На чтение: ≈ 13 мин.Путешествия по родному краю, книги современных писателей, рассказывающие о том, чем и как жили и живут страна и советские люди, сочинения об увиденном и пережитом – все это было для меня неотъемлемой частью преподавания литературы потому, что сам я как человек, гражданин и учитель сформировался в школе жизни.
Продолжение. Начало в №№35, 36
Я начал покупать книги, в том числе книги о литературе, со школьных лет. Журнал «Литература в школе» начал собирать и читать с 8-го класса, с первого номера, когда журнал стал вновь выходить после войны. За 4 года института и 46 лет работы в школе (первого сентября я начал свой 57-й учительский учебный год) я собрал огромную библиотеку. Я во многом человек книги. Но я не был бы тем, кем я есть, если бы я был только человеком книги. Пушкинское «И ВИЖДЬ. И ВНЕМЛИ» всегда было для меня отправным и исходным.
Вот почему хотя бы кратко я хочу рассказать о том, как жизнь обжигала меня. Тогда и картина, эскизы к которой я в этом цикле статей рисую, станет более объемной: моя юность, юность моих советских учеников, юность моих постсоветских учеников.
В мае сорок первого года я окончил четвертый класс. В июле вместе с детьми медицинских работников (мама работала педагогом в больнице) отправился в эвакуацию. Ехали мы без родителей. Из Москвы – на пароходе по каналу, потом – по Волге и Каме. Как-то ночью меня разбудил многоголосый человеческий рев. Я оделся и вышел на палубу. Весь смысл того, что я увидел, понять тогда не мог: пароход наш стоял где-то недалеко от Казани, и на него грузили мобилизованных. Страшный крик провожающих звучит в моих ушах и сейчас. И одним из самых дорогих стихотворений советской поэзии станет для меня потом стихотворение Евгения Евтушенко «Свадьбы».
Первым пунктом, где нас разместили, был опустевший дом отдыха на Каме рядом с пристанью «Ижминвод». Ближе к осени нас перевезли в Саратов. Врезались в память слова из доклада Сталина, который все мы слушали 6 ноября 1941 года: «Война закончится через полгодика, в крайнем случае через год». Сейчас захотел сверить цитату, открыл книгу Сталина «О Великой Отечественной войне советского народа», но слов этих там уже не было.
Вскоре в Саратовском дворце пионеров, где мы жили, разместился госпиталь, и нас переместили в Вольск, где и поселили в бывшем детском доме. Здесь я впервые узнал, что это такое, когда каждый день хочется есть. От ужина мы оставляли кусочек черного хлеба и поджаривали его на решетке голландской печи. Было ли в моей дальнейшей гастрономической биографии что-нибудь желанней? Мы учились в городской школе, где каждый день нам выдавали по баранке. Соседка по парте отдавала свою долю мне, детдомовцу.
В нашей палате были собраны ребята всех возрастов – от меня, самого младшего, до старшеклассников. По вечерам в палату набивались мальчики и девочки из других палат. Разговаривали, пели, спорили. О чем – не помню. Помню лишь, как однажды на середину вышел десятиклассник и долго, и горячо говорил что-то, потрясая воздетыми руками. Слов я не понял. Запомнилась только последняя фраза: «Карету мне, карету!»… А вскоре я увидел заплаканные глаза наших вожатых и педагогов: тот самый десятиклассник и несколько его сверстников уходили на войну.
В Саратове в эвакуации жили наши родственники. Они взяли меня к себе. А в мае сорок второго я под присмотром проводника отправился в Москву, к маме. В город меня впустили, хотя у меня и не было пропуска, прописали и тут же дали карточку, иждивенческую – 450 граммов хлеба. Этого явно недоставало, и я поступил учеником электромонтера на небольшой завод по соседству. Выдали мне рабочую карточку второй категории – 650 граммов хлеба и чуть побольше всего остального. Часть продуктовой карточки я вскоре обменял на обеденную: ежедневная кормежка на работе – куда реальнее талонов, которые неизвестно как еще отоварят. Но первую свою обеденную карточку сразу же потерял. Нашел ее лет через пятнадцать засунутой в книгу.
Ближе к зиме мой трудовой энтузиазм иссяк, и я пошел в школу. Летом сорок третьего из армии на несколько дней приехала тетя. Я встречал ее на вокзале. Обуви у меня в ту пору не было: по городу я ходил босиком, а поскольку босых в метро не пускали, носил с собой веревочные тапочки, которые и снимал тут же за контролем. Увидев босого племянника, тетя была потрясена. Она пошла к директору школы, тем более что сама была учительница. Мне выдали ордер на ботинки и послали в грибной лагерь, где мы должны были собрать каждый день по четыре килограмма грибов и сдать их на заготовительный пункт. За это нас кормили. Самое замечательное, что наши продуктовые карточки при этом не отбирали, и они оставались дома. Я видел – и запомнил это навсегда – деревни, в которых, кроме стариков, не было мужчин.
Я учился в замечательной школе у прекрасных учителей. Скажу сейчас только о своей учительнице литературы Вере Сергеевне Молчановой. Была она «из бывших», владела многими языками и большой библиотекой. Конечно, ее уроки были советскими и другими быть и не могли. Но она никогда не заставляла нас повторять услышанное на уроке или прочитанное в учебнике. Главное для Веры Сергеевны была наша самостоятельная работа. В догматическое время она учила нас самих думать и самих искать истину. А это тогда (да и теперь) и было самое главное.
Много лет спустя мы хоронили Веру Сергеевну. Хоронили по церковному обряду. Тогда это меня поразило: как же так, советская учительница! Теперь я думаю: может быть, именно вера и помогала ей выстоять и сохранить себя в то страшное время.
Мы учились в тоталитарное время. Но, проработав потом всю жизнь в школах, я ни разу не встречал школу, где ученики были так же самостоятельны и свободны, как мы, особенно в старших классах.
Все школьные годы я занимался в городском Доме пионеров в самых разных кружках. Каждое лето начиная с седьмого класса работал помощником вожатого в пионерских лагерях. Денег не платили, зато кормили, и сама собой решалась проблема, где провести каникулы.
Как-то мы с приятелем, потом с другом на всю оставшуюся жизнь, уже будучи десятиклассниками, возвращались домой довольно поздно вечером. В Большом Комсомольском переулке нас окликнул шофер машины и попросил помочь пассажиру поднять его в квартиру. Пока мы, задыхаясь, тащили на пятый этаж полупарализованного мужчину, он рассказал нам, что работает чтецом на радио и каждый раз мучается, добираясь до машины и обратно в машину. Назавтра мы собрали ребят (я учился в мужской школе) из двух выпускных классов. Составили график дежурства – кто и когда едет на радио, кто помогает инвалиду по дому. Организовали даже концерт художественного чтения, распространили билеты в соседней женской школе и собрали довольно много денег. К сожалению, как это часто бывает, ближе к экзаменам энтузиазм наш начал понемногу ослабевать, а после выпускного вечера история эта тихо забылась.
Наш директор Николай Семенович Лукин (потом долгие годы студенты педвузов будут учиться по его учебнику детской и юношеской психологии), наш легендарный завуч и учитель химии Николай Георгиевич Соловьев, наши учителя оберегали нас от жестоких ветров времени.
Я уже рассказывал, как 29 февраля 2008 года мы, одноклассники, собрались, чтобы отметить шестидесятилетие со дня окончания школы. Некоторые из них достигли больших успехов в своем карьерном пути: заместитель министра внешней торговли СССР, заместитель заведующего международным отделом ЦК профсоюзов, заместитель премьера правительства Москвы, курировавший в том числе и всю высшую школу города (все они, кстати, на фотографии, которая помещена в тексте моей статьи в
16-м номере газеты за этот год). Мы по-разному смотрели на мир и по-разному думали. Но школьный заквас оставался во всех. И когда моей дочери понадобилось срочно лекарство, которого не было в СССР, я позвонил заместителю министра внешней торговли, и на следующий день его доставили из Дании. Не говорю уже о том, как помогал нам при болезнях наш одноклассник-врач (а мне еще и врач из параллельного класса). А я готовил к сочинениям в вуз детей своих одноклассников.
Я был сознательным советским школьником. В десятом классе купил большую книгу Степаняна «Развитие В.И.Лениным и И.В.Сталиным учения К.Маркса и Ф.Энгельса о социализме и коммунизме» и проштудировал ее от корки до корки, свято во все веря. И даже когда стал уже взрослым человеком и начал преподавать в школе, после сообщения о тяжелой болезни товарища Сталина отменил празднование своего дня рождения: нельзя же веселиться и танцевать, когда болен вождь. Через несколько дней я собрался в Колонный зал проститься со Сталиным. Сдержал меня бывший одноклассник.
Однажды я сказал своим ученикам, когда они спросили меня, а как все-таки все это было на самом деле при тоталитарном режиме, что в разное время мое понимание страны и происходящего менялось, но что было, то было: когда я впервые увидел Сталина на Мавзолее во время демонстрации, я был взволнован. И тогда одна девушка вскочила, покрылась пятнами, ее руки дрожали, и она спросила меня:
– Вы, конечно, простите нас, но сколько же вам лет, если вы видели живого Сталина?
Видел. Помню. Как помню и потрясение, вызванное чтением доклада Хрущева на ХХ съезде партии.
Выбор читателей
Комментарии