«Природа-мать! К тебе иду…»

Так проникновенно воззвал однажды поэт к природе, стремясь ей на ее лоне излить свои печаль и тревогу. Прозвучало, как молитва. К кому мы обращаемся в трудную минуту, когда хотим, чтобы нас выслушали, посоветовали, утешили? Как правило, к родному человеку, самому родному – матери. Во многих культурах природа, которая дала жизнь всему сущему на планете, – это мать-природа. Английское motherland (дословно – «мать-земля») – синоним слова «родина». Дикая природа, которая все еще вокруг нас (и я уверен, и внутри нас!), – это очень много (во всяком случае, гораздо больше, чем мы думаем) и очень серьезно. Мы по-прежнему можем (и должны!) жить с постоянной оглядкой на природную среду, параллельно с образованием и воспитанием в социальных заведениях образовываться в природных классах. Я уже не говорю о постоянной душевной подпитке ее материнской энергией. Умей только смотреть, наблюдать, сравнивать. И, конечно же, делать выводы.

Ветер и чайки

С утра разразилась буря. Ветер вспахал водохранилище, и оно превратилось в тревожное и покрытое волнами безбрежье. Все живое на суше, на воде и в воздухе притихло, попряталось по норам, залегло по ямам. А чайкам радость.

Во-первых, волны вымыли из-под камней и коряг жучков-червячков, которыми можно полакомиться. А во-вторых, отобедав, можно покачаться на волнах. Приятное занятие. Или подняться в воздух и отдаться на волю ветра.

Нет обстоятельств и ситуаций, есть потребности, заботы и настроения.

Бремя жизни

Я устроился в уютной мелкой бухточке на одном из плавневых островков. Летом горожане тут строят балаганы, навесы, растягивают палатки, тенты, весной же, кроме браконьеров и рыбинспекции, никто сюда не заглядывает. Я быстро освоился на островном пятачке. Сверху лилось тепло, и земля принимала его, выплескивая в ответ разные звуки, краски, движения. Их хаотичность и пестрота поначалу озадачили меня. Однако недоумение, растерянность и вызванная ими досада вдруг сменились предчувствием перемен, ожиданием чего-то ранее испытанного, но все равно по-новому волнующего. Произошло это неожиданно, после того как я увидел на дне озерка двух черепах, сидящих друг на друге, темный панцирь верхней черепахи прикрывал спину той, что находилась внизу.

Две жизни, соединившись, пытались зачать третью жизнь. В рождении этой новой жизни, в потугах ее явить свету и утвердить и был смысл всего происходящего вокруг. Одни рыбины терлись о тростниковые корни, выпуская белое молоко, другие с раздутыми от икры брюхами устремлялись на прогретые солнцем мелководья. На торчащих из воды белых бескорых бревнах, празднуя свои весенние свадьбы, свились в клубок змеи. Птицы­-самцы, обустроив гнездовья, надрывались визгом, треском, свистом, клекотом, завлекая птиц-­самок. И повсюду взрывались почки, наряжая вчерашние серые берега в зеленые светлые обновы. Не может просто так, без отдачи, все сущее (включая и человека) принять в себя и в себе растворить свет и запахи этих вод и этой земли.

Исход и судьба сущего (включая и человека!) – дать толчок новой жизни. Все, даже едва народившееся, несет ее бремя.

Жаба давит

Бесхвостые амфибии – искусные и ловкие засадные охотники. Их недаром называют лупоглазыми. У зайцев на макушке ушки, а у лягушек там глаза. Ими эти земноводные создания без труда обозревают все вокруг без поворота головы. Поражает прыгучесть лягушек. В охотничьем азарте они могут прыгать даже назад, падая на спину. Главное оружие лягушки – ее длинный язык, который крепится во рту не задним, а передним концом. Заметив мошку-блошку, амфибия мгновенно (иногда даже в прыжке) «выстреливает» языком, сначала пришлепывая добычу, а потом приклеиваясь к ней. Глазами лягушка высматривает поживу, глазами и ест ее. В прямом смысле. Проглатывая пищу, амфибия закрывает глаза. При этом глазные яблоки втягиваются в ротовую полость и проталкивают лакомый кусок в глотку.

То, что потребляет человек, часто зависит не от его природных запросов, а от того, куда кинет он свой взор и что им способен охватить. Может быть, выражение «жаба давит» произошло от способности амфибий продавливать пищу внутрь с помощью глаз?

Сороконожка

Я лежал в высокой траве. Вдруг увидел букашку, что торопливо ползла по стеблю. Внезапно стебель согнулся. Букашка остановилась, повисла между небом и землей. Где земля, где небо? Куда ползти? К земле? К небу? Хотел спросить. Но, конечно, не спросил. Когда однажды сороконожку спросили, как ей удается передвигать все сорок ног, она, задумавшись, сразу же разучилась ходить.

Вспомнился мудрый совет одного детского поэта: «Никогда вопросов глупых сам себе не задавай, а не то еще глупее ты найдешь на них ответ…» Речь о вопросах не только себе. И не только детям.

Спасет красота?

…Красивые у диких баранов – архаров – рога. Мне они нередко попадались в глухих продуваемых ветрами долинах Памира. Кстати, для жителей памирских гор эти рога – своеобразный оберег, талисман. Их нередко вместе с ячьими хвостами прикрепляли к шестам, которые устанавливали над древними могилами-мазарами. Памирцы утверждают, что баранам тяжелые массивные рога помогают на узких тропах удерживать равновесие. Очевидцы рассказывали, что, если архар, спасаясь от погони, вдруг срывается в пропасть, рога спружинивают, и животное остается целым.

На Шри-Ланке я наблюдал танец одинокого павлина на обширном лугу возле одной из лагун. Вдруг из джунглей, что зеленой стеной подымались вдалеке, вышел слон. Заметив павлина, слон остановился. Некоторое время топтался на месте, нервно покачивая хоботом. Самой пестро и франтовито наряженной птицы огромный дикий зверь, у которого тут не было соперников, конечно, не боялся, однако озадачивал, сбивал с толку цветастый веер из перьев. И слон свернул с тропы. Может, я что-то и навоображал себе, позволил немного допридумать, но бесспорным остается факт: павлин распускает свой хвост, чтобы с помощью его красоты ошеломить хищника, уйти от преследования. Чего зря вопить, нарушать покой соседей, которым нет дела до твоих проблем, если можно все уладить по-тихому, мирным путем.

Неизвестно, спасет ли красота живой мир планеты, но почему бы и не попробовать?

По щучьему велению

Как-то я поймал килограммовую щуку и посадил ее в садок. Дело было на охотничьей базе. Я куда-то отлучился по делам, а когда вернулся, увидел, что дочка разговаривает с вынутой из садка рыбиной. Сначала она спросила о чем-то щуку, а та, щелкнув зубастой пастью, вроде ответила ей. Дочка внимательно выслушала пленницу и подошла ко мне: «Папа, щука велела, чтобы ты больше в том месте спиннинг не закидывал. Она сказала, что там ее щурята-ребятенки живут». Куда мне было деваться, пришлось поверить дочурке.

А может, и вправду у щуки прорезался голос и она подсказала, как стоит вести себя человеку среди дикой природы?

В тихом омуте вьюны водятся

…Стояла ранняя весна. Голубело небо, и в зеленом мареве млели плавни. Я греб вдоль желтой стены старого тростника, выискивая место для высадки. Посреди мелководного заливчика, превратившегося в болотце, торчал пень, облепленный внизу блестящими створками ракушек-перловниц. Вокруг змеились (они действительно походили на змей) толстые корни кувшинок. Мне удалось подобраться к самому пню. И тут я увидел, как ил в нескольких местах едва заметно вздрагивает. Явно пробивается, подает признаки чья-то жизнь. Я зачерпнул ладонью жижу и увидел маленькую серенькую, испещренную пятнами и полосами рыбку с крохотными усиками вокруг рта. Тут же раздался слабый, однако довольно резковатый писк. Сомнений не было – передо мной был вьюн. Самый обыкновенный.

Вьюн может жить в любой стоячей воде, тихие омуты, болота – его родная стихия. Случается, что небольшие озерца в засушливые годы полностью пересыхают. Обитатели этих водоемов большей частью или погибают, или становятся легкой добычей птиц и человека. Вьюн же, спасаясь от безводья, зарывается в ил на глубину одного-двух метров и погружается в спячку, которая продолжается до тех пор, пока вновь не появится вода. Редкая способность вьюна оставаться долгое время живым без воды объясняется тем, что в отличие от большинства рыб он может дышать не только жабрами, но и с помощью кожи и кишечника, стенки которого богаты кровеносными сосудами. Они как раз и выполняют дыхательные функции в том случае, когда организму не хватает кислорода.

Затихнуть, затаиться, замереть, выключив на время все живые функции, – редкое, но часто очень нужное умение, иногда лучший способ уберечься от опасности, пережить лихолетье.

Камо грядем?

То увлекался быстрой ходьбой, то перепрыгивал через буераки, то останавливался на обочине. Уходил из осенних плавней – серых, притихших, но еще полных скрытой жизни. Вокруг – в кронах деревьев, в траве, в облаках – ее шажки. Как соизмерить наши поступи? Высоко летели большие птицы. Куда? А по дороге прыг-прыг воробей, взлетел на ветку и чирикнул мне: «Куда?»

Куда? Спрашиваем у братьев меньших. Спрашивают они у нас. Спрашиваем друг у друга. Нет ответа. Камо грядеши, человече? Нет ответа. Наверное, и не может быть. Но дорога уже проложена. И не счесть следов на ней.

Улитка

Остановился, увидев большую виноградную улитку, что ползла поперек шоссе. Она, как и я, тоже осиливает дорогу. Все свое при ней. Даже дом. Человеку сложнее. Дома, многих привычных бытовых вещей нет – это не беда. Сложнее с памятью о прожитом и пережитом. В том числе и под крышей родного дома и с теми, кого там оставил.

Осиливаю дорогу дальше, но мысль об улитке и ее доме не покидает. Все мое со мной и при мне – тело, мысли, душа. В данном месте, на данном отрезке дороги, в данной точке планеты. Чего еще желать, о чем мечтать? Украинское «оселя» – «усадьба», «дом» – весьма точно (кстати, точно так же, как и древнерусское «селитва» – «жилище») передает изначальную функцию жилой постройки. Где сел-встал путник (человек!), там и стан его. А где стан, там и дом его. «Мой дом везде, где есть небесный свод», – писал Михаил Лермонтов. Почаще бы землянам вспоминать эти слова.

Владимир СУПРУНЕНКО, фото автора