Виктор Боков: “Музыке учился у воронежских баб”

Виктор Боков: “Музыке учился у воронежских баб”

“Я и спеть, и сплясать, и скроить,

И прогнать хоть какую усталость.

Мне святое упрямство в крови

От крестьянского плуга досталось”.

Я иду к Бокову. Все-таки мэтр русской поэзии, ее старейшина – живая поэтическая легенда ХХ века. Чуть-чуть страшновато – как встретит. Еще раз в толчее электрички перелистываю его стихи. Да разве все охватишь – 80 томов Боковым написано. Музыкой звучат названия его сборников “Стежки-дорожки”, “Ветер в ладонях”, “Ельничек-березничек”, “Алевтина”, “Травушка-муравушка”. А песни боковские! Не однодневки, по сорок, пятьдесят лет живут. Кто не знает его “Оренбургский пуховый платок” – вряд ли такой человек во всей России сыщется. Сам-то поэт признается:

“Вся моя душа – пехтень и короб,

Песен в ней – что осенью опят,

Все они, как бабы у задворок,

Радуются, плачут и вопят…”

Вот и мост через Сетунь, рядом с роскошными особняками скромный дом Бокова, спрятанный в густых зарослях мокрых яблонь. День выдался прямо осенний, и мелкий теплый дождь навевает романтическое настроение. Строгая надпись на дверях предупреждает – “Не курить”.

Боков встречает меня радушно, очаровывает, околдовывает прямо с порога, сразу, так что забываю о приготовленных вопросах. Да и лишнее это дело. С Боковым, как с соловьем, – только слушай, разинув рот.

– У меня еще сегодня встреча с Зыкиной, – предупреждает поэт. И сам вскоре забывает о времени, увлекаясь, говорит и говорит. Я же, загипнотизированная магией Бокова, начинаю сомневаться – неужели ему будет осенью 86? Он ведь моложе меня, тридцатилетней. Жизнерадостный, остроумный, ироничный, прячущий скрытую грусть где-то далеко, на самом донышке души. Виктор Федорович пересыпает свою речь шутками, прибаутками, анекдотами. Умеет и комплимент сделать, галантный мужчина…

– Я родился в знак протеста против первой мировой войны – 19 сентября 1914 года. Только вот с памятью у меня сейчас проблемы, – лукавит Виктор Федорович и вдруг с самым серьезным лицом заявляет: – Я участник восстания на Сенатской площади. А с именами у меня туго, особенно с мужскими, женских-то я в свое время до сорока запоминал… На свет появился в деревне под Сергиевым Посадом. Дед мой был знаменитый на всю округу силач, двадцать пудов в одном куле поднимал или лошадь за задние ноги стреноживал. А в кулачных боях ему равных не было. Я выжил благодаря силе своей и стихам. Что в принципе одно и то же. Рахитик звонкой строкой мир не удивит. В молодости я поднимал с земли сто килограммов в двух руках – и вверх, на машину. Или семидесятикилограммовую доярку – как сноп над головой держал! Правда, вокруг были девушки, и это придавало сил. Работал на заводе токарем. Два института закончил. Поступил на пятый курс ИФЛИ, учился там с Твардовским. В Литературный институт попал в 34-м. Моими однокурсниками были Константин Симонов, Сергей Смирнов, Евгений Васильев, Михаил Матусовский, Василий Журавлев, Алексей Грязнов. В Союз писателей меня приняли в октябре 1941-го. За меня поручились Борис Пастернак, Валентин Катаев, Андрей Платонов, Всеволод Иванов… А с 1942-го по 1947-й сидел в Сибири, в Кемеровской области. Там теперь стенд, доска “Здесь сидел Виктор Боков”.

– Расскажите.

– А что рассказывать… Оклеветали, арестовали, посадили. Чтобы быть русским писателем и не быть каторжником…

Виктор Федорович на время исчезает и появляется с толстым альбомом.

– Здесь 140 автографов собрано. Первый – Бориса Пастернака: “Виктору Бокову, любимцу моему, горячему… в непрестанном действии, завидном и счастливом”. Эти автографы, как 280 глаз, со всех сторон человека высвечивают, – говорит Боков. – Ошанин, Платонов, Пришвин, Паустовский…

Даже орденами своими – “За заслуги перед Отечеством” и советскими – он так не гордится, как книгами и автографами Платонова и Пастернака, письмами Шолохова.

– Хотя я русский человек, крестьянин, но если нужно будет выбирать между Твардовским и Пастернаком, я выберу Пастернака, у него есть чему учиться. Мне его гроб пришлось нести до самой могилы, потом плечо все лето болело. Дружил с Платоновым, познакомился с ним в 1936 году. Мы однажды с ним до утра проговорили. Жена его удивлялась: “О чем можно так долго беседовать с этим мальчишкой”. А он в ответ: “С Виктором я могу говорить до полного обветшания”. Мне передали, что когда Платонов умирал, то вспоминал обо мне.

– Виктор Федорович, Вы написали:

“Был в Будапеште,

Был в Хиросиме,

Больше всего

колесил по России…”

– Да, объездил весь Союз, за границей бывал. Больше всего Япония запомнилась. Токио я ставлю выше Парижа. Там совершенно невероятная самобытность. Я объехал всю страну и видел всего лишь одного нищего, его показывать в Москве, можно было бы на этом деньги заработать – так красиво он был одет. Напоминал морского спрута, такой же щеголь.

Был у меня там такой случай. Однажды в вестибюле отеля появились японочки. Я даже не знаю, чем я им понравился, облепили меня, стали рассматривать. Боже, какие ангелы!

– Что было в жизни такого, что больше всего запомнилось? – переспрашивает Боков. – Ехал в поезде, вышел пообедать в привокзальном ресторане. Оказался за столом с прелестнейшей женщиной. И вдруг она обращается ко мне: “Неужели эта рука станет пеплом?” Я заплакал от неожиданности. Это было так потрясающе в вокзальной спешке. Я побежал на поезд, так и не узнав ее имени…

– Все, что я делаю, будет жить и изучаться. Кстати, книга “Боков в школе” идет среди учителей нарасхват. Боюсь хвалиться, но мне никогда так не писалось, как в последние годы. И самое большое чудо – не стихи, а строка, которая слетает с неба и садится на подоконник. Я ничего не придумываю, не вымучиваю. Стихи сами на меня идут, рифмы летят. Что за чудо – наше ремесло! Слово – основа, а я с ним без дрожи общаюсь, на равных. Это все равно, что с господом Богом на дружеской ноге.

Мою поэзию назвали оркестром народных инструментов. Мои произведения имеют свой ключ, свое национальное лицо. Я национальный поэт и в то же время – интернационалист. Когда-то знание татарской мелодии спасло мне жизнь – меня взяли в свой вагон татары во время войны. Но национальность не дает привилегий, свою русскость нужно доказать творчеством. Поэзия требует понимания, невежа в поэзии просто опасен. Я поэт гармонии в противовес поэтам разрушения. Русская поэзия – это простор и широта.

– Что бы вы посоветовали начинающим поэтам?

– Я бы пожелал молодым серьезного профессионального отношения к поэзии. Боже избавь нас от “элегического ку-ку”. Какой же ты национальный поэт, если не знаешь ни обычаев, ни психологии народа.

Пушкин – невероятное чудо. Вот у кого первого был профессиональный подход к стиху. Я видел рукописи пушкинских стихов – они похожи на бушующее море. Кстати, в мой новый сборник “Чистый четверг” будет включена статья о Пушкине. Я ее написал в 1949 году и впервые читал на собрании сельсовета в пику Константину Симонову – он свои вещи читал в Большом театре.

Какую прозу я люблю? Традиционную – Аксакова, Гоголя, Пушкина, Толстого.

– Преподавали в Литинституте?

– Да, я собрал курс в 35 человек, два часа говорил им о поэзии, а на прощание пригласил всех в ресторан “Пекин”, мне часы в институте были не нужны, я им все сказал за одну встречу, а потом передал этот курс Мише Львову, замечательному поэту. У него есть вещи посильнее “Мцыри” Лермонтова.

– “Корни песни российской

ослабли,

Нет мне горше, чем эта, утрат,

Разлохмаченные ансамбли

Микрофонят со всех эстрад”, – пишете Вы.

– Да, к сожалению, современная эстрада ≈ пьяная, одно воровство. Постыдно, что творится. У нас ведь есть великолепная русская песня, есть шедевры, к примеру “Заветный камень” Мокроусова. Вообще в России живет такая музыка, которая может с ног сметать. В забайкальской песне есть интонации, приветствующие гибель мира – это же великий уровень духа. Мои песни поет вся Россия. Ко мне однажды подошел человек и говорит: вы наш бог ≈ мой, жены и сына. Но я не считаю себя песенником, я поэт. Меня как-то спросили – какой самый музыкальный поэт в России? Да ведь все начиналось с Батюшкова. Потом перешло к Пушкину. Немногие знают – Пушкин ходил к Батюшкову в сумасшедший дом и строки “Не дай мне Бог сойти с ума. Уж лучше посох и сума” посвятил именно ему.

– Вы так хорошо ориентируетесь в музыке. У вас специальное музыкальное образование?

– Нет, я изучал музыку сам. Считаю, что песенно родился в 37-м году в Воронеже. Ездил туда в командировку, слушал в Кисляе баб воронежских. Чудо, как они пели, как плясали. Я с ними ночи напролет просиживал. Мне бабы воронежские преподали за один вечер больше, чем весь Литинститут.

– Расскажите что-нибудь о ваших увлечениях.

– Я заслуженный мастер рыболовного спорта. Нас таких трое поэтов – Боков, Паустовский, Солоухин. Однажды в Черном море наловил 24 килограмма ставриды за один день – высушил и раздавал людям.

– Люблю женщин, чего скрывать, но никогда этим не хвастаюсь… Вообще каждый мужчина должен находить ключи, чтобы подарить женщине радость.

– Чего не можете простить?

– Лжи.

– А без чего поэт не может прожить?

– Без совести, без таланта.

– Вы счастливый человек?

– Не знаю, наверное. У меня сундуки писем, песни мои живут. Люди ко мне приходят. Всем я нужен. И стихи меня не оставляют.

Светлана РУДЕНКО