На чтение: ≈ 8 мин.Его звали Том Андресен. Именно так, а не Андерсен. Он был стопроцентным американцем, хотя родители его родились в Норвегии, а в Штаты перебрались совсем в юном возрасте, когда дед Ингмар решил попытать счастья за океаном. Дома его небольшой рыбацкий бизнес никак не ладился: то одна шхуна затонет в фьорде, то другая не вернется из открытого моря. Жили они в каменном домике на скалистом утесе, и Том до сих пор помнит, как в детстве его бабушка в нью-йоркском небоскребе рассказывала ему, как целыми днями она высматривала с этого утеса, не возвращается ли дед домой.
Они уехали наобум. Но деду повезло. Слоняясь по Центральному парку, он наткнулся на своего земляка, к тому же дальнего родственника, который уже десять лет жил в Америке. Тот взял его в свое дело. Еще до начала Великой депрессии старому Андресену удалось заработать неплохие деньги. Он торговал недвижимостью на Манхэттене, а со временем стал одним из самых уважаемых там и солидных торговцев недвижимостью. Дочь, мать Тома, закончила Массачусетский технологический институт и стала работать в крутой военно-промышленной корпорации, а набравшись опыта, создала свою собственную компанию. В тридцать пять лет вышла замуж за украинского американца, родила Тома, развернула сеть филиалов своей фирмы по всему западному побережью страны. Отец не очень занимался делами, зато Тома обожал, возился с ним с утра до вечера, учил его украинскому языку. Том любил с детства театр. И отец, зная это его увлечение, таскал его по всей стране, где показывали, на его взгляд, что-нибудь стоящее. Они пересмотрели все знаменитые постановки Метрополитен-опера и Нью-Йоркского балета. Потом Том увлекся классической музыкой и не пропускал ни одного концерта в Нью-Йорке. Когда пришло время поступать в университет, сомнений не было – знаменитый Нью-Йоркский колледж искусств. Тут он увлекся этнической музыкой и славистикой. Откуда я все это знаю? Потому что слышал все это лично от Тома в студенческом общежитии, когда учился в Киевском университете. После второго курса нас поселили в новое общежитие, где в блоке было по три комнаты, каждая на двоих, маленькая кухонька, душ, туалет. Когда я пришел поселяться, одна кровать была уже занята, книжная полка забита книгами на английском, а мой новый сосед плескался в душе. Должен сказать, долго он мылся – почти час. Мы прожили вместе в этой комнате три года. Он приехал учиться на филологическом факультете, изучать историю украинского языка, культуру и искусство. Надо заметить, что в те годы по этим дисциплинам в университете читали лекции гораздо лучше, чем, например, в институте культуры, и преподавали у нас поистине мировые светила украинистики. Хотя я учился на другом факультете, благодаря Тому получил почти постоянную прописку в его группе. Не было ни одного концерта Нины Матвиенко, которая, как никто другой, со слезой в голосе пела украинские народные песни, который бы мы не посетили, а на выступления Черкасского народного хора мы даже мотались в другие города. Одни летние каникулы полностью провели в Карпатах. Жили с пастухами на полонине, записывали коломыйки, купались в быстрых горных речках и покоряли хоть и не заснеженные, но все же самые высокие вершины украинских Карпат – Говерлу, например. Том научил меня вслушиваться в то, чего до него я просто не слышал. Наше общежитие находилось на окраине Киева, в огромном яблоневом саду. По ночам, особенно под утро, когда неугомонные студенты засыпали, тишина за окнами становилась просто ватной, обволакивающей. Воздух был чистым, свежим, настоянным на травах. Большую часть года мы спали с открытыми окнами. Однажды Том разбудил меня под утро: «Слушай!» Казалось, огромные, но редкие капли дождя стучат за окнами. «Что это?» – «Яблоки падают…» А в Карпатах он научил меня слышать, как потрескивают огромные деревья, словно жалуются на свою старость или свое одиночество. Уезжая, он увез с собой замечательную коллекцию вышиванных рушников – тонких льняных длинных полотенец, которыми украшали иконы, картины, стены в деревенских домах. Через год он написал замечательную книгу, которая стала бестселлером среди украинской общины в Америке и Канаде, о музыкальных традициях лемков. На Украине книгу не перевели и не издали: посчитали слишком националистической. Он часто писал мне, жалуясь, что невозможно дозвониться: мой телефон никогда не отвечает. Он не знал, что так в те годы была запрограммирована наша телефонная автоматика: ни за что не соединять с западными абонентами. Письма обычно шли по полгода. А потом он пропал. Я пытался найти его через разных знакомых. Кто-то говорил мне, что он где-то в Азии, кто-то рассказывал, что видел его в Африке, третьи сообщали, что живет он на небольшом островке в Полинезии.
…Вчера я пришел на работу, открыл, как обычно, свою электронную почту и не поверил глазам: письмо от Тома Андресена из Сан-Диего: «После двадцати пяти лет я снова вернулся в Штаты. Я думал, что застрял на Суа-Суа на всю жизнь, но после смерти жены понял, что не могу оставаться здесь больше ни дня. И вот я уже неделю в Калифорнии. Залез в интернет, набрал твое имя и понял, что ты выпускаешь газету. Я вдруг вспомнил, как однажды ты привел меня домой к своему профессору Виталию, прости, забыл отчество, и я увидел там картину Яблонской «Рассвет». Я купил ее несколько лет назад на аукционе по интернету. Почти все нажитое оставил на острове, но картину привез. Она висит у меня на стене. Приезжай, посмотришь, она ведь тебе тоже очень нравилась».
В одно мгновение я стал на четверть века моложе. Я вернулся в свою молодость. Мне очень захотелось прожить все сначала, день за днем. Но почему-то мне кажется, что прожил бы я свою жизнь снова точно так же, как я ее прожил. А Суа-Суа оказался крошечным островком в Полинезии…
Выбор читателей
Комментарии