Шамиль ИДИАТУЛЛИН: Биться за жизнь и свободу надо каждый день

Шамиль Идиатуллин – один из самых ярких современных российских писателей, лауреат премии «Большая книга», журналист издательского дома «КоммерсантЪ». В отличие от большинства своих коллег по перу Идиатуллин не придерживается какого-то одного определенного жанра, он пишет и повести для подростков, и серьезные произведения на социальную тематику, и фантастику. Прекрасный литературный слог и умение закручивать интригу способствуют тому, что многие его книги становятся бестселлерами. Последний роман автора «До февраля» (М. : АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2023) – это остросюжетный триллер, в центре которого находится жестокий и безжалостный маньяк по прозвищу Змей. Однако во многом книга ниспровергает классические каноны, которым обычно следуют детективы «про маньяков».

– Шамиль, ваш роман «До февраля» написан в детективном жанре. Но создается впечатление, что детективный сюжет – только антураж. Так ли это? Может быть, вы расскажете, как возникла сама идея романа?

– Детектив давно перестал быть самостоятельной ценностью: все серьезные загадки уже разгаданы, преступления старательно переписаны, наказания известны, злодеи и сыщики изучены. Поэтому жанр умер, причем несколько раз, и всякий раз он оживал, но только для того, чтобы уступить свою оболочку чему-то более насущному. В нынешней итерации это (спасибо скандинавам и британцам) прежде всего социальный роман: острый сюжет и криминальная интрига позволяют жестко и прямо ставить самые мучительные для общества вопросы.

Что же касается идеи, то ее я придумал несколько лет назад для киношников, просивших придумать и написать заявку на ретродетектив. Позднее, сотрудничая уже с другими киношниками, я перенес действие в настоящее, написал план будущего сериала и пилотную серию. С кино так и не вышло, но сюжет про старую графоманскую рукопись, запускающую новую спираль убийств, показался мне достойным романа про «здесь» и «сейчас». В феврале 2022 года «здесь» и «сейчас» резко поменялись, поэтому роман стал в каком-то смысле историческим. Он про то, что было «до», и про то, откуда взялось «после».

– Главные герои книги – журналисты, ваши коллеги. Очень подробно, со знанием дела описана работа редакции. Есть ли у кого-то из персонажей реальные прототипы?

– «До февраля» не только детективный, но и психологический триллер. А придумывать, как учил нас Лев Толстой, можно все, кроме психологии. Поэтому я не придумываю, а подглядываю и подворовываю. У всех ключевых героев романа, конечно, есть прообразы, причем не один, а как минимум пара-тройка. Впрочем, это касается большинства персонажей практически всех моих книг.

– Убийства в литературной среде не редкость в детективах. Но маньяк у вас в романе какой-то нетипичный. Он убивает всех подряд. Сначала старушек по заказу некоего строительного олигарха Морозова, которому нужно решить проблемы с недвижимостью. Потом, через много лет, возвращается и начинает убивать сотрудников редакции, куда отправил свою рукопись, посвященную его преступлениям, случайно встреченных прохожих и даже полицейских. Да еще якобы мстит врагам Ани, которая переписывается с ним в Интернете. Чуть ли не каждый день убивает… В этом даже присутствует какой-то черный юмор. Так и было задумано?

– Антагонист романа – банальный упырь и душегуб, который пытается доказать и себе, и всем, что он не банальный упырь и душегуб. Для этого антигерой собирает историю своих убийств в книгу. А когда узнает, что выстраданный им текст вызывает у читателей лишь издевательский смех, хватается за неосторожно выдвинутый Аней тезис «сломать синдром второй книги сменой формата: пусть будет перформанс вместо стопки исписанной бумаги». И устраивает такой перформанс. Потому что хочет убивать, может убивать – и убивать ему нравится.

Юмора в этом нет никакого, есть, скорее, сожаление в связи с тем, что из разного сора растут не только стихи.

– Обычно в конце детективов всплывает вся подноготная преступника: кто он такой, каковы его мотивы, почему и для чего совершал преступления… В вашей книге читатель даже не узнает настоящего имени маньяка, который сам себя зовет Змеем. Выясняется, что тот жил по чужому паспорту. Морозов называет его Эриком, но, скорее всего, это тоже не истинное имя киллера. Ясно, что у этого человека есть психические отклонения, но почему он стал таким, что заставило его убивать, остается за гранью повествования. Почему? Это такой нестандартный литературный прием?

– Не столько литературный, сколько моральный. Мне как читателю страшно надоели детективы и триллеры, финал которых посвящен разжевыванию причин и обстоятельств преступления с объяснениями, что не все так просто, как кажется, и призывами не простить, так хотя бы понять зверства, на которые – вы же сами видите – преступника просто-таки толкнули трудное детство, жестокие родители, насмешливые девушки и равнодушное общество.

Я счел необходимым обойтись без такого разжевывания, но, конечно, раскидал по тексту достаточное количество намеков и прямых указаний, позволяющих читателю самостоятельно понять про Змея все, что требуется. Судя по отзывам, этого хватило. Я буквально на днях с огромным удовольствием наткнулся на читательское обсуждение, одна из участниц которого в ответ на сетования «Хотелось бы подробностей» выкатила подробнейшую справку на Змея, которая процентов на 95 совпадала с той, что я составил для себя, но никогда не публиковал.

– Убийца в романе почти неуловим, кажется, он способен просачиваться сквозь стены, освобождаться от прочных пут, наводит нечто вроде гипноза на своих жертв, и они не в состоянии позвать на помощь, позвонить в полицию и физически справиться с маньяком, даже будучи сильнее его. Такое впечатление, что это не человек, а нечто инфернальное. Абстрактное зло, которому противостоят другие герои книги, и потому с ним так трудно бороться… Кстати, в другом вашем романе, «Бывшая Ленина», таким же инфернальным злом является городская свалка, которая превратила жизнь горожан в ад, но которую никто не может «победить»…

– Нет, он просто убийца, опытный и умелый. Беда и счастье общества в том, что оно не приспособлено к сосуществованию с «просто убийцами», да и никогда не было приспособлено. Джон Дуглас, первый профайлер ФБР, придумавший вычислять маньяков, создавая их психологические портреты, отмечал, что феномен серийных убийств берет свое начало вовсе не в ХХ веке и не с явления знаменитого Джека-потрошителя. Годами и столетиями раньше члены различных общин, сталкиваясь с особенно изощренным насилием, просто не могли поверить, что оно происходит на самом деле, что зло исходит от кого-то из своих. Поэтому одни преступления замалчивались, а порой даже как будто не замечались, а другие становились основой для легенд о ведьмах, оборотнях и вампирах. Потому что было невозможно признать, что в этом виноват человек, проще было приписать зло потусторонним силам.

И сегодня каждому отдельно взятому горожанину, семье, коллективу, социальной группе психологически трудно отреагировать на что-то неприятное, выламывающееся из рутины, а тем более жуткое. У всех полно дел, адский цейтнот, все вокруг мешают, а тут еще и дичь какая-то надвинулась. Включается детская реакция: «Я отвернусь или зажмурюсь, и все исчезнет». «Разжмуриться» некоторые не успевают.

– Может быть, книга не о маньяке, а о людях, которые отражаются в нем, как в зеркале? Биографии остальных персонажей раскрыты в романе более или менее подробно, но столкновение с убийцей – это всегда пиковый момент, который меняет их жизнь, если они вообще выживают… И в жизни каждого из нас может появиться такой «маньяк»?

– Этот момент тоже есть, и как раз сейчас мы его переживаем. Но главным для меня было другое. Важно было написать книгу не про убийцу и даже не про сыщиков, а про тех, без кого не обходится ни одна криминальная история, кто в сводках, как правило, удостаивается в лучшем случае нескольких строк, пронизанных снисходительным невниманием. Про жертв. Про тех, кого на жаргоне следственных органов называют терпилами. Про обычных людей, таких, как мы с вами. Быть может, не самых лучших, но и не самых плохих. Нормальных. Живущих непростой, старательно выстроенной и рассчитанной на недели и годы вперед жизнью. Которая вдруг кончается. Прерывается самым подлым, жестоким и неисправимым способом. У тех, кто пал от руки упыря – в прямом смысле этого слова. А их родственникам и близким приходится жить дальше. Но как жить, если в сердце осталась дыра и она не зарастает?

Вот это все я и пытался рассказать читателям, а заодно и сам понять.

– Вы пишете в разных жанрах – это и книги для подростков, и мистический триллер, и антиутопия, и романы с социальной направленностью. И в ваших книгах, как правило, действуют представители разных поколений. Существует ли некий общий посыл, который подойдет для любых ваших читателей? Что они могут вынести из ваших книг?

– Ну вот честно, я пишу для себя. Чтение – моя главная страсть. Некоторых историй мне страшно не хватает, приходится придумывать самому. Читать я люблю про разное, писать приходится тоже про разное. Читатель я вредный, угодить мне трудно, поэтому как писатель я стараюсь изо всех сил. Но то обстоятельство, что придуманные для себя и под себя истории нравятся кому-то еще, до сих пор вызывает у меня счастливую оторопь.

– Ваши герои, причем разного возраста, профессий и социальных слоев, часто говорят на некоем сленге, который порой даже трудно понять. Так реально разговаривают люди в вашем кругу или это некая специальная речевая модель для создания соответствующей атмосферы в ваших книгах?

– Конечно, так реально говорят люди, но не только в моем кругу, а в различных социальных, профессиональных, возрастных, дружеских и прочих кругах, к которым я могу прильнуть и погреть уши. Все очень по-разному и очень интересно. Иногда по привычке, иногда по необходимости, иногда из выпендрежа. Я пытаюсь это подметить и воспроизвести, потому что живая речь, ее извивы и постоянно меняющиеся стандарты – это не только красиво (очень), но и драматургически выигрышно. Особенно когда эти стандарты сталкиваются, высекая искры недопонимания и раздражения. Грех этим не воспользоваться.

– Многие ваши произведения оставляют ощущение безнадежности, бессилия человека перед лицом зла, хотя формально вроде бы удалось победить его здесь и сейчас, как в романе «До февраля». Это ваша личная философская концепция?

– По-моему, у меня каждая книга завершается победой героев. Понятно, что победа эта если не пиррова, то все равно обошедшаяся очень дорого. Понятно, что выиграна не война, а всего лишь один локальный бой. Понятно, что такие бои предстоят до самой смерти, что новые победы в отличие от смерти не гарантированы. «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой», – сказал в свое время Гете устами Фауста. Правда, сказал это Фауст черту, причем примерно на этих словах сомкнул уста навсегда. Но, по существу, спорить не с чем. Биться за жизнь и свободу надо каждый день. И каждая победа будет страшной и временной. Именно этот процесс называется жизнью, которая и выступает единственной альтернативой смерти.