Шерше ля фам или Восьмое Мартав Зелёновке,

не отменяется

В купе было темно. Стоял какой-то странный едковатый запах. Вроде бы знакомый. Я силилась вспомнить, но не могла. Да ладно, махнула я рукой, принюхаюсь.

В командировку в село на Волге мы отправились вдвоем с коллегой: узнали, что там в маленькой средней школе работает сплоченный коллектив, две трети которого, как это у нас в России водится, женщины, а возглавляет его, разумеется, мужчина – хорош собой, бывший афганец, мастер спорта по боксу. Говорят, на Волге живут самые красивые женщины. Вообще-то женщины в нашей стране действительно красивы. А знаете почему? Потому что в древности русские купцы разъезжали по всему свету и (вместе с товаром) привозили самых красивых женщин, женились на них и те рожали таких же детей.

Ну так вот. Сидим мы с коллегой в купе, ждем отправления поезда. Заходит мужчина. Небритый, неряшливый (свитер короткий – не в состоянии прикрыть голую полоску ниже пояса).

– Э, дарагой, будэм знакомиться? Я Ашот, – говорит мужчина и протягивает руку моему коллеге.

– Михаил, – отвечает тот. – Далеко ли, Ашот, путь держишь?

– Домой еду, в Тольятти.

– А в Москве что делал? Командировочный, что ли, тоже?

– Ну вроде того, машину пригнал. “Жигули” наши, тольяттинские.

– Это что у вас, профессия такая? – удивилась я.

– Фирма у них такая, – вдруг раздался женский голос сверху, – “Ликана” называется. Так я говорю?

– Нэ так, – удивленно, но твердо сказал Ашот.

– Ну это в принципе все равно, – женщина спустила с полки ноги рядом с моей головой. – И знаете, как это расшифровывается? Лица кавказской национальности.

Женщина мягко, как кошка, спрыгнула сверху и села рядом.

– Людмила меня зовут. В Москву я моталась за товаром. Сапоги вот везу, три здоровенные сумищи.

– Искусственная кожа? – догадалась я о природе едковатого запаха.

– Ну так натуральную-то у нас в поселке кто купит? Молодежь предпочитает подешевле и помодней. Вот по пятьсот и загоню.

– Выгодно? – поинтересовалась я.

– Конечно! Беру-то я их по 280. Навар хороший, – удовлетворенно хмыкнула Людмила.

– Значит, семья не бедствует? – поддержал разговор мой коллега.

– А че это бедствовать в наше-то время? – удивилась Людмила. – Раньше я за гроши в детском саду сопли вытирала, а теперь человек!

– Тяжело только, наверное, этакие-то сумки таскать, – осторожно возразила я.

– Еще чего! – оборвала Людмила. – Своя ноша не тянет. Зато по 150 баксов с каждой такой сумки я имею. В месяц получается – 500-600. А это вам не рубли деревянные.

– Похоже, вы счастливая женщина? – не унимаюсь я. – Удачливая, смелая, уверенная в себе?

– А че? Конечно. Пусть только кто ко мне на рынке подвалит.

– Неужто справитесь? Такая худенькая…

– Я не справлюсь, сын поможет. Он у меня рэкетир.

– Кто? – хором воскликнули мы, не поверив, что можно спокойно и даже с некоторой долей гордости признаваться в подобном.

– Правда, сейчас он сидит… – явно довольная произведенным на нас впечатлением продолжает Людмила. – Ну что вы рты-то пораззявили? Колония – не могила, и там люди живут. А сын мой еще как живет! Он вообще нигде не пропадет – крутой.

Мы дружно молчали. Наконец не выдержал Ашот.

– Нэт, у нас женщина нэ может дэньги делать. Я должен – мужчина! Дочку замуж выдал – пятьсот человек гостей пригласил. Неделю гуляли. Пятьдесят два золотых перстня невесте подарили. А в Тольятти семь лет назад я без копейки приехал. Теперь у самого квартира, дочери квартиру купил.

– Ха, квартиру! – тряся, как цыганка, плечами, хохотнула Людмила. – У меня их три, а завтра четвертую куплю.

– Люди, зачем вам столько всего? Пятьсот гостей? Четыре квартиры? 52 перстня? – робко спросила я, и коллега Миша мне улыбнулся.

– Для жизни, – очень серьезно, явно не понимая моего вопроса, ответила Людмила.

– Так ведь сын в колонии…

– Ну и что? Выйдет же. Женится… Где жить будет?

Я махнула рукой: ну что тут поделаешь? Вот тебе и Ваше Величество женщина.

– Ладно, ребята, пора спать, – кинулся мне на помощь коллега. – День у нас завтра трудный. Зелёновка нас ждет.

Нет, и вправду, школа в Зелёновке – как изумруд. Представляете, насколько красиво она выглядит на белом снегу! Маленькая, учатся в ней всего 112 ребятишек, а учителей – 18. Почти все – молодые женщины, средний возраст – не больше тридцати лет. Зато трое мужчин – не физики, не физкультурники, а учителя русского языка и литературы. Интересно?

Зелёновкой село назвали потому, что владел им в XIX веке помещик Зелёнов. Он и школу построил для сельских мальчишек и девчонок. Правда, к сегодняшнему дню от нее сохранился лишь изумрудный фасад. Все остальное возвели в 52-м году (тоже, как ни крути, полвека минуло). Сами ребята школу свою называют “Архипелаг Багира”. Это потому, что эколого-туристское направление здесь ведущее, хотя и не единственное. Каждый класс – остров со своим названием. Самые маленькие придумали себе имя “Солнышата”. Мне такое название о многом говорит. Ведь “ты мое солнышко” – это обычные мамины слова. И если человек ощущает себя таковым, значит, ему в этом мире уютно. В этой школе уютно, я так понимаю, всем. Иначе на фантазии сил не оставалось бы. Ну а тут фантазирует если не каждый, то большинство. Потому и создали школьный театр.

Для первого спектакля выбрали… “Доктора Живаго”, а ведь в начале 90-х годов найти роман было совсем не просто. Ни в одной библиотеке его не было. Но нашли. В спектакле играли не только ученики – учителя тоже. И его до сих пор помнят. И берегут эти воспоминания, как очень важные. После “Живаго” было много спектаклей, но этот не только первый, он знаковый. Потому что сплотил тогда Юрий Живаго весь коллектив так, что стало понятно: мир школы теперь един. Разве можно было спокойно воспринимать слова Пастернака: “В такие минуты Юрий Андреевич чувствовал, что главную работу совершает не он сам, но то, что выше его, что находится над ним и управляет им. Мир сливается в одну равнозначную, сквозь сердце пропущенную волну”? Сквозь сердце пропущенная волна стала для ребят критерием того, как надо жить.

А еще вспоминают “Ревизора”, одну репетицию. Хлестакова играл директор школы, а жену городничего – пожилая учительница литературы (Хлестаков, как вы помните, волочился и за ней). И вот в порыве страсти он бухнулся перед ней на колени. Увидев директора в подобной позе, учительница тут же вышла из роли и закричала: “Ой, да что вы, Юрий Александрович, встаньте сейчас же, дети смотрят”. Дети так и грохнули тогда от хохота. И до сих пор смеются, вспоминая. Да и сам директор Юрий Писарцев не мог удержаться от улыбки, изображая, как страстно падал на колени и как округлились от этого пассажа глаза учительницы.

Юрий Александрович в этой школе двенадцать лет. Когда предложили поехать в село, сначала запаниковал: всю жизнь – в городе, и на тебе… Но Зелёновка встретила его такой зеленью, такими красотами, что он быстро успокоился.

– К тому же учительницы приняли меня ласково, напоили вкусным чаем, я и рассиропился, – смеется Писарцев. – И тут же стал мечтать… А потом губу-то пришлось подобрать. Здесь не хватало кадров. И я начал поиск. Сказал себе: шерше ля фам и поехал по соседним деревням. Учителей искал с душой, как будто жену в дом.

Так он нашел прекрасного физика Алевтину Крюковских. Увидел ее доброе лицо, теплый взгляд, услышал толковый урок, посмотрел и начал ездить в ее деревню почти каждый день. Целый месяц. Хвалил уроки, разговаривал “за жизнь”. Наконец Алевтина Владимировна согласилась временно поработать у него. Каждый день директор посылал за ней машину, потом отвозил домой. Ну как было женщине-учительнице не оценить такое внимание мужчины-директора? Конечно, она довольно быстро перешла работать в Зелёновку насовсем.

– А жилье? – спросила я Юрия Александровича. – Жилье тоже сумели дать? Или учительница по-прежнему ездит?

– Дом Алевтина Владимировна с мужем вот-вот начнут строить у нас. Я им под эту стройку земельный участок выбил. Большой.

Таким же образом он уговорил переехать в Зелёновку и учительницу музыки Юлию Осихову, работавшую в Тольяттинском музыкальном колледже. И хореографа Людмилу Петрову перетащил из городского детского сада. Теперь вся школа поет и пляшет. Каждый год устраивают здесь большое спортивное шоу с танцами, спортивной гимнастикой, хореографическими номерами. И это шоу тоже не только для ребят – к нему готовятся и в нем участвуют все учителя. Вообще наилучший способ сделать коллектив сильным и дружным – это все дела делать вместе с детьми.

– А вы посмотрите на моих учительниц: какие они красавицы! – с совершенно откровенной гордостью в голосе сказал Писарцев. – Только поймите меня правильно: совсем необязательно иметь правильные черты лица, но обязательно, чтобы было оно добрым, одухотворенным. Только одухотворенную женщину можно назвать красавицей. Ведь так?

Я соглашаюсь:

– Да уж, ваши учительницы действительно хороши. Прямо как по Пушкину: “месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит”. Но согласитесь, что это опасно. Они много времени проводят в школе. Мужья не ревнуют?

– Да как же не ревнуют, – мгновенно реагирует Юрий Александрович. – Еще как! Но я эту ревность во благо превращаю.

…Виктор Махортов любит жену, как большинство мужиков: это мое и всегда должно быть со мной. Школа? Ну и что же, что требует жертв. Может, и требует, только почему именно моих? Так рассуждал он всякий раз, когда любимая жена, учительница биологии, умница-разумница Светлана Александровна сообщала ему, что идет с детьми в поход с ночевкой. А он упрямо мотал головой: не пущу! И вот однажды, когда в поход (традиционный, ежегодный, в который отправляется вся школа) собралась со своим классом и Светлана, а муж Виктор в очередной раз рубанул рукой, как топором, – ну вот уж дудки, Писарцев не выдержал. Пришел к Махортовым. Чин-чинарем, с бутылкой “для мужского разговора” (хотя директор не пьет вообще). А Виктор – ему:

– Знаешь, что такое любовь? Нет, ты знаешь, что такое любовь? Ежели подумать, это… Погоди, у меня тут все записано. Щас найду. Ага, вот, слушай: “Любовь есть не что иное, как возвышенное чувство собственности, а ревность – страх потерять то, что так дорого”.

– Согласен, – остановил его Писарцев. – Стринберг – мужик умный. Только ты невнимательно читаешь. Там же сказано: “возвышенное чувство”. А ты ведешь себя, как собственник.

– Да? Ну давай еще по одной и начнем разбираться.

…К концу разговора Виктор и Юрий ударили по рукам. С тех пор Махортов вместе со Светланой и ее классом не пропускают ни одного похода.

Зелёновке, повторяю, все делают вместе, сообща. Махортовым жилье добывали всей школой. Жить им, по большому счету, еще недавно было негде. И вот Писарцев обратил внимание, что сельская библиотека стоит без дела. Дом большой, хороший, а никто книжек читать туда не ходит. Вот и стал он со своими учительницами уговаривать сельское руководство отдать дом, а библиотеку перевести в школу: там и книгам лучше (под присмотром), и детям польза. Руководство не сразу, но все же согласилось. Учительницы с ребятишками аккуратненько на себе все книжки перетаскали. А потом было у Махортовых новоселье. Дом-то загляденье, четыре комнаты!

Светлане Федоровне Шинкаревой, учительнице истории, тоже все вместе квартиру…правда, уже не добывали, а отстаивали в суде. Дом, предназначенный для ее семьи, тайно заняли другие. Вот и пришлось всему коллективу полгода по судам бегать. Доказывать, что только сельская учительница имеет на него право. Доказали. Писарцев смеялся: боевые подруги!

Макулатуру собирали тоже все вместе. Родители, когда про это узнали, так удивились, что полезли на чердаки старые газеты доставать. Мы, говорят, с советских времен про такое не слыхивали. Ребята тащили из дома все, иногда даже нужное (потом, правда, возвращали). Такое соревнование развернулось – никто и не ожидал. Хотя как же иначе, если классу-победителю было обещано три тысячи рублей (а все потому, что учительница Елена Белецкая нашла фирму, которая остро нуждалась в макулатуре). Победители ликовали весь день.

А как они все вместе Восьмое Марта празднуют! Сначала директор обходит и обзванивает всех своих знакомых спонсоров. Так рассказывает о каждой своей “красавице-умнице-учительнице”, что те в конце концов раскошеливаются то на чайники “Тефаль”, то на столы из натурального дерева, то на сервизы… Потом каждая гостья (она же и хозяйка) печет дома пироги и тортики. И, наконец, все собираются в школе за большим самоваром для большого разговора.

– Вот как? – лукаво спрашиваю я Юрия Александровича. – Все о школе небось говорите, о детях?

– Ну уж нет! На Восьмое марта все больше о счастье да о любви-с. Вот послушайте Лидию Андреевну. Она считает себя самой счастливой женщиной на свете.

Лидия Маурер наполовину немка. Еще не так давно жила в Казахстане. Закончила историко-филологический факультет Талды-Курганского университета. Очень энергичная, уже с третьего курса она стала заходить в школу: сначала посещала чужие уроки, затем начала работать. И к концу университета поняла, что учительствовать – именно ее дело. А по-настоящему полюбила профессию, когда стала классным руководителем. Предметник, говорит она, это одно дело, а воспитатель – совсем другое. Только воспитывая детей, ощущаешь вкус учительского счастья. Потому что и сама сохраняешь в своей душе искренность. Она согласна с Ушинским: воспитывать ребенка – значит делать его ум и нрав возвышенными. Воспитывать ребенка – значит понимать его и быть к нему милосердной. Именно в школе к ней пришло осознание того, что такое человеческое и даже женское счастье. Оно в том, чтобы перестать считать себя центром жизни и осознать себя ее частью. Ты не есть весь мир, ты лишь частица мира. Ты не есть пуп земли, ты частица земли.

И вот когда она это осознала, она поняла, что счастье – не нечто особенное, что это ее семья, ее муж, который любит и заботится, ее малыш Алешка, которому прежде всего нужна семья и мама с папой.

Когда пришел вызов в Германию на постоянное место жительства, Лидия только улыбнулась: ее русский муж не сможет там жить, вот и надо оставаться на родине. В Казахстане теперь плохо, значит, надо ехать в Россию. Надо быть там, где хорошо мужу и ребенку. Так они и оказались в Зелёновке.

– Да, я счастливая женщина, – подтвердила в разговоре со мной Лидия Андреевна. – У нас совсем небогатая семья, но все здоровы и любят друг друга. Я молодая, и трудности меня не пугают. Голодной в деревне моя семья не будет никогда. К тому же учитель я хороший, и это тоже счастье.

Я выслушала ее и потом вспоминала Андре Моруа. “Так где же счастье? – писал он. – Оно рядом с каждым из нас. Оно совсем простое, совсем обычное и не может быть ложью, потому что оно – состояние души”.

Что это? Может быть, довольствуйся малым и счастлив будешь? Как та Людмила, что ехала с нами в купе и чей сын – на нарах, а она спокойна и уверена в себе? Но нет ведь, не похожи они друг на друга – Людмила и Лидия. Состояние души одно, а причина счастья – разная. У одной – материальное благополучие, у другой – любовь и покой в семье.

Ну что ж, каждый сам выбирает себе дорогу, по которой идти. Лично мне симпатична Лидия, но правда жизни сегодня в том, что и Людмила живет хорошо и покойно. И сурово осуждать ее мне не хочется. Как не хочется и корить Лидию за то, что она так растворяется в муже и семье. Мне рассказали, у нее ревнивый муж, без конца звонит в школу, проверяет, на месте ли она. Ругает за опоздания, ворчит, что учительница, требует подчинения. И она подчиняется – легко и искренне. И я ее понимаю.

Счастье многогранно. Две следующие встречи свидетельствуют об этом. Почти случайно мы с коллегой попали в одно очень симпатичное детское учебно-воспитательное учреждение в Тольятти. Это начальная школа – детский сад “Олимпия”. Руководит заведением Ляйсан Тагировна Ахмадиева.

Ляйсан в переводе с татарского – весенний дождик. Она такая и есть. Нежный взгляд, тонкие запястья, изящный поворот головы, мягкий голос. Женственность во всем. Своего второго ребенка, дочку, она родила в сорок лет. Старшему, сыну, было тогда шестнадцать.

– Вы не боялись? Поздние роды…

– Я никогда ничего не боюсь, если уж решилась. Дочурке было два года, когда из благополучного детского сада, в котором я долго работала, меня попросили перейти в этот – совсем мне тогда чужой.

Она крепко подумала и согласилась. И теперь в “Олимпии” дети с трех лет изучают английский и французский языки, есть театр моды, где девчонки демонстрируют одежду “от кутюр”, есть изостудия, русская и татарская избы, где изучают язык и культуру, есть зал ГАИ, есть кукольный театр. По праздникам устраивают дискотеки, где всем распоряжается диск-жокей, а желающие могут провести время за стойкой бара: “солидный” бармен нальет любого сока. После бассейна и сауны народ со знанием дела в махровых халатиках распивает фиточаи. Есть здесь и хор мальчиков, и вокально-инструментальный ансамбль “Октава”, которым руководит хормейстер Лидия Чугунова. Ребята постарше выпускают стенгазету и несколько творческих журналов и альманахов. А еще есть зимний сад, шахматный клуб. Каждый год устраивается Большой детский бал с самыми настоящими классическими танцами.

…Она вышла к нам из элегантной машины в роскошном меховом манто. В ушах и на руках сверкали изумруды. Муж Ляйсан – человек состоятельный. У него тоже машина. И у сына машина. Что тут скажешь – новые русские (дело ведь не в национальности). Могла бы Ахмадиева при таком-то муже если уж не сидеть дома, то во всяком случае не убиваться на работе? Могла. Но не хочет. Она хочет для себя настоящего счастья, которое невозможно без ощущения полноты жизни. А добиться этого бездельем разве можно?

На обратном пути в Москву нам с Михаилом повезло: вагон был теплым, чистым, светлым. Утром нас разбудил голос проводницы.

– А ну все дружненько на горшок и чистить зубы, скоро столица! – приказала Надежда, и все действительно дружненько высыпали из купе в коридор и еще через некоторое время звенели ложками о стаканы с крепким, дымящимся чаем.

Надежда – женщина веселая, за словом в карман не полезет. Внешне обыкновенное, но доброе лицо озарено загадочной улыбкой. Прямо Мона Лиза какая-то…

– Да нет, прозвище у меня другое – Майя Плисецкая, – хохотнула она, заглянув к нам в купе накануне вечером. – Однажды два мужика стояли у окна в моем вагоне, оттопырив “тендеры”, а тут я иду. Втянула изо всей силы живот – все равно не прохожу. Вот я и гаркнула: “А ну, ж… на место, я вам не Майя Плисецкая!” С тех пор всё – Надеждой меня никто и не кличет… – Майя Плисецкая задумалась, помолчала, улыбнувшись чему-то в своей памяти, и добавила ласково: …кроме моего любимого. Он на двадцать лет моложе. У него от меня совсем крыша поехала. Мать его однажды ко мне пришла. Переезжай, говорит, к нам, сын без тебя жить не может. А зачем я перееду? У меня вообще-то муж. Правда, запился совсем, но мне его жалко. Приду, бывало, из рейса, дома грязь, дурной запах… Я все перестираю, его отмою, покормлю, спать на все крахмальное уложу. А сама думаю: счастливая я или, наоборот, несчастная? Рассуждаю: дети выросли, людьми стали, живут по-человечески – это хорошо. Муж-пьяница – плохо. Любимый по мне с тоски сохнет – замечательно! Нет, все же я счастливая. И знаете еще почему? Я вот в вагоне всех спать уложу, все перемою, унитазы до блеска начищу и сажусь стихи писать. Про любовь пишу, про Россию, про народ наш несчастный, про долю бабскую. Всю ночь сочиняю – проводнику же спать нельзя, а потом сама читаю и реву: ой как хорошо написано, душевно…

Я перестаю слушать Надежду. Думаю о своем. “Счастье – это состояние души”.

…А газетку ту со статьей, что Восьмое Марта надо отменить, я выбросила. Как же надо не понимать женщин, чтобы считать нас ведьмами.

А может, все-таки чуть-чуть мы и в самом деле ведьмы?..

Светлана ЦАРЕГОРОДЦЕВА,

Михаил КУЗМИНСКИЙ (фото)

Москва – Зелёновка – Москва