На чтение: ≈ 11 мин.…Забыл дорогу, ускользнули из памяти многие ее приметы, но всегда помнил, всегда стояла перед глазами одна и та же картина: утро, тенистая песчаная дорога, над которой склонились старые акации, резкий поворот и – золотистая рябь непрореженных тонкостволых подсолнухов, за ними на взгорке белеют хатки-мазанки под серыми камышовыми крышами, на которые катятся со всех сторон зеленые валы садов.
В селе Шульговка, которое вольно раскинулось на плавневых днепровских берегах, выросли дед и бабушка, родился отец. В селе из родственников осталась лишь двоюродная сестра отца Татьяна Евсеевна Перетятько, или попросту баба Тетяна. Заросший кленами бугор на окраине села, где расположено кладбище, называется Могилой – так издавна степняки нарекали возвышенные места. От него между плетнями вьется тихая улочка Фермовская, по-старому Жуковка. Там и живет баба Тетяна.
Возили меня в Шульговку в далеком детстве – еще босиком бегал по ее пыльным проселкам, приезжал в село подающим надежды заносчивым пятиклассником, кажется, студентом вместе с дедом пару раз проведали бабу Тетяну – пожалуй, и все, потом долго, очень долго шульговские горизонты были скрыты от меня горными грядами, ледниками, джунглями, песчаными барханами, морями-океанами.
Но вот выбрал время, приехал в село, и едва сошел с автобуса и стал от центра пробираться в сторону Могилы, как все вернулось – и старые акации, и подсолнухи, и белые хатки. Ближе, ближе к ним, и вдруг увидел: не те крыши. Нет, они по-прежнему толсто и плотно были покрыты камышом, но на многих гребнях оказались нахлобучены жестяные и шиферные «лодочки». Горожане покупают дома в Шульговке и торопятся их переделать на свой лад. Да и шульговцам ничего не остается, как затаскивать на осевшие коньки шиферные листы, латать их рубероидом, клеенкой, полиэтиленом. Камыша по плавневым низинам становится все меньше. Ржаную солому, которая раньше тоже шла на кровлю, комбайны перемалывают чуть ли не в пыль. Вобщем, через пару десятков лет никто в селе и не вспомнит про камышовые и соломенные крыши. И еще о многом не вспомнят. Не захотят? Просто забудут? Или исчезнет надобность что-то вытаскивать из прошлого?
На окраине Днепропетровска (по нынешнему Днепра) на левом берегу Самары утопает в садовых и парниково-огородных щедротах поселок Игрень. Как-то, приходя в себя от хлебосольства родственников жены, я колесил на велосипеде по его улочкам. Их недавно переименовали, я с удовольствием читал на новеньких табличках: Живописная, Оранжерейная, Лебяжья, Отдыха. Вдруг на повороте мелькнуло… Воспоминаний. Подъехал к следующему дому – точно: улица Воспоминаний. Ряд крепких ладных особняков, вросших намертво в бетонную землю, плотные заборы, которые украшены надписями, предупреждающими о злом нраве четвероногих обитателей дворов, и где- то в конце улицы, спадающей к реке, – одинокий домик-развалюха под осевшей, разползшейся камышовой крышей. Облупленные стены, сорванные с петель двери, паутина на рамах, в которых торчат осколки стекла, – в хатке давно уже никто не живет. Разве что память. Она дает о себе знать по всей многострадальной украинской земле. Повсюду встречаются вот такие заброшенные людьми и временем хатки, которые в народе называют «пустками». Очень точное словечко. Пусто под крышами, пусто вокруг. Даже из памяти ветры перемен многое повымели…
Вот и тороплюсь я к бабе Тетяне, к ее низенькой хате-мазанке под камышовой крышей, тороплюсь узнать, как было – как строили и чем жили мои шульговские предки. На улице Фермовской нет табличек, но, миновав кладбище, я легко нахожу (угадываю?) ее двор. Осторожно отодвигаю ворота. Именно отодвигаю, приподняв, волочу по земле, петель на воротах нет – к плетню они прикручены проволокой, привязаны лозинами, ремешками, веревочками. На конце с обеих сторон прибиты загнутые палки, которые служат хлипкой конструкции дополнительной опорой. По широкому двору ровно и чисто стелется спорыш.
Баба Тетяна выныривает, не успеваю уловить, откуда она так внезапно появляется – то ли из-за хаты, то ли из-за повети, но вот уже, переваливаясь и одергивая сзади косынку, шорхает по траве тапочками мне навстречу. Вылинявший фартук, словно под порывами ветра, мотается туда-сюда, вокруг шеи подпрыгивают новенькие бусы, унизанные стеклянными камешками, на груди болтается большой блестящий крест. На круглом припухлом лице все: и испуг, и радость, и удивление. После традиционных охов-вздохов, расспросов о здоровье и делах городских родичей баба Тетяна падает на низенькую скамеечку рядом с деревянным корытом, высыпает из мешка на траву прошлогодние початки и азартно начинает «драть» зерно, используя для этого старый напильник без рукоятки. Я нахожусь в том дорожном равновесии, когда все, что вокруг, входит в меня и сразу, без мысленных усилий находит свое место – ложится ровно и покойно в будущую память. Старательно, без подтеков и разводов, побеленная хата. На торец навалены связанные сухие кукурузные стебли – «для тепла». Дверь распахнута, поперек косяка, примерно на уровне пояса, вставлена гладкая палка – это означает, что хозяйки нет в доме, но она здесь, поблизости. От порога тропка полумесяцем огибает раскидистую яблоню, рядом с которой стоит глиняная печь – в ней обычно готовится варево для кур и сушатся сливы на зиму. Дальше, слева от тропинки, которая прямо бежит по зеленому двору, – обнесенная плетнем поветь и хатка для птицы, справа – клуня. Все постройки глиняные, покрыты камышом.
Переступая через тыквенные плети с огромными, как блюда, листьями, бездельно кружу по двору. Подбираю яблоко, обгрызаю коричневые глазки гнильцы и возвращаюсь к бабе Тетяне, которая продолжает обрабатывать початки – корыто уже наполовину заполнено желто-белым зерном. Ложусь спиной на теплый спорыш, пряча голову в тень от возка. «Др-тр, др-тр», – раздается над самым ухом. Рядом со мной шлепается оголенный шершавый початок.
– Колысь батько о таки качаны ломом довбав и в борошно разом з кураєм мешал. Страшеный голод тогда гуляв по селам. Хиба добереш, шо до чого, хто понад кем. Одно знаю: колхозы чортувалы, колы спать лягалы, з чортування и новый день починалы. Цыган якось казав: «То не я люди засуджений – свое швидко видсижу, то вы у колхозе на все життя засуджени». Так воно и вышло…
Я смотрю на белую хату, застывшую посреди августовского зелено-желтого кипенья, и меня подмывает выдернуть из рюкзака блокнот (он в незастегнутом боковом кармане) – тут же начать записывать рассказ бабы Тетяны о том, кто ее строил, как крыли крышу, чем топили. Но полдень, зной, лень двигаться, и я лежу и слушаю другой рассказ. О многом уже знаю от деда и бабушки, их шульговских земляков, которые живут в городе и время от времени проведывают стариков. Баба Тетяна уточняет подробности, по-своему окрашивает некоторые события.
В дедовских бумагах я нашел старую, расползшуюся на сгибах справку-«довидку». На неровно обрезанном, пожелтевшем тетрадном листке корявым, спотыкающимся почерком удостоверялось, что он «ест дисно бидняк мае 1 хату та 7 душ симни и працює весь час по найму». Весной 1922 года дедушкин отец умер от тифа, которым он заболел, возвращаясь после заработков из Полтавской губернии, через два месяца солнечный удар свалил на ниве мачеху (мать умерла раньше). На руках у деда остались малолетние братья и сестры. Родственники хотели разобрать их по своим семьям, при этом поделив хозяйство. Но дед настоял на том, чтобы все оставалось по-прежнему. Осенью он женился. Свадьбы не было. После росписи в сельсовете обвенчались в церкве. Потом, «франтуя» в чужом костюме, дед выпил чарку и «сам себе поиграл на балалайке». На этом торжества закончились.
Семья оправилась от голода, прочно стала на ноги. И вот дед стал подумывать о своей хате. Это была давняя его мечта – своя хата и крепкое хозяйство. У брата отца в центре села стоял дом, крытый железом. Во время Первой мировой войны он служил в Петербурге в лейб-гвардии. Вернувшись оттуда при деньгах, поставил дом с лавкой и занялся торговлей. Дело шло успешно, и позже вместе с другими шульговскими коммерсантами они построили паровую мельницу, которая обслуживала все село. У деда была мысль (сапожное ремесло, которым он овладел в детстве, помогло скопить денег) построить такой же, как у дяди, просторный дом.
Окончание следует
Выбор читателей
Комментарии