париж. Занимали ее и во всех советских пьесах, которые она, смеясь, называет «моя Лениниана»: в «Кремлевских курантах», в «Третьей патетической». На мой взгляд, она своей чистотой и искренностью украшала и оправдывала все эти политизированные агитационные пьесы.

Когда я готовил свою книгу, то попросил ее написать отдельную главу. Там она рассказывает, как пережила поток обрушившейся на меня славы и толпы поклонниц. Знаете, она очень любит повторять, что красивый мужчина – это золото в чужом кармане. Хотя что-то мне подсказывает, что в ее карман тоже кое-что попадало…

Екатерина ЦВЕТКОВА (фото)