Письменный русский «Английского милорда»

Адресованная самому широкому читателю коммерческая литература стала привлекать внимание исследователей лишь в самое последнее время. Между тем исследования языка массовой литературы дают информацию о литературных пристрастиях и языковой компетенции статистического большинства читающей публики. Коммерческая литература всегда стремится подделаться под вкусы широкой аудитории (в противном случае ее не будут покупать), а значит, анализ этой литературы может дать любопытную информацию о читательских пристрастиях.

В России XVIII-XIX веков наиболее популярным народным чтением были лубочные издания. Лубок – это цельногравированный листок (или книга), резанный на дереве, вытравленный на меди или камне, имеющий картинку и сопровождающий ее текст. Тиражи лубочных изданий на порядок превосходили тиражи, которыми выходили обычные книги. Если, например, тираж пушкинского «Современника» никогда не превышал 600 экземпляров, то тиражи разносимых по всей стране лубочных изданий измерялись многими тысячами. При этом не могут не броситься в глаза языковые отличия лубочных текстов от созданных в то же время произведений русской классической литературы. Приведем лишь одну выписку из лубочной повести о Еруслане Лазаревиче: «Еруслан… наехал на рать силу битую и в тои рати лежала багатырская голова как великой бугор еруслан объехал рать силу побитую кругом крикнул громким голосом естьли в сеи рати жив человек и вещает ему богатырская голова еруслан лазаревич ково спрашиваешь и кто тебе надобен о чем еруслан весьма удивился».

Лубочная версия «Повести о Еруслане Лазаревиче» распространялась куда большими тиражами, чем, например, поэма Пушкина «Руслан и Людмила», использующая некоторые сюжетные ходы «Повести». При этом сравнение языка лубочных листов с языком современных им произведений русской классической литературы демонстрирует достаточно существенные отличия.

В первую очередь такие отличия касаются орфографии. В лубочных текстах почти полностью отсутствуют знаки препинания. Имена собственные зачастую пишутся со строчной буквы, предлоги и союзы не отделены пробелом от соседнего слова. Большое влияние на правописание оказывало живое произношение, поэтому в текстах много фонетических написаний. Их мы видим и в приведенном выше примере. Однако орфографическим уровнем отличия не исчерпываются. Лексика лубочной литературы включает вышедшие из употребления славянизмы, просторечные слова, диалектизмы. В лубочных текстах несколько иной порядок слов, отличающийся от литературной нормы того времени. Есть и другие синтаксические отличия. Так, например, в ряде текстов мы наблюдаем регулярное употребление деепричастий в предикативной функции. Если в русском литературном языке XVIII века такие употребления воспринимались как архаизм, то в лубочной литературе они регулярно встречались не только в XVIII, но и в XIX веке. Приведем несколько примеров из лубочной сказки о Бове: «И Бова приехал на морское пристанище и вшед въшатер где два короля связаны лежат под лавкою Зензевеи и Маркобрун и Бова двух королеи развязал и поехал в Армянское царство; И принила королевна Милитриса блюдо и открыла платок и увидя короля Дадона главу и закричала».

Отличие языка лубочных (цельногравированных) изданий от языка книг, набранных в типографиях, в значительной степени связано с особенностями действия цензурных комитетов. Дело в том, что жесткой государственной цензуре в первую очередь подвергались тексты, которые печатались с типографского набора. Гравированные издания цензура рассматривала как изображение, а не как текст. Поэтому текстовая часть лубочных изданий оказывалась на периферии внимания цензоров. Как известно, в истории русского литературного языка цензура была мощным нормообразующим фактором. Ведь цензурные уставы долгое время требовали, чтобы цензоры среди прочего следили и за языковой правильностью допускаемых к изданию произведений. Однако лубочных изданий цензорская унификация почти не касалась. Здесь цензоры следили в основном за тем, чтобы не допустить тиражирования картинок непристойного содержания, а также, чтобы лики Христа, Богородицы и святых соответствовали нормам иконографии. Лишь в 1839 году Николай I потребовал, чтобы лубочные тексты цензурировались так же, как и остальные литературные произведения. В результате начался постепенный процесс приближения языка лубочных текстов к литературной норме. Однако читатели не были готовы к заметным переменам, поэтому лубочная традиция продолжала сохранять свою языковую самобытность.

В результате история народной письменности оказалась обособленной от истории русской литературы XVIII-XIX веков. При этом лубочная письменность активно адаптировала тексты, изначально относящиеся к другим литературным и языковым традициям. В первую очередь это касалось церковнославянских изданий. Известно большое количество лубочных переработок библейских историй, житий святых и т. д. Кроме того, создатели лубков охотно заимствовали литературные произведения, созданные во второй половине XVI-XVII веков. Это переводные рыцарские романы («Повесть о Бове Королевиче», «Петр Златые ключи» и т. д.), переводные новеллы и виршевая поэзия. Наконец, огромное влияние на лубочную литературу оказал фольклор. В лубочных листах можно обнаружить обработки народных песен, былин, репертуара площадного театра и т. д. Во второй половине XIX века, когда образованное общество волновал вопрос о народной литературе, в лубок проникают отдельные произведения русских писателей, тексты которых подвергаются некоторой адаптации. Особенности народного чтения пытались учитывать и народнические агитаторы. Среди нелегальных революционных изданий встречаются стилизации под народную благочестивую литературу, например, «О мученике Николае и как должен жить человек по закону правды и природы», – житийная стилизация биографии Николая Чернышевского; или «Слово на Великий Пяток преосвященного Тихона Задонского, Епископа Воронежского. О правде и кривде» (Женева, 1875), автором которого был вовсе не святитель Тихон Задонский, а революционер С.М.Кравчинский.

При этом образованное общество относилось к народной литературе с явным презрением. Это нашло отражение в поэме Некрасова «Кому на Руси жить хорошо»:

Купец

Спустил по сотне Блюхера,

Архимандрита Фотия,

Разбойника Сипко,

Сбыл книги: «Шут Балакирев»

И «Английский милорд»…

Современникам Некрасова перечисленные здесь тексты и картинки были хорошо известны. Лубочные портреты прусского генерал-фельдмаршала Гебхарда Леберехта Блюхера печатались в разных вариантах. «Архимандрит Фотий» – это пользующийся в народе большой популярностью архимандрит Новгородского Юрьевского монастыря Фотий (Спасский). Его изображения распространялись офенями по всей стране. «Повесть о приключении аглицкого милорда Георга и о бранденбургской маркграфине Фридерике Луизе» – это появившаяся в 1782 году обработка рукописной повести, относящейся к середине XVIII века (повесть перепечатывалась вплоть до 1918 года). Дешевые сборники анекдотов о И.А.Балакиреве, ставшем при Анне Иоанновне шутом, и истории об авантюристе, выдававшем себя за капитана И.А.Сипко, выходили многими изданиями. Сетования Некрасова на то, что народ читает массовую литературу, а не «Белинского и Гоголя» несколько отличаются от жалоб начала XX века на то, что народ вместо Достоевского читает приключения сыщика Ната Пинкертона, и сожалений сегодняшнего дня по поводу того, что книжный рынок наводнен детективами Марининой и Незнанского.

Принципиальное отличие культурной ситуации середины XIX века от современной заключается в том, что русские крестьяне (а это подавляющее большинство населения страны) испытывали при чтении произведений русской классической литературы серьезные языковые трудности. Поэтому круг чтения грамотного крестьянина во второй половине XIX века принципиально отличался от круга чтения дворянства и русской интеллигенции. Крестьяне предпочитали «Английского милорда» Белинскому и Гоголю не только из-за того, что этот текст был намного более простым, чем произведения классиков русской литературы, но и потому, что язык классиков заметно отличался от языка массовой народной литературы.

Александра ПЛЕТНЕВА, кандидат филологических наук