Первые сто строк. Петр ПОЛОЖЕВЕЦ, Главный редактор «УГ»

Инна была переводчиком, и неплохим переводчиком. Она переводила с испанского Монтальбана и Соррилью, Унамуно и Мачадо. Обычно у нее все получалось легко. Язык она знала блестяще, испанскую литературу тоже, к тому же у нее был абсолютный музыкальный слух. Но иногда, как сегодня, ей не удавалось сдвинуться с места, точнее, оторваться от подстрочника. Читая снова и снова строчки Альберти, она чувствовала, как пахнут солью и потом мускулистые руки бесстрашного капитана, как летят на ветру, словно паруса, золотые косы его возлюбленной, слышала легкий шум волн и пение ветра…

Но стихи не складывались, ей не хватало одного нюанса, одной-единственной детали: ей казалось, что в оригинале нет ни слова о любви, а у нее в каждой строчке это ненавистное имя существительное. Не выдержав, она взяла томик Хименеса и нашла знаменитые «Мертвые деревья». Как она завидовала Павлу Грушко, и сейчас, и когда была совсем молоденькой студенткой, который нашел гениальный ход: переводя рефрен испанца, он просто заменил некоторые слова, и получились эти ставшие уже классическими строчки: «Как горько на старой дороге Рыдают скрипучие дроги». Она завидовала Цветаевой, как та перевела Лорку. Нет, не «Гитаре» и не «Пейзажу», а «Селенью», где вместо одной строчки «Veletas girando Eternamente girando» Марина Ивановна написала: «Вращается флюгер, Вращается денно, Вращается нощно, Вращается вечно». Проснулась внучка, и исчерканные листы бумаги пришлось отложить. Не успев умыться, потребовала туфли на высоком каблуке. Инна достала свои старые выходные туфли, она давно уже отказалась от «шпилек». Лина была недовольна: «Бабуль! Они же не модные!» «Модные, модные, надевай. Сейчас как раз такие и носят. Это называется винтаж, ретро». Она взглянула на себя в зеркало: уставшие глаза, морщинки пока еще почти невидимой сеточкой легли вокруг глаз, седина стала пробиваться, а ведь еще совсем недавно Никас Сафонов приставал к Грише, мужу: «Давай я нарисую портрет твоей жены. У нее неповторимое лицо. Бесплатно». Она было даже согласилась позировать, но потом очередные переводы, сдача в печать, сроки, поездки на конференции, и Никас перестал звонить. Лина уже рылась в шкатулках. Инна разрешала ей рассматривать свои украшения. Вот и сейчас она разложила все и по очереди стала примерять серьги, кольца. Вырядившись как цыганка, подошла к Инне: «Бабуль! Какие красивые у тебя украшения! И ты такая красивая! – Помолчала мгновение, а потом добавила серьезно: – Но ведь они все мои будут? Правда?» Инна не знала, что ей делать: то ли плакать, то ли смеяться. «Будут, конечно же, будут. Это твое приданое». «Приданое? Как у принцессы?» – оживилась Лина и тут же попросила нарисовать ей принцессу, но не цветными карандашами, а простым, чтобы она могла ее сама раскрасить. Инна покупала ей не раз фабричные раскраски, но внучка больше любила раскрашивать то, что рисовала для нее бабушка. А рисовала она совсем неплохо. Когда Лина хвасталась своими рисунками перед второй бабушкой, ей говорили: «Бабушка Инна в издательстве работает, с художниками дружит, поэтому и рисовать умеет». Пока Лина раскрашивала очередную принцессу, начал кричать неимоверным голосом Пашка, требуя внимания. Она дала ему попить, покормила, чуть брызнула водой на крылья, словно предупредила: подожди чуток – вскоре я тебе устрою настоящую купель. Попугай в доме разговаривал только с ней. Он ей рассказывал, какой он хороший и какое он солнышко, и как он соскучился по ней. Она вспомнила, как однажды, устав от всех домашних и служебных неурядиц, на целую неделю сбежала от всех на Кипр, строго наказав мужу следить за Пашкой: поить, кормить, купать и клетку чистить. Когда вернулась, в квартире было тихо. Боже, подумала, неужели Пашка умер? Но вдруг с кухни раздался звук, ни на что не похожий: ей показалось, что скулит щенок (но откуда ему взяться?), да так жалобно, что дрожь пробирает. Она кинулась на кухню. Пашка, прижавшись головой к прутьям клетки, не по-птичьи скулил… У нее даже сейчас слезы навернулись, когда вспомнила, как он ее встретил, а ведь его в ее отсутствие и кормили, и поили, и купали. Наверное, он подумал, что она его бросила. Навсегда…

Лина показала принцессу: голубоглазую, золотокосую. И как только Инна увидела этот рисунок, все звуки, все краски, все чувства стихотворения Альберти сложились, слились в ясные строчки: «Пригодится твоя иголка На борту моего корвета. Будешь шить паруса из шелка, Голубого и белого цвета. – Ну, а нитки откуда мне взять, Капитан неуемный мой? – Вместо ниток отрежь прядь Из косы своей золотой».