На чтение: ≈ 12 мин.Завтра, теплым рассветным утром 22 июня, была война. С того страшного дня прошло уже 74 года. Каково это, жить в то время? Пропасть между временами все больше увеличивается и, кажется, мы уже не услышим живые голоса той эпохи. Но что, если… позвонить в прошлое, как герой спектакля Московского областного театра «Можно попросить Нину?»? В основе постановки режиссера Алексея Смирнова – одноименный рассказ Кира Булычева 1972 года, в котором автор использует вроде бы стандартный прием фантастики – путешествие в прошлое, но в применении к непривычному материалу – Великой Отечественной войне (заметьте, задолго до появления фильмов типа «Мы из будущего») и в необычной форме. Но можно ли убедительно воплотить эту тему средствами марионеточного театра? Вяжется ли самая «детская» техника с кровавой и страшной реальностью, которую мы представляем хроникально? Оказалось, да. В итоге получился спектакль, на котором равно своими себя чувствуют и дети (школьники), и взрослые. Наверное, это одна из самых необычных недавних театральных премьер, приуроченных к 70-летию Победы.
Надо сказать, перед худруком театра Алексеем Смирновым, который уже не раз поражал поклонников этого маленького камерного театра своей режиссерской выдумкой, в этой постановке стояло несколько сложных задач. Во-первых, как сделать так, чтобы придать событиям совсем не кукольный масштаб и колорит? Какими средствами создать ту самую документальность, брутальность, жесткость, на которую настроены зрители в восприятии войны? Вместе с художницей Екатериной Петуховой он, мне кажется, нашел замечательный выход: наглухо закрыл сцену стеной из грубых щитов, крашенной белой краской, передав аскетичный колорит времени. Добавьте к этому… анимацию – специально для спектакля творческая группа «Симбиоз» сотворила визуальный киноряд – на белой стене-сцене проецируются кусочки военной хроники, впрочем, очень скупой и незаезженной, и одновременно рисованные картинки старой Москвы. Звуковой фон не менее важен – обрывки знакомых советских мелодий, мирных звуков, знакомых с детства, сирен в сочетании с минималистичной, выразительной музыкой Андрея Заноги погружает в прошлое, как в воду, отсекая вас от современной сверхгромкой городской суеты.
Другая не менее трудная задача – как убедительно воплотить два параллельных потока времени (ни одно из которых не «наше»), сошедшихся в одной точке? В кино одна реальность все же следует за другой, деление экрана на 2,3 и даже 4 части используют там обычно для показа одновременных событий. Театр – эта волшебная, по определению Михаила Булгакова, коробочка – обладает куда более широкими возможностями. Здесь несколько линий могут спокойно развиваться на одной сцене.
Достаточно сдвинуть один из щитов и открывается ниша, где в знакомом до боли интерьере (полка с книгами, пузатый телевизор, диван, столик с дисковым телефоном) застыло благополучное спокойное советское время, которым многим кажется сейчас чуть ли не золотым веком. Кажется, вот-вот и раздадутся звуки «Иронии судьбы» (впрочем, до них еще несколько лет). 40-летний герой, по виду типичный советский интеллигент (очки в роговой оправе, джемпер с рубашкой, сутулость) Вадим Николаевич, звонит своей пассии, но вот странность – все время попадает к другой Нине, 13-летней девочке, которой скучно, а «спать еще рано», поэтому она просит поговорить с ней о чем-нибудь.
Вадим Николаевич, после недолгих мук совести, соглашается – выясняется, что с этой Ниной говорить интересно и как-то удивительно легко, как с приятелем в детстве. И эта девочка, кажется, совсем рядом – на Сивцевом Вражке (он – на Мосфильмовской), и между их квартирами-нишами на сцене и вправду – одна перегородка. Только одета Нина несовременно, на голове у нее платок, и ее пространство куда скупее и темнее – комната пуста, лишь телефон, висящий на стене, да под ним стул, на который девочка забирается, когда отвечает на звонок… И вот, слово за слово, нарастает цепь недоразумений. Выясняется, что Нина голодна. Вадим Николаевич искренне хочет помочь. Перенося за собой телефон («А вы можете телефон носить за собой? Никогда не слышала о таком»), заглядывает в холодильник («У вас есть холодильник?»):
– Вот, хотите, принесу курицу? Нет, она французская, мороженая. Пока вы ее сварите, совсем проголодаетесь. И мама придет с работы. Лучше мы вам возьмем колбасы. Или нет, нашел марокканские сардины, шестьдесят копеек банка. И к ним есть полбанки майонеза. Вы слышите?
– Да, – сказала Нина совсем тихо. – Зачем вы так шутите? Я сначала хотела засмеяться, а потом мне стало грустно.
Герой настаивает, что не шутит, и девочка вдруг уточняет: «Постойте, а вы инвалид?». И узнав, что нет, резко и сердито спрашивает:
– Вы почему не на фронте?
– На каком я могу быть фронте? – Уже и в само деле шутки зашли куда-то не туда. – Какой может быть фронт в семьдесят втором году!
– Вы меня разыгрываете?
Голос опять сменял тон, был он недоверчив, был он маленьким, три вершка от пола. И невероятная, забытая картинка возникла перед глазами – то, что было с мной, но много лет, тридцать или больше лет назад. Когда мне тоже было двенадцать лет. И в комнате стояла буржуйка. И я сижу на диване, подобрав ноги. И горит свечка, или это было керосиновая лампа? И курица кажется нереальной, сказочной птицей, которую едят только в романах, хотя я тогда не думал о курице…
– Вы почему замолчали? – спросила Нина. – Вы лучше говорите.
– Нина, – сказал я. – Какой сейчас год?
– Сорок второй, – сказала Нина.
Вот такое вот потрясение – попасть в свое и чужое военное детство с одной стороны, а с другой – пережить вторжение будущего. Конечно, Нина не верит в невозможное, она даже благодарна Вадиму Николаевичу – какую ее собеседник игру придумал интересную, отвлекает от грустных мыслей! А он, он словно отчетливо видит ее и себя, двенадцатилетнего Вадика, сидящих вместе на диване. «Только они были голодные как черти. И дела у Вадика обстояли даже хуже, чем у Нины; хлебную карточку он потерял, и до конца месяца им с матерью придется жить на одну ее карточку, рабочую карточку, потому что Вадик посеял карточку где-то во дворе». Их параллельные вселенные пересекаются и на миг сливаются в одно время: мы видим, как он мальчишкой играет с другом в футбол, как летят по небу громадные, как все в детстве, дирижабли. В этот момент не замечаешь перед собой кукол – видишь лишь стоящих за ними людей, ставших реальными и дорогими. Тут \”детская\” природа кукол начинает играть на историю, даря ей особую теплоту и нежность. А еще это заслуга актеров, и тех, что двигают марионетками, и еще больше тех, чьими голосами они говорят. Александр Третьяк и Мария Неумоина создают своими голосами абсолютно достоверные образы – замкнутого, но так и не ставшего циничным, не сильно повзрослевшего Вадика и наивное, честное, немного прямолинейное и трогательное дитя той эпохи. Маша и сама, как выяснилось после спектакля, выглядит очень юно, но для нее за этим придуманным сюжетом стоит личная история ее семьи, прабабушки и прадеда, переживших ленинградскую блокаду.
За историей Кира Булычева, вернее Игоря Всеволодовича Можейко, при всей фантастичности сюжета, – тоже. Это воспоминания ребенка (Игорю было 10 лет, когда закончилась война), пережившего голод и страх войны.
– В этом мальчике Вадике есть что-то от него, а в девочке я узнаю себя, – призналась пришедшая на премьеру в МОТК вдова Булычева, Кира Сошинская. – В этом рассказе вообще много личного, даже наши реальные адреса и телефоны отчасти там отразились.
Понравилась ли Кире Алексеевне кукольная версия рассказа?
– Я видела много театральных постановок по всей стране, – говорит Сошинская. – Я благодарна авторам этого спектакля за бережное отношение к тексту Кира Булычева, к чувствам, которые стоят за ним.
И это правда. Даже не зная биографической подоплеки, ощущаешь смутную тоску героев по несостоявшемуся личному знакомству. Может быть, они так странно нашли друг друга во времени, потому что должны были быть вместе – где-то в другой вселенной? Именно поэтому герой бредет по Москве 1970-х разыскивать повзрослевшую Нину, которой он успел рассказать – до того момента, когда связь их времен прервалась – секрет своего детства.
Финал этой истории так же странен, печален и светел, как и вся история. По белому экрану-сцене бегут строчки письма, которые оставила ему Нина в 1972-м:
«Дорогой Вадим Николаевич! Я, конечно, знаю, что вы не придете. Да и как можно верить детским мечтам, которые и себе уже кажутся только мечтами. Но ведь хлебная карточка была в том самом подвале, о котором вы успели мне сказать…»
Фото с сайта МОТК
Выбор читателей
Комментарии