Ульрих ЗАЙДЛЬ: В моих фильмах зритель должен узнавать самого себя

Пара пенсионеров со скучными лицами сидит на диване и рассказывает, как купила всю мебель, ныне забившую их подвал. Пожилая фрау поет колыбельную кукле, до ужаса похожей на настоящего младенца. Бритый голый мужчина методично вылизывает языком ванную. Это лишь несколько героев последнего фильма известного австрийского кинорежиссера Ульриха Зайдля «В подвале», показ которого прошел в рамках недавнего Московского кинофестиваля. Зайдль совершенно уникальный режиссер, работающий на стыке документального и игрового кино. Пожалуй, ни у кого не получается снимать в этом редком жанре так органично, виртуозно и жестко. Cмотря его ленты, становится жутковато, оттого что все происходящее на экране – лишь зеркало жизни. А поскольку Зайдль не обходит ни одного острого угла и затаенной проблемы современного общества, его неизменно критикуют за то, что оно, мол, кривое. При этом сам режиссер утверждает, что ему интересен не столько социум, сколько сам человек, его сознание и подсознание.

Судя по последней ленте, в подвале сознания современных австрийцев (и европейцев вообще) накопилось немало комплексов и пороков. Взять хотя бы неискоренимую любовь к нацизму (впрочем, у нас ностальгирующих по Сталину тоже хватает): один из героев считает свое убежище, полное раритетов времен Второй мировой, самым уютным местом в мире, и без всякого юмора заявляет, что лучшим подарком на его свадьбе был парадный портрет фюрера. И его приятели, музыканты-любители, собирающиеся на посиделки в его подвале, с ним вполне согласны. Другие герои не менее, мягко говоря, экстравагантны. Как дамочка-садомазохистка, которая с удовольствием подставляет свою немолодую уже плоть под плетку. При этом она, между прочим, столь же искренне служит в фонде, помогающем женщинам – жертвам семейного насилия… Сам собой напрашивается диагноз: главная болезнь общества, которое представляют все эти люди, – пресыщение. Ну не хватает во внешне благополучном социуме острых ощущений и ярких эмоций!..Самое поразительное в фильмах Зайдля – это как режиссер работает со своими героями, которые готовы рассказать и показать самое сокровенное. Это действительно в основном реальные люди, которых режиссер, как крысолов в немецкой сказке, ведет за собой. Они не скрывают своих имен и не прочь поучаствовать в премьере картины со своим участием в Каннах или Венеции.Что режиссер знает такого, что заставляет их столь откровенно обнажать душу и тело? Возможно, сказывается его дар душеведа – недаром в юности он хотел стать священником. Это его главное чудо и тайна. Зайдль тщательно выбирает героев, которых уважительно называет протаганистами – то бишь главными действующими лицами драмы. Например, для фильма «Импорт-экспорт» о мигрантах с Украины он перебрал 500 человек, прежде чем утвердил одну непрофессиональную актрису. Он наблюдает, общается с героями, исследуя выбранную им тему годами. В результате все его фильмы выстроены с редким совершенством.Мы не могли не побывать на пресс-конференции Ульриха Зайдля в рамках 37-го ММКФ и узнали некоторые киносекреты мастера из первых уст.Досье «УГ»Ульрих Зайдль родился 24 ноября 1952 года в Нижней Австрии. Снимает кино с 1980 года. Автор 19 лент. Начинал с короткометражного кино, перешел к документальным и игровым фильмам. Его картины не раз участвовали в конкурсах крупнейших кинофестивалей мира. В 2001 году на экраны вышел его первый художественный фильм «Собачья жара», отмеченный Гран-при Венецианского кинофестиваля. В 2003 году Зайдль основал кинокомпанию Ulrich Seidl Filmproduktion GmbH и с тех пор сам продюсирует свои картины. Главная помощница Зайдля – жена Вероника Франц, во всех его поздних фильмах она выступает как соавтор сценария и подборщица актерского состава.Самые известные фильмы Зайдля образуют трилогию: «Рай: Любовь», «Рай: Вера», «Рай: Надежда» о секс-туризме в Африке, кризисе веры и проблемах подростков с лишним весом. Первая из лент трилогии была номинирована на Золотую пальмовую ветвь Каннского фестиваля 2012 года. Фильм также удостоился Австрийской кинопремии 2013 года за работу продюсера, режиссера и лучшей актрисы.Зайдль дважды был в Москве. В 2005 году – в качестве члена жюри на Московском Международном кинофестивале, в 2015-м представлял ретроспективу своих фильмов в программе «Ульрих Зайдль. Грани метода» на 37-м ММКФ.- Ульрих, уточните, пожалуйста, смысл названия вашего фильма «В подвале». В немецком языке ведь есть два слова для этого понятия. Одно – это первый этаж жилого дома, а второе слово – отдельное стоящее низкое здание, как бы другая, вторая жизнь… Вы используете именно последнее слово. Ваше название – это метафора самых физиологически неприглядных сторон жизни, того, что в человеке есть в самом-самом низу?- Все верно. Для меня было важно несколько значений этого слова. В Австрии понятие «подвал» имеет несколько другое значение, чем в России. У нас на нижнем этаже своего дома люди проводят свободное время, занимаются своими хобби, самосовершенствуются, познают себя. Это их территория свободы. Второе значение слова, которое мне было важно, – это место страхов, место, куда прячут свою темную сторону, где скрывают свои плохие действия. То есть подвал – это двойная жизнь, одновременно и нечто положительное, и нечто отрицательное.- Как вы работаете с непрофессиональными актерами? Простые люди, снимающиеся у вас, получают деньги или для них это способ самовыразиться, публично о себе заявить? Какова их мотивация сниматься у вас и так откровенно о себе рассказывать?- Поиск героев и общение с ними еще до съемок – очень долгая и важная часть моей работы. Я и мои ассистенты сначала ищем людей, ходим по домам, рассказываем о своем замысле, откровенно обо всем с ними разговариваем и, когда установится общий язык, договариваемся о правилах игры. Самое главное – чтобы между нами и протагонистами установилось доверие, только тогда можно снимать.Насчет самовыражения вы хватили – я же не телевидение, не ток-шоу, где можно показать себя. Я выбираю людей, которые важны для понимания фильма, а они мне доверяют после тех бесед, которые мы с ним ведем. Они получают какие-то деньги за свою актерскую деятельность, но это принципиально не главная мотивировка. Главное – кино, которое мы делаем вместе. Причем я снимаю не за день-два, это длительный процесс, я прихожу к людям, ставлю камеру, снимаю, потом ухожу и снова возвращаюсь. Если бы они мне не доверяли, они бы могли передумать и отказаться от съемок, но этого практически не случается. Мы не подписываем никаких договоров, но герои доверяют нам, даже не зная, что будет дальше.- Чем руководствуются ваши герои, говоря о своей сексуальной жизни? Добавляете ли вы намеренно остроты в эти истории, привносите свой опыт или идете за героями, предоставляете им показывать все как есть?- Со всеми героями у нас, повторюсь, доверительная связь. Только потому что они нам доверяют, каждый показывает частичку себя – кто-то свой нацизм, кто-то сексуальную жизнь. Но, конечно, я работаю только с теми, кто готов раскрыться, рассказать, чем он занимается наедине с собой. Если люди не хотят этого афишировать, я не буду настаивать. Все сугубо добровольно. Каждый зритель может узнать сам себя в каких-то сценах. Что касается лично меня, то я узнаю себя все-таки не в сексуальных сценах…- Сколько документального в ваших художественных фильмах и игрового в документальных?- Документальный фильм – это не показ реальности. Действительность, конечно, очень важна, мы из нее исходим, но мы ее дополняем. Я и мои помощники обговариваем с нашими протагонистами, какие сцены они могут разыграть специально для нас. Вот это и не является строго документальным. У каждого человека в фильме своя роль. В моих фильмах задействованы как самые обычные люди, так и профессиональные актеры. В художественных фильмах я требую от актеров, чтобы они были самими собой. Для меня принципиально важно, чтобы зрители видели не актера, а самого человека, чтобы они показали свои человеческие, личные качества. Во всем, что ты снимаешь, должна чувствоваться аутентичность, чтобы зрители не понимали, где они находятся – то ли в действительности, то ли в фильме. Я считаю, в идеале каждый зритель должен видеть на экране самого себя – человеку неинтересно смотреть кино просто о ком-то, в каком-то персонаже он должен узнать себя. Для меня это очень важно. Конечно, самая распространенная реакция на мою провокацию – люди стесняются того, что видят на экране. Это значит, они узнают себя и то, что происходит в их обычной жизни. Этого я и стремлюсь достичь.- Если современное кино – это движение, монтаж, быстрая смена кадров, то у вас каждый кадр самодостаточен и в сочетании со следующим порождает второй и третий смысл, как это было в 20-е годы прошлого века. Вы сознательно возвращаете кинематограф в свое лоно, к его основам?- Самое первое кино, которое снимали братья Люмьер, было снято при помощи статичной камеры, которая просто фиксировала, что происходит перед ней. Мои первые попытки были такие же: я просто ставил камеру и снимал что-то или кого-то в неподвижном кадре. Мне было интересно создать у зрителя визуальное представление, показать какую-то картинку без помощи диалога и реплик – чтобы у зрителя создалось самостоятельное представление о том, что происходит. Само изображение имеет свой смысл и вызывает у каждого смотрящего собственные ассоциации. Я всегда сам люблю просто наблюдать за чем-то или кем-то. Важно сфокусироваться и получить определенное представление об этом. Слова для меня дело второе. У меня нет никакой теории или метода, как снимать кино, я основываюсь на интуиции.- Наверняка у вас были кадры и персонажи, что не вошли в фильм. Что именно не вошло и по каким причинам?- Вы даже представить себе не можете, что не вошло! А если серьезно, то это обычный процесс монтажа – мы смотрим каждый кадр, перебираем и решаем, что оставлять, а что нет. Монтаж очень важен для фильма. Если отвечать более общо, то не вошли в основном положительные истории, какие-то хорошие моменты. Мне хотелось бы включить их в картину, но они туда не вписывались. Ведь произведение само тебе диктует, что нужно, это нечто целое.- Получали ли вы уже отзывы от героев своего фильма и каковы они? Какова вообще реакция на ваши фильмы в Австрии, потому что очевидно, что вы критикуете общество, и будь вы русским режиссером, вас бы уже обвинили в чернухе. А как у вас на родине к этому относятся?- Я долгое время боролся за свои фильмы. Когда я только начал снимать свое кино, на меня обрушивалось очень много критики. Наверное, все эти люди хотели, чтобы я прекратил заниматься своим делом. Тем не менее я продолжал делать фильм за фильмом, и постепенно люди начали, наверное, понимать, что я имею в виду. И сейчас я, пожалуй, самый успешный в своей нише режиссер в Австрии. Но успех на родине стал возможен только тогда, когда появилось международное признание. Еще я хотел бы уточнить: все ленты, которые я делаю, затрагивают вопросы существования человека в западном обществе. Конечно, можно снимать фильмы и в других местах, но я работаю в основном в Австрии, потому что знаю ее. Но было бы неправильно думать, что те явления, о которых я говорю в своих фильмах, существуют только там, это есть в любой стране.- С присуждением сначала Нобелевской премии Эльфриде Елинек, потом с победой в Каннах Михаэля Ханеке стало ясно, что Австрия возвращается на культурную авансцену мира. Елинек преобразовала литературный язык, а вы с Ханеке – киноязык. Есть ли, по-вашему, что-то общее в австрийском искусстве?- Сложно сказать о каком-то общем направлении в искусстве. Каждый творит сам по себе. Нет одной какой-то киноволны. Конечно, я очень уважаю этих людей – и Елинек, и Ханеке. Могу сказать только, что в Австрии есть такая тенденция в искусстве – показывать что-то некрасивое, некрасивые стороны жизни, общества. В историческом плане ведь тоже есть различные правды. Для австрийцев, например, очень важна и болезненна тема католицизма, потому что Австрия долгое время находилась под прессингом Габсбургов, а еще она сама себе долго врала, что являлась жертвой национал-социализма. Это, конечно, не так: она сама вместе с Германией развязала вакханалию национализма. Я могу только предположить, что в этих комплексах вины причина того, почему именно австрийцы действуют в своем искусстве так радикально.