Роман с тещей

Толстовские адвокаты тоже плачут

Роман из жизни адвокатов, юристов и прокуроров, звезд своего непростого ремесла, тем более вращающихся во многом благодаря своим родителям депутатам-генералам в высшем обществе, мог бы быть интересен как любой роман о профессии (привет А.Хейли) и, простите, человеческий документ. Если бы не два больших «но».

Впрочем, первое «но» маленькое – это сухонькая старушка, теща главного героя Федора. Она же «человек-зло». Да, эти полтысячи с лишком страниц о теще. Фиксация на Эриде Марковне Недоумовой – это даже лестно для пожилой женщины. Ведь она, как во всяком случае уверен герой, разрушила его отношения с женой Пелагеей Медузовой и сыном Иннокентием.

Второе «но» существеннее, это стиль. Он невозможен практически. Как и эти имена – если их мало, то дальше по страницам толпами пойдут Геральдины, Олимпиады, Матильды и прочие. Нет, все, конечно, в жизни бывает, моей преподавательницей английского была Гертруда (героиня труда), но не с такой же степенью концентрации на квадратный сантиметр страницы.

Но бог или, вернее, черт с этими именами, соответственно маркированными еще в бульварных романах прошлого или даже позапрошлого века. Как и в тех книгах, нынешние герои постоянно рыдают. На выпускном юрфака в наши 2000‑е от речи декана о том, что они призваны изменить страну к лучшему, плачут. Поют уже во взрослом, статусном, состоянии в своем «гелендвагене» (это не я привожу деталь, а автор, который не забывает никогда сказать, во что кто одет, трубку какой марки курит, ценник и бренд, вспомним уже Робски) хором песню из «Электроника» и пускают слезу. Адвокаты тоже плачут сплошь и рядом.

Поверили и в это, хорошо. Но что эти герои, утерев слезы, совершают? Студентами едут на слет КСП и сплав на байдарках. Во взрослом состоянии потенциально будущий заместитель прокурора Москвы с Федором, находящимся, заметим, под следствием, при свидетелях выкрадывают сына.

Стоит ли удивляться, что при этом изъясняются персонажи так, как не то что живые люди, в сериалах и нынешних бульварных романах не говорят. «…Люди, слабые хрупкие люди, люди с большим сердцем и горящими глазами…»

Вся эта сентиментальная наивность и клюквенная штампованность – какой-то диаметрально другой полюс поедающих кал под распад традиционного нарратива героев Сорокина и прочих адептов цветущего постмодернизма, – и не менее скучна и надоедлива.

Если вы еще не закрыли рецензию и книгу, то будете вознаграждены. Потому что, несмотря на обильные ходульности, роман искренний. Он о тех, кто вышел из советского детства, прекрасного, как все набоковские детства, во­оруженный лишь верой в лучшее, защищенный лишь заботой родителей, государства, друзей. Чего, конечно, в нагрянувшей жизни совершенно недостаточно, тем более что и родители с друзьями вослед за страной скоро уйдут.

О таких прекрасных мальчиках 30-40 лет писали и Василий Авченко, и Андрей Рубанов. Но их героев крахи и разочарования успели изрядно поцарапать, они, особенно рубановские герои, кольчугу из цинизма и разочарований уже нарастили («Жестко и угрюмо» – название последней книги Рубанова). А вот у саблинских героев это происходит только сейчас. При этом «накрыло» их очень сильно – к жизненным разочарованиям плюсуем кризис среднего возраста, добавляем кризис в стране (Крым и протестные движения), встряхиваем, но не размешиваем. Об этом и лонгрид, и live show.

Из «Двух капитанов» и «Бронзовой птицы» герой взрослеет, оказывается толстым мужиком, который предал свои идеалы (хотел стать физиком) ради денежной и бытовой стабильности (профессия юриста, семья, баня с друзьями). Идет сплошной быт, нет, не как у А.Иванова, А.Сальникова или Ш.Идиатуллина, не провинциальный, но столичный – модные клубы, лобстеры и через пробки только на «Харлее». Но быт раз – и в миг распался на атомы, начинается жесткая инициация. Как в «С меня хватит!» с Майклом Дугласом (любящий классические голливудские фильмы, еще из видеосалонов, автор оценит сравнение) или в фильме «Духless», где гламурный клерк в исполнении Д.Козловского оказывается в финале буквальным образом на городской свалке.

Перед нами, наконец-то понимаем мы, роман воспитания и взросления, блейковские песни невинности сменяются на песни опыта. Друзья при ближайшем рассмотрении оказываются с большой степенью вероятности не­удач­ни­ка­ми, идиотами и даже предателями. Вера во все без исключения институты власти (от дворника до Грефа, эффективного менеджера Сбербанка) сменяется либеральным пафосом (впрочем, весьма осторожным, за любовь и изменения к лучшему, равно как в давешней судебной речи Егора Жукова). А задумывавшаяся гоголевская сюр-сатира (все эти Пелагеи Медузовы, окончившие Академию суфражисток) приобретает обертоны кафкианской сатиры (начальника судебных приставов не заставить выполнять его обязанности, хоть ты трижды юрист и тресни, и глаз начинает дергаться в бессилии).

И понимаешь, что все эти красивости и ходульности были не зря. Герои, да и сам автор, скорее всего, действительно верили, что «лучшее, конечно, впереди». 1979 года рождения, я сейчас подсмотрел в Фейсбуке, ему пришлось быть частью, осколком самого разбитого поколения – кто родился раньше, к распаду страны и смене экономических формаций пришел уже взрослым, кто позже, легко вписался в новые реалии. Эти сложные вещи, которые и для себя не отрефлексировать толком, Максим Саблин и пытается передать в художественной форме. Которая, кстати, весьма соответствует. Еле текущая, перегруженная деталями (но и они важные – мальчики выросли, марки машин и костюмов важны им как маркеры не только своего круга, но и своей жизненной успешности, такие смешные в чем-то самодоказательства), рыхлая проза первых двух сотен страниц – это толстый, успешный герой образца 2013 года, до всех крахов. Потом развод и кризис (очередной!) в стране его ломают – действие не сразу, но меняется. Герой не опустился, но стал биться – за сына в суде, за победу на стадионе (спортивный велосипед – еще один забытый идеал юности).

И вдруг на последней уже паре сотен страниц мчится, как сам Федор, на велотреке к победе. На суде за сына и во время семейных ссор действительно переживаешь. Герой отвлекается от своей успешности и начинает всматриваться в людей. Язык приобретает метафорическую глубину (на улице – великаны фонарей и агонизирующая метель, за дверьми квартир – «короткометражки жизней»). А те же судебные заседания описываются уже с толстовской почти аналитической интроспективностью: «Федор, разглядывая красивое лицо жены, думал: «Почему мы поссорились и я подал в суд? В чем виновата Пелагея?»

В финале – хеппи-энд. Не очень веришь, но за героев радуешься.

Максим Саблин. Крылатые качели. – М. : АСТ, 2019. – 544 с.

Александр ЧАНЦЕВ