Яд и топор

В “Антологии выстаивания и преображения” выходит новый том, посвященный тем, кто погиб или долгие годы провел в заключении за свои религиозные убеждения. Книга так и называется – “Мученики веры”. Вы найдете в ней беспримерные свидетельства о великой нравственной стойкости православных священников, лютеранского пастора, баптиста… Составил и прокомментировал этот том писатель Александр Нежный, статью которого мы сегодня публикуем.

Несколько лет назад я написал документальную повесть “Плач о Вениамине”. Основанная на архивных материалах, она рассказывает о проходившем в 1922 г. в Петрограде процессе над православным духовенством и мирянами, обвиненными в сопротивлении изъятию церковных ценностей. Петроградский революционный трибунал вынес десять смертных приговоров, Москва утвердила четыре.
Высоко ценя историческую достоверность, которую с великим потом выкапываешь из архива, я тем не менее совсем небезразличен к молве. Выдумщица и мечтательница, в своих фантазиях она может договориться вдруг до какой-то самой главной правды или коснуться тайны самой сокровенной. Говорят, их перед казнью обрили: митрополита Вениамина, архимандрита Сергия и двух профессоров: Ивана Михайловича Ковшарова и Юрия Петровича Новицкого – и головы им обрили, и лица. Если так, то скорее всего это было связано с каким-то мстительным и подлым стремлением их не только убить, но и унизить. Передают, кроме того, что всех четверых вырядили в лохмотья, чтобы внешний их вид на всякий случай изменить до неузнаваемости.
Предсмертное их бесчестье от убийц уподобилось бесчестью, пережитому Христом перед Его Голгофой. “И плевали на Него, и, взяв трость, били Его по голове” (Мф. 27; 30). Терновый венец Господа лег на их обритые головы.
Впрочем, пусть даже ничего этого не было – ни лохмотьев, ни тюремного брадобрея. Никакое рубище не может унизить так, как сам суд с его бесстыдным извращением правды и намеренным неправосудием. “Мозолистая рабоче-крестьянская рука” (из речи обвинителя Смирнова) в течение месяца сжимала им горло, и в ночь с 12 на 13 августа они перестали дышать. Мученики по сути, в устах молвы они обрели необходимый для сердечного умиления последующих поколений образ мучеников и невинной своей кровью подтвердили некогда сказанное апостолом: “сеется в уничижении, восстает в славе” (1 Кор., 15; 43).
Событие мученичества столь сильно и глубоко потрясает народную душу, что она почти прозревает подробности трагической августовской ночи – как без малого тысячу лет назад увидела она слезы на лице Глеба и услышала трогательную его речь, не остановившую, однако, нож Торчина. Будто бы появился вскоре некий солдат из конвоя и под великой тайной рассказал близкому себе человеку, что митрополит непрерывно молился, а Юрий Петрович на краю могилы отдал кому-то из команды серебряные часы и прядь своих волос – с просьбой передать дочери. Говорят также, что у кого-то хранится иконка, на обратной стороне которой поставили свои подписи все приговоренные к смертной казни.
Разыскать эту иконку пока не удалось.
Мученичество начинается там, где власть стремится либо упразднить Бога, либо занять Его место. Оно начинается тогда, когда власть стремится вырвать Бога из человеческого сердца – зачастую вместе с сердцем.
По всему миру вера с бесконечным мужеством противостоит самому жестокому насилию. На первый взгляд верующий человек оказывается ужасающе одиноким перед лицом уготованных ему страшных испытаний. Но есть великий закон: один человек с Богом – это уже большинство.
Глядя в бездну, едва не поглотившую всех нас, я думаю: отчего они сохранили все это? Отчего в Центральном партийном архиве в идеальном порядке лежали протоколы заседаний Антирелигиозной комиссии ЦК ВКП(б), этого партийного штаба, в течение почти десяти лет руководившего уничтожением церкви; отчего в архиве Госбезопасности в Москве, d архивах управлений и комитетов ГБ областей, краев и республик бывшего Союза не только не были сожжены, но, напротив, собраны и составлены в бесчисленные тома допросы священнослужителей и верующих, ордера на их обыск и арест, стенограммы судебных процессов и справки о приведении приговоров в исполнение? На то и архивы, скажут в ответ, дабы сберечь и сохранить. Но ведь едва ли не каждый из этих документов с неумолимостью неподкупного свидетеля обличает в преступлениях. Нет, тут дело вовсе не в стремлении донести до потомков полноту исторической правды.
В марте 1922 года секретарь ЦК Вячеслав Молотов получил строго секретное письмо Ленина, поводом для которого стали события в Шуе, где верующий народ попытался защитить церковное достояние. Письмо поразительно по жестокости и цинизму.
Советскому государству нужно золото церкви. Предлог – помощь голодающим; на самом же деле ценности предполагается использовать совсем по другому назначению: государственная работа, хозяйственное строительство, укрепление международного положения. Но голод (“отчаянный голод”, пишет Ленин) весьма кстати: широкие крестьянские массы будут либо сочувствовать изъятию, предпринятому якобы для их спасения, либо окажутся не в состоянии поддержать духовенство. С учетом этого Ленин уверен: “Сейчас победа над реакционным духовенством обеспечена нам полностью”. И наконец: “Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать”.
Со злобной страстностью Ильич преподавал своим соратникам науку всеобщего разрушения, в том числе и полученного человеком откровения веры.
Есть что-то глубоко неестественное в стремлении Ленина перерубить все нити, связывающие его с Небом. Господь, однако, поставил ему предел. Стоило Ильичу отправить Молотову помянутое письмо с настоятельным советом стрелять попов, как его принялись бить припадки с потерей сознания и онемением правой стороны тела. Начались приступы неистовства, видения и тьма, при наплывах которой он на своем кресле паралитика однажды умудрился бежать во флигель, где укрывался три дня. От кого?! Кто навещал его в чистых комнатах Большого дома в Горках: не шуйские ли жители, казненные по его слову? Не митрополит ли Вениамин, в двадцать втором расстрелянный? Не преподобный ли Сергий Радонежский, чей покой в свою пору мычащий паралитик приказал нарушить вопреки народной мольбе и просьбе патриарха?
Или настоящий Хозяин являлся к нему, напоминая о расплате?
Для церкви между тем вопрос заключался вовсе не в том, отдавать или не отдавать ценности. Надо было, во-первых, решить: отдавать все или только предметы, не имеющие сакрального значения, и, во-вторых (и это главное), о чем ясно сказал в Петрограде митрополит Вениамин, отдавать добровольно, в качестве жертвы и затем следить, чтобы церковное достояние использовано было именно и только для спасения человеческих жизней, или уступить, повинуясь силе.
Стремясь к созданию смертельного для церкви противостояния, власть отказалась от всякого сотрудничества с ней в деле помощи голодающим, выгребала из храмов все, распоряжалась ценностями по своему усмотрению, а священнослужителей судила своим судом, расстреливала и гноила по лагерям и тюрьмам.
Патриарх Тихон, мучительно пытавшийся найти хотя бы подобие компромисса с властью и спасти церковь, до последнего вздоха находился под неусыпным надзором; поддерживавшие его епископы были либо убиты, либо раскиданы по тюрьмам, лагерям и ссылкам. Канонические местоблюстители патриаршего престола – митрополиты Петр (Полянский) и Кирилл (Смирнов) – после многих лет тюрьмы и ссылки были расстреляны в 1937 г. Власть требовала от всех священнослужителей подтверждения лояльности к вставшему во главе церковного управления митрополиту Сергию, который заявлял, что никаких гонений на церковь и верующих в СССР нет.
Исполнителям богоборческого замысла Ленина – Троцкого нельзя отказать в умелом владении темным искусством смущения народной души. Оглушая призывами к борьбе с многочисленными и всепроникающими врагами, опаивая чудовищной смесью из капли правды и лошадиных доз откровенной лжи, вымораживая в ней сострадание постоянной угрозой неограниченного насилия, они выманивали наружу самые низменные стороны человеческой натуры. В одной их руке был топор, который казнил самых стойких, в другой – яд, который растлевал душу, выжигал веру и пригибал священнослужителей к сапогам власти.
Однако, оглядываясь назад и вспоминая тех, кто был верным вестником посланной нам Вести, мы, казалось бы, совершенно против неоспоримых доказательств истории вообще и двадцатого века в особенности испытываем необъяснимую, странную, упрямо сопротивляющуюся доводам чистого разума надежду. Мыслитель в своем роде почти гениальный и уж по крайней мере ни на кого не похожий, Василий Васильевич Розанов заметил: “…мы доходим до Бога через человека”. И это воистину так. Ведь если не было бы перед глазами примера, если не протягивали бы нам свою спасающую руку поводыри и если бы не опаляла душу пронесенная ими подчас через невообразимые страдания Весть, то разве смогли бы мы выстоять и не впасть во всеохватывающую тоску?
Этими днями я снова взялся за книгу об отце Арсении, в миру – Петре Андреевиче Стрельцове, и, читая ее, снова не мог сдержать слез. В “Мучениках веры” она есть, вы ее прочтете. Кто забыл или кто даже в руках ее не держал, тем скажу, что был он известнейшим ученым, знатоком древнерусской иконописи и архитектуры, затем принял монашество и священный сан, а в тридцатых годах стал узником ГУЛАГа, з/к N18376, которому первоначальный расстрельный приговор заменили пятнадцатью годами лагерей. В лагерном бараке он всем стремился помочь: больных выхаживал, слабых поддерживал, падших духом ободрял, жестоким бесстрашно противостоял. Он был один: немощный, но неодолимый, скованный неволей, но духовно свободный, брошенный в ад, но победивший его любовью. “Бог один, – повторял о. Арсений, – и всюду всем помогает”.
И зная такого вестника, дерзнем ли мы пренебречь самой Вестью? Осмелимся ли утверждать, что Она не имеет никакого значения для нашей жизни?

Александр Нежный