Вокзальные будни

Я пристроился на рюкзаке в углу под прохладными сводами железнодорожного вокзала. Отдыхаю после жаркой пустынной дороги. Жду свой поезд. Наблюдаю за толпой. Три старые туркменки в длинных красных платьях возле кассы. Поверх голов у всех халаты-накидки. Наверняка они живут в песках в каком-­нибудь далеком каракумском ауле.

Одна подошла к окошку и сбросила накидку, под которой полыхнул розовыми цветами шелковый платок. Откинула его на руку. На голове остался маленький платок, сложенный полосой и завязанный узлом на затылке. Быстро развязала его. Под ним еще косынка. В нее оказались завернуты деньги. Туркменка достала их, пересчитала. Голова оставалась плотно обернутой белой тряпицей. Последней? Старуха вернулась с билетами к своим спутницам. Те тут же принялись разглядывать на свет розово-белые бумажки. О чем-то быстро заговорили и отослали подругу обратно к кассе. Та презрительно швырнула билеты в окошко и громко сказала:

– Борный не надо. Борный голова болит.

«Борный», я понял, означало уборную, туалет. Туркменки, как я понял, не хотели ехать в крайнем купе. Ушлые тетеньки. Им все-таки удалось обменять билеты, и они уселись в кресла – темные и важные под своими разноцветными накидками. Та, которая покупала билеты, концом платка прикрывала лицо, будто дул сильный ветер и нес пыль…

Открылся буфет. И тут же очередь. Однако народ быстро схлынул. На столах остались недоеденные пирожные, корки хлеба, на дне стаканов темнела компотная гуща. С кресла быстро, будто по очень важному делу, поднялся плотный мужичок лет под пятьдесят в помятой кепке и пиджаке на голое тело (впрочем, кажется, еще была и майка). Подскочил к крайнему столику, точно и бережно схватил половинку пирожного и стал губами сощипывать крем. Стоял и сосредоточенно жевал. С зубами, видать, у него было неважно, поэтому корки он не трогал – только пирожные. Челюсть решительно прыгала вверх­вниз. Нижняя губа доставала, случалось, до мясистого носа. Трапезу он закончил стаканом компота, который добыл, слив остатки в одну посудину…

Мать с ребенком, офицер в полевой форме, молодой солдат с двумя блестящими медалями, старик в барашковой шапке на мешках, двое парней в «раздраконенных» майках, чинно­костюмный гражданин на самом краешке кресла – в каких географических точках их дорожные мысли? Вдруг увидел: на меня смотрит девушка. Большие чуть уставшие глаза, голубая блузка, толстая книга на коленях. Так мне хорошо стало в знойном краю за тысячи километров от дома! Весело и спокойно подумалось: «Может, это судьба?» Девушка улыбнулась, смахнула со лба черную прядь. Но тут же губы ее упрямо сжались, а в глазах мелькнула растерянность. Чем это я ее озадачил? Через минуту она успокоилась.

В глубине глаз затаилось желание, может быть, терпеливое ожидание его. Потом все повторилось: озабоченность, недоумение, радость. И тут я ненароком обернулся: на стене висело расписание движения поездов. Девушка с уставшими глазами изучала графы «приб.» и «уб.». Мой поезд еще не скоро. Я вышел на привокзальную площадь. Вечерело. Уходил зной. Я огляделся. Так у меня и осталась эта дорога в памяти. Желтые листики в арыке. Окутанный дымом шашлычник. Здание вокзала с вывеской «Хош гелдиниз». Над зданием башенка с колоннами. Над башенкой шпиль. Над шпилем одинокая звезда в чистом небе…

В памяти десятки подобных вокзальных ситуаций, сценок, сюжетов, состояний. На всех континентах, в разных странах архитектурные шедевры центральных вокзальных комплексов, привокзальные парки и площади с роем припаркованных автомобилей, морские порты и речные пристани, аэровокзалы, станции и полустанки, «ожидалки» на платформах, перронные скамьи под навесами, вагончики ремонтников, будочки станционных смотрителей и обходчиков путей – тихие гавани, в которых находит приют дорожный люд.

Пусть для большинства это и временные пристанища, пусть под их крышами нет привычных бытовых удобств, но обретение защиты и передышки порой превращается в важную жизненную цель, исполнение заветного желания очутиться под надежной крышей, спрятаться от житейских бурь, унять головную боль и душевную сумятицу. Во всяком случае так часто случалось во время моих вольных странствий по белу свету. Вокзалы с их залами ожидания, камерами хранения, перронами, кассами, диспетчерскими, буфетами, полицейскими участками, приливами и отливами пассажирских потоков… Лики бомжей везде очень похожи, но есть и особенности, часто это изнанка местного городского бытия, культурные переживания страны, обычаи ее народа.

Ни одна дорога к диким закуткам планеты, куда пролегли мои путешественные маршруты, не обходилась без вокзальных остановок, бдений, встреч, приключений, памятных до сих пор состояний. Я обычно довольно уютно располагаюсь под вокзальными сводами. Естественно, не на виду, а отыскав укромный уголок где-нибудь возле багажного отделения. Бывает, правда, меня тормошат вокзальные служащие или полицейские, предупреждая, что вокзал закрывается до утра. Иногда по причине моего затрапезного походного вида и подозрительно скрюченной позы это происходит довольно бесцеремонно: «Хватай, дядя, мешки, вокзал отходит!» Деваться некуда, я выкатываю велосипед на улицу и объезжаю вокзал в надежде где-нибудь подремать до рассвета.

Бывает, мне помогают найти пристанище бездомные, которые освоили и даже застолбили привокзальную территорию. Но нередко так и маюсь до утра, кружа по безлюдным промозглым улицам. И такое случалось. А вот в Индии о ночлеге не приходилось особо беспокоиться. Индийская цыганщина что для азиатского, что для европейского странника мать родная. Где стал индиец, там и присел, а где присел, там и прилег, и даже весьма комфортно расположился со своим дорожным скарбом. Это может случиться где угодно – на базарной площади, возле храма или часовенки, рядом с закусочной, магазинчиком, даже просто на обочине дороги. Само собой, и на вокзале.

Индийские вокзалы нередко представляют собой опустевшие после кровавых битв поля. Окруженные рюкзаками, тюками, корзинами люди, завернувшись в пестрые покрывала, часами лежат неподвижно. К иным подходят полицейские, осматривают, щупают пульс. И так в тепле, тишине, покое и оставляют.

Как правило, вокзальный сон – это напряженное дремотное ожидание внезапной перемены. Возможно, даже судьбы. Вокзал – это тихая гавань, но, случается, и там штормит и достигают цунами. Сквозь полусон в аэропорту Франкфурта-на-Майне все время пробиваются звуки: металлический голос диктора, плач детей, звяканье посуды, скрип тележек, треск пленки, в которую заворачивают багаж. Как настойчивый требовательный голос нежданных и незваных гостей, которым очень не хочется открывать дверь, но придется.

Все здесь, в аэрогородке большого города, где предстояла пересадка на рейс до мексиканского Канкуна, для людей, для человека. Какого конкретно? Если касательно меня (думаю, что и многих моих славянских земляков), то… человеком этим еще нужно стать. Все здесь «Человеческое, слишком человеческое» (название философских новел здешнего мыслителя Фридриха Ницше). Я с тоской посмотрел на свой тощий рюкзачишко, ощупал бумажник, в котором случайно застряли две украинские монетки, и подумал: а может, все наоборот? Чтобы тебя принял этот мир, нужно перестать быть человеком. По крайней мере, в себе убить все «слишком человеческое», превратясь в кем-то управляемый механизм…

Иногда мне представляется, что наша жизнь – это череда вокзалов и полустанков, под крышами которых мы спасаемся от непогоды, чего-то и кого-то ждем, встречаем и провожаем, торопимся, маемся, опаздываем и догоняем, мечтаем, уединяемся, растворяемся в толпах, размышляем о суете и бренности бытия. Вокзал – это постоянная готовность сделать шаг за порог и изменить жизнь, это шанс на новое ее качество. Это, правда, только первый шаг, который, как и первый блин комом, бывает и робким, и неустойчивым, и ошибочным. Но этот шаг сделан.

Ты оторвался от привычного мира, оборвал все связи с ним, решился на поступок. Дальше долгий путь, неизвестная дорога и… опять вокзалы, полустанки, порты. Они в конце концов и помогут преодолеть невзгоды и обрести надежную крышу над головой. Но что помнится, то обязательно воротится. Это и о том, что не стоит ни о чем зарекаться, и о наших чемоданных настроениях и охоте к перемене мест, которая порой одолевает даже отпетых домоседов, и о необходимости (иногда насущной!) и готовности тронуться в путь и… вновь оказаться под вокзальными сводами.

Владимир СУПРУНЕНКО, фото автора