Жизнеописания чудаков. Когда главное топливо – неподдельный интерес к жизни

Одна за другой вышли крупнотоннажные биографии двух весьма эксцентричных персонажей, и сразу же оказалось, что именно их нам и не хватало!

Вячеслав Недошивин. Джордж Оруэлл. Неприступная душа. – М. : АСТ, 2018.Про Оруэлла будто бы все понятно – ну «1984», ну образец жанра, ну «закрыл тему». Журналисту с хорошо подвешенным языком этого вполне хватит на очередное десятистраничное эссе по «датскому» поводу. О чем, спрашивается, остальные 780 страниц этой книги?О многом, обещает нам автор, ведь Оруэлл был тем еще чудаком. Он написал двадцать томов прозы и публицистики и отличался патологической даже для писателя джеклондоновской, купринской тягой к «сырой жизни», чтобы из нее потом делать литературу: «Он был бы не он, если бы не дошел до конца, до дна – до тюрьмы. Ему надо было все увидеть своими глазами и любой ценой. Ричард Рис в книге о нем напишет: он хотел «попасть в каталажку, чтобы «узнать, как выглядит тюрьма изнутри». Тогда же Оруэлл сказал своему другу из Adelphi Джеку Коммону, что решил попасть под арест и что для этого попробует «запалить костер на Трафальгарской площади – там, где когда-то спал под газетами». Коммон ответил, что этого мало; чтобы попасть за решетку, надо «пойти как минимум на кражу. Этого не хотелось уже Оруэллу – он опасался не того даже, что получит срок, а что в суде будет раскрыт его псевдоним».Разумеется, существует такой феномен, как «русский Оруэлл», и Недошивин в своей подробнейшей книге возвращается к нему вновь и вновь. Русские офицеры-эмигранты, гражданская война в Испании, засекреченная переписка с Советским Союзом и даже некая русская женщина, в которую Оруэлл был влюблен, – все это складывается в сложный, прихотливый сюжет, но дело не только в нем. Странным образом автор «1984» – человек, которому никогда не сиделось на месте, обладатель гипертрофированного социального чувства – по складу своему оказывается очень русским персонажем. Одна его переводчица замечает, что в какой-то мере Оруэлл «осуществил исконный русский идеал «жить по совести» и напоминает «не писателя, а того самого идеального героя, которого настойчиво, но тщетно искала великая русская литература». Эдакий гибрид очарованного странника и Рахметова.P.S. Ирония судьбы: французский язык в университете Оруэллу преподавал не кто иной, как Олдос Хаксли. «Тот и сам не так уж давно окончил Итон и, кажется, ненавидел эту школу. Ныне в истории литературы имена Оруэлла и Хаксли стоят почти рядом, хотя при «встрече» ни тот, ни другой внимания друг на друга не обратили. Многие искали потом хоть какую-то связь Хаксли и Оруэлла в Итоне, но, кроме неблестящих оценок Эрика, не нашли ничего».Уолтер Айзексон. Леонардо да Винчи. – М. : Corpus, 2018.Айзексон – специалист по гениям, причем самым-самым: после Джобса и Эйнштейна оставалось взяться только за самого многогранного гения всех времен. Леонардо вполне таинственная и в то же время вполне известная широкой публике фигура, возможности для матерого биографа открываются самые широкие.Разумеется, в этом шестисотстраничном томе есть и про Мону Лизу (и про то, почему на картине она без бровей), и про опередившие свое время чертежи вертолета (Айзексон полагает, что на самом деле речь идет не о летающей машине, а о механизме для уличных представлений), и про анатомирование покойников (чтобы написать самую знаменитую в истории улыбку, Леонардо «проводил ночи в мрачном подземелье госпиталя Санта-Мария-Нуова, где вскрывал трупы и рассматривал мышцы и нервы»). Но основой биографии послужили записные книжки Леонардо, точнее урок, который можно из них извлечь и спустя пятьсот лет.Да Винчи был потомком рода нотариусов, это объясняет его тягу к ведению записей: те 7200 с лишним страниц, которые дошли до наших дней, лишь четверть всех когда-то существовавших записей Леонардо (при этой Айзексон уточняет, что этот объем больше цифрового архива Стива Джобса, который тот собирал вместе с Айзексоном). Записные книжки Леонардо – хроника поистине всеядного любопытства: эскизы, наброски, чертежи, вопросы, вопросы, вопросы: почему люди зевают, как ходят по льду во Фландрии, как выполнить квадратуру круга, как устроены плацента теленка, челюсть крокодила, язык дятла, откуда Луна берет свет и какие края у теней?.. «Иногда оказавшиеся рядом предметы и темы удивляют тем, что на первый взгляд не имеют между собой ничего общего… Мы видим, как ум и перо Леонардо перескакивают с какого-нибудь принципа механики на завитки волос и завихрения водяных потоков… И все же эта пестрая мешанина очень нас радует, потому что позволяет подивиться красоте многогранного ума, который вольготно, не ведая оков и преград, блуждает по разным искусствам и наукам и попутно осознает, что все в мире связано».При этом Леонардо было свойственно не заканчивать своих замыслов: «Мону Лизу», например, он просто не отдал заказчику, и проживи автор лет на десять дольше, замечает Айзексон, он бы столько же лет продолжал дорабатывать портрет. Дело в том, полагает биограф, что мир нравился Леонардо в текучем состоянии, поэтому он «обладал сверхъестественным умением передавать движения», а еще ценил знания ради знаний, полет мысли. В случае Леонардо с его вертолетом это уже не совсем метафора: «Пускай эта способность и не привела к созданию летательных машин, пригодных для полетов, зато она позволяла свободно парить его воображению».Айзексон верит, что таким любопытством можно заразить современного читателя, и в заключение приводит целый список советов, «чему можно поучиться у Леонардо». Но еще лучше текст, который следует за этим списком и завершает книгу, – блестящая всего-то на полторы сотни слов кода… про дятла.