Владимир ТОЛСТОЙ: Хочу отвоевать у времени все толстовские места

Директор «Ясной Поляны» Владимир Толстой стремится превратить в музей бывший уездный город Крапивну, в котором Лев Николаевич когда-то служил мировым посредником. Это старинный город (впрочем, уже потерявший статус города – сейчас там чуть более трех тысяч жителей), где самые старые и самые красивые дома теперь стоят бесхозные, с выбитыми стеклами. «Один из таких домов, – рассказывает Владимир Толстой, – мы уже получили в качестве филиала, на очереди два других. В Крапивне за последние сто лет не было нового строительства, и, несмотря на свой нынешний удручающий вид, она сохраняет облик типичного малого уездного города».Праправнук великого русского классика хочет, как он говорит, «отвоевать у времени все толстовские места». Это и родовое имение Никольско-Вяземское, и местечко Пирогово, где жили брат и сестра Льва Николаевича. И конечно, Крапивна, проект возрождения которой может стать одним из самых ярких и интересных.

– Вы первый директор Ясной Поляны из рода Толстых?- Нет, третий. Но это если иметь в виду официальную должность. А вообще к толстовским музеям в Москве и Ясной Поляне были деятельно причастны дети Льва Николаевича – Сергей Львович и Татьяна Львовна. Это было во многом семейное дело.- При вашем назначении какую-то роль сыграло то обстоятельство, что вы потомок Толстого?- Я думаю, оно сыграло не последнюю роль. А назначить меня предложила Татьяна Никитина (участница известного семейного дуэта Никитиных. – В.В.), она была зам. министра культуры. И тогдашний министр Евгений Сидоров ее поддержал: «О, это красиво! Толстые возвращаются в Ясную Поляну».- С чего вы начали свое директорство?- Перво-наперво я убрал в усадьбе внутренние заборы и разрешил детям купаться в яснополянском пруду. Там прямо напротив входа в музей находится детский дом, в котором полсотни ребятишек. Что страшного случится, если летом они придут, разочек искупаются, а зимой наденут коньки и прокатятся по льду? У яснополянской природы проблемы огромные, но эти проблемы созданы не местными жителями. Должен сказать, к моменту, когда я пришел, деревня почти ненавидела усадьбу. Потому что усадьба закрылась от внешнего мира, отгородилась от него заборами. Масса запретов! Чего ни коснись – все нельзя. Но почему крестьянину нельзя выкосить сено для своей коровы, если оно пропадает на этом лугу?- А луг-то где? На территории заповедника?- Да. Там огромные пространства, которые нужно выкашивать, иначе они зарастают сорными травами. В музее тогда работали девяносто человек, в большинстве своем это были научные сотрудники. И они не могли справиться с уходом за территорией. Так почему не пригласить местных жителей, которые заинтересованы в том, чтобы этой травой накормить своих коров? Почему не сделать одним махом два добрых дела?- Как сотрудники музея отнеслись к вашему приходу в Ясную Поляну?- По-разному, но в целом довольно настороженно. Кто-то считал даже, что Толстые все растащат, приватизируют, вернут Ясную Поляну в свою собственность. Абсурд. Тем не менее такие слова звучали. Атмосфера в коллективе была нездоровая. Мало того, усадьба еще занимала позицию обороны от внешнего мира. Она враждовала с местным населением, она враждовала с прессой. Поэтому одной из моих главных задач было снять, как говорил Лев Николаевич, невидимые барьеры, которые люди выстраивают между собой. Он имел в виду барьеры межэтнические, межконфессиональные, межсословные.- Для яснополянских крестьян Лев Толстой тоже был совершенно своим, но – своим барином, своим помещиком. А вас здешние обитатели кем считают? Вы кто для них?- Ну не барин, конечно. Скажем так – радетель. Потому что музей в каком-то смысле выполняет функции муниципальной власти, разумеется, не подменяя ее. Чуть что – бегут в музей. Вышел из строя насос на водокачке, возникли какие-то другие бытовые неполадки – народ сразу сюда: «Помогите!» Как-то так считается, что музей отвечает за все происходящее вокруг него. Я и в самом деле стараюсь помогать, когда есть возможность.- Директором Ясной Поляны вы стали, не имея ни административного, ни хозяйственного опыта. За почти семнадцать лет руководства музеем вы на нужды его научились зарабатывать?- В какой-то мере, наверное, да. Хотя в последнее время делать это становится все сложнее.- Кризис виноват?- Кризис тут ни при чем. Мы стали меньше зарабатывать, потому что по воле Министерства финансов из уставов музеев, в том числе и музеев-заповедников, были исключены виды деятельности, приносившие основную долю дохода.- Например?- Например, ведение гостиничного хозяйства, организация общественного питания и еще целый ряд жизненно важных для нас видов деятельности. В результате музеи-заповедники не только лишились главных источников пополнения внебюджетного фонда, но и встали перед лицом практически неразрешимых проблем в использовании государственной собственности, находящейся у них на балансе. Мы, например, были вынуждены часть гостиничных помещений выставить на аукцион по аренде. И для меня было принципиально важным, чтобы эти помещения не попали в руки недобросовестных арендаторов. Ценой невероятных усилий я этого добился. Но я убежден, что политика Минфина в отношении музеев глубоко ошибочна.- А законодательство благоприятствует хозяйственной деятельности музеев?- К сожалению, действующее законодательство не только не способствует защите заповедных территорий и зон их охраны, но и прямо создает конфликт интересов между администрациями музеев-заповедников и органами местной власти.- В чем этот конфликт?- В том, что региональные и муниципальные власти вынуждены рассматривать мемориальные ландшафты как источники пополнения своих бюджетов.- Пополнения за счет чего?- За счет средств от аренды, продажи земель. За счет налоговых платежей за пользование земельными угодьями. В условиях экономического кризиса эта проблема стала еще острее.- Среди потомков Толстого есть состоятельные люди, способные оказать Ясной Поляне финансовую помощь?- Нет, это люди среднего достатка. Кто-то из них более обеспечен, кто-то менее обеспечен, но нет никого, кто располагал бы средствами, достаточными для осуществления музейных проектов. Мы, Толстые, как-то не очень умеем зарабатывать деньги.- Когда вы впервые осознали свою причастность к толстовскому роду?- С той поры, как себя помню. В нашей семье это было настолько естественно… Мой дед вернулся из эмиграции в 45-м году. Смелое было решение, даже безрассудное. Но ему очень хотелось на Родину, и когда появилась такая возможность, он и его брат, оба с семьями, приехали в Советский Союз. Поселился дед в Подмосковье, начал строить там домик. Но жизнь нашей семьи была как-то отделена от жизни вокруг. Это был микромир.- Вы ощущали свою особость? Или, может, наоборот, ее отмечали простые советские люди, видя в вашем семействе графских потомков?- Сейчас мне трудно это оценить. В те времена я был еще ребенком. Могу лишь сказать, что мой дед был очень общительным, открытым человеком, никакого превосходства над людьми иного происхождения он не демонстрировал. Хотя быстро понял, что Россия, в которую он стремился, и та, в которую попал, – это не одно и то же. Он ехал на родину с огромным запасом идей, предложений по части сельского хозяйства. Он был в этой сфере специалистом широкого профиля – занимался животноводством, растениеводством, садоводством… В результате устроился в Наркомзем, несколько месяцев проработал и ушел – почувствовал, что его идеи мало кому интересны.- На него смотрели с подозрением?- Ну еще бы! Граф, социально чуждый элемент, находился в эмиграции… Вдобавок белый офицер. Если бы не личное вмешательство Сталина, приказавшего семью Толстых не трогать, нам не удалось бы избежать репрессий. Короче, дед уволился из Наркомзема и пошел в подмосковный колхоз рядовым колхозником. Надел телогреечку, сапоги и стал работать наравне с другими деревенскими жителями. Старожилы тех мест – это село Троицкое на Клязьминском водохранилище – до сих пор его помнят.- Вы в Ясную Поляну когда впервые приехали?- Лет в семь-восемь. Может быть, тогда и появилось ощущение причастности ко Льву Толстому.- Ощущение прямого с ним родства?- Нет, он был для меня почти мифологическим персонажем. Да и кем еще он мог быть, если на уроках литературы мы проходили его произведения. Мои одноклассники и учителя всегда обращали внимание на тождество наших фамилий.- Но в школе-то знали, что вы потомок Толстого, а не однофамилец?- Конечно, знали. И не упускали случая это как-нибудь подчеркнуть. В такие моменты во мне пробуждалась гордость за принадлежность к великому роду. Хотя в нашей семье этим никто не кичился. Наоборот, считалось, что если ты продолжатель толстовского рода, то не должен совершать дурных поступков.- А среди ныне живущих потомков Толстого есть люди, позорящие славную фамилию?- Я таких не знаю. Хотя, конечно, мы не ангелы. Все Толстые очень страстные, влюбчивые натуры. Семейные катаклизмы, бурные перемены в личной жизни – все это с нами происходило. Но я не припомню, чтобы кто-нибудь из Толстых совершил откровенную подлость или какой-то поступок с душком. У меня четверо детей. Я вижу, как они ведут себя со сверстниками, в какие ситуации попадают и как из них выходят. Это достойное поведение. Притом что с родительской стороны никакой накачки, никакого морализаторства. Этого и в моем детстве не было. Я просто видел, как живет мой отец, как жил мой дед, и для меня это было естественным поведением. Хотя, повторяю, Толстые отнюдь не ангелы. Они очень живые люди, с такими же слабостями, как у многих других. Ну, может быть, с особенными слабостями – толстовскими.- В свое время вы обратились в Московскую патриархию с предложением осмыслить акт отлучения Льва Толстого от Церкви. И получили отказ. Чем он был мотивирован?- Мое обращение в Московскую патриархию имело повод – в тот год исполнилось ровно сто лет с момента опубликования Определения Св. Синода об отпадении графа Л.Н.Толстого от лона православной церкви. И я написал патриарху письмо. Оно было очень коротким и чрезвычайно деликатным. И не содержало просьбы отменить решение Священного Синода. Я ведь прекрасно понимаю, что не вправе давать какие-то рекомендации Церкви. Единственное, о чем я просил: «Не проходите мимо!» Есть некая дата, существенная для российской истории. Прошел век, и век суровый для России. Поэтому мне показалось полезным по прошествии этих ста лет вернуться к осмыслению и самого акта отлучения, и его последствий для жизни русского общества, русского человека, в том числе православного. Я изучал документы, читал газеты того времени, знакомился с материалами общественных дискуссий вокруг отлучения. И у меня возникло ощущение, что этот акт дал сигнал к тотальному расколу российского общества. Раскололись и царствующая семья, и высшая аристократия, и поместное дворянство, и интеллигенция, и разночинские слои, и простой люд. Трещина прошла по телу всего русского, российского народа. Больше того, такая же трещина прошла внутри если не каждого, то очень многих людей, посеяв душевную смуту. Поэтому я был абсолютно убежден в важности обсуждения и осмысления этого явления.- К нынешнему патриарху вы с этой же просьбой намерены обратиться?- Пока не знаю. По крайней мере, я не буду с этим спешить. Патриарху есть чем заниматься, а у православной церкви имеются и более насущные дела.- Что значит сегодня жить по толстовскому моральному уставу? Так называемое толстовство – это что в сегодняшнем понимании?- Вообще говоря, «толстовство» – это в некотором смысле сектантство. Это попытка неких групп людей выстроить свою жизнь по принципам, которые они вычитали у Толстого. Сам же Толстой весьма скептически относился к «толстовцам», всегда подчеркивал, что он не изобретает никакую религию, не навязывает людям «толстовского» понимания бытия. Он просто высказывался по главным человеческим вопросам – вопросам жизни и смерти. Да, у него появились последователи, продолжатели, но сам он не стремился стать для кого-то духовным наставником, непререкаемым моральным авторитетом. Он считал, что любая мысль живет и развивается и нет ничего страшнее, чем заковать ее в какую-то мертвую схему. Как только идея закована, она умирает. Да и к самому Толстому нельзя подходить как к явлению застывшему, окаменелому. Для меня он олицетворение вечного движения, вечного поиска, вечной жажды жизни.