Валерий ШУБИНСКИЙ: Школа должна внушить уважение к сложной поэзии

В начале февраля по СМИ разошлась вопиющая новость. Педагог и поэт из Петербурга Серафима Сапрыкина была уволена из гимназии, после того как провела там урок, посвященный поэтам-обэриутам. «Официальной причиной увольнения (по собственному желанию, одним днем) стала якобы самовольная замена урока без согласования с руководством» – говорится в новостях. После резонанса, который вызвала история, Сапрыкина была восстановлена в должности. Об отношении к современной поэзии, влиянии Введенского и Хармса на детей и истоках проблемы мы беседуем с историком литературы, автором нескольких книг об обэриутах (в том числе в серии «Жизнь замечательных людей» издательства «Молодая гвардия») Валерием Шубинским.

– Валерий Игоревич, в самом факте увольнения за чтение стихов, кажется, есть что-то хармсовское. Вам не кажется, что здесь совпали реальность и причудливая абсурдная хармсовская эстетика?

– Насколько я знаю из личного разговора с Серафимой Сапрыкиной еще в декабре, непосредственной причиной конфликта было чтение детям «взрослых» стихов Введенского. Мне ситуация кажется не столько хармсовской, сколько советской, причем напоминающей худшее в той эпохе. В связи с этой историей моя знакомая вспомнила, как в 1970-е годы у нее были в школе неприятности из-за чтения стихов Ахматовой и Цвета­евой. Хотя они были не только разрешены, но и входили в антологии. Но пожилой учительнице они казались антисоветскими.

– По словам Серафимы, директор назвала Хармса и Введенского «врагами народа» и «пособниками фашистов». Как бы вы прокомментировали эти мифы о поэтах? Откуда они берут истоки?

– До начала 1990-х про судьбу Хармса и Введенского было известно только то, что они были «незаконно репрессированы» и «посмертно реабилитированы». Публикация их дел в свое время не принесла никаких сенсаций, поскольку все были убеждены, что политические дела сталинского времени – сплошная фальсификация. С годами пришло понимание, что это не совсем так. Относительно Хармса и Введенского были дискуссии, в которых мне приходилось участвовать, о том, как эти документы читать и что из них можно извлечь.

К сожалению, это наложилось на вторичную мифологизацию всего, связанного с Великой Отечественной войной. Иногда кажется, что более полувека осмысления военных трагедий, работу писателей, историков, журналистов – все это корова языком слизала, и мы возвращаемся к плакатной простоте. На самом деле война – это множество очень сложно складывавшихся человеческих судеб.

Если мы посмотрим на обстоятельства гибели Хармса и Введенского в реальном контексте эпохи, просто вообразим себя на их месте, многие вопросы отпадут. Введенский в Харькове оказался в очень непростой ситуации. Его жена, тяжело болевшая, под давлением попутчиков, будучи в растерянности, может быть, и в помутнении рассудка, вышла с детьми из переполненного эшелона, уезжавшего в эвакуацию. Больше эшелонов не было. Самого Введенского (которому при немцах угрожала немалая опасность – он публиковал за своей подписью антигитлеровские агитационные стихи) вывезти из города обещали, семью – нет. И он советуется со знакомыми, как его жене вести себя при немцах, что им сказать, чтобы ее и детей не тронули. Собственно, вот и все обвинение. Что до Хармса, то он обвинялся в «пораженческих разговорах» в Ленинграде накануне блокады. Насколько точно эти разговоры отражены в деле – другой вопрос, но вообще-то такого рода речи можно было в те месяцы услышать от половины горожан. Никто ведь не мечтал умереть от голода, под бомбами, в уличных боях. И, что тоже важно, в первые недели войны люди еще плохо представляли себе жестокость врага и его планы.

Сталинский режим и в дни войны оставался беспощадным к людям. И то, что случилось с Хармсом и Введенским, могло произойти с любым человеком.

А с другой стороны, ведь даже имена тех, кто и в самом деле был сторонником фашизма, из истории культуры не вычеркнешь. Иван Ильин, которого любит цитировать наш президент. Кнут Гамсун, Эзра Паунд…

– Детские стихи Хармса и Введенского включены в программу. Дети растут на них. И это прекрасно. Какие произведения этих писателей могут оказать положительное влияние на школьников?

– От «детского» Хармса естественно переходить ко «взрослому». Я сам зачитывался сценками и рассказами Хармса лет в пятнадцать. Тогда они ходили только в самиздате. Я думаю, для подросткового возраста Хармс – прекрасный автор. Особенно «Случаи».

Введенский – поэт более сложный. Но я сам слышал, как одна девушка в моем дворе с восторгом читала другой его стихи с телефона. Ученики гуманитарных школ вполне способны оценить хотя бы такие вершинные вещи, как «Елка у Ивановых» и «Элегия». Я хочу подчеркнуть, что для профессионалов Введенский – один из величайших русских поэтов, его влияние огромно.

– Родители возмутились, что в поэзии обэриутов присутствует слово «смерть»… Это напоминает недавний скандал с поношениями в адрес Линор Горалик. Повторю вопрос, который Ольга Балла недавно задавала Линор Горалик на страницах «Учительской газеты»: возможно ли что-то вообще сделать с неумением наших современников читать сложную поэзию и чудовищным, мягко скажем, консерватизмом в их головах?

– Я бы не сказал, что это консерватизм. В каком-то смысле это новое и общемировое явление – нежелание говорить детям о смерти, боли, страдании, о темных сторонах жизни. Но у нас это наложилось на советское наследие, на советское трусливое ханжество.

Что касается неумения читать сложную поэзию, то давайте будем честны: по-настоящему этому не все научатся и не всем это нужно. Но ведь решать дифференциальные уравнения тоже не всем придется. Школа должна показать школьникам примеры интерпретации сложных модернистских текстов и внушить им уважение к таким текстам и к процессу их чтения. А уж дальше сами, кто хочет. Но даже для этого надо повысить квалификацию учителей.