Перспективны ли наши перспективные модели?

Сто лет назад, в 1921 году, в последнем году своей жизни, Николай Гумилев написал стихотворение «Слово». Оно заканчивается достаточно горько.

Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангелии от Иоанна
Сказано, что Слово это – Бог.

Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества.
И, как пчелы в улье опустелом,
Дурно пахнут мертвые слова.

Но почему же то, что было «осиянно», превратилось в дурно пахнущие слова? Числа здесь не виноваты, ведь «все оттенки смысла умное число передает». Значит, дело в другом. В том, что слову «поставили пределом скудные пределы естества». Что это за пределы? Ответить придется нам самим.

А через двадцать один год жена Гумилева Анна Ахматова напишет стихотворение «Мужество».

Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.

Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова, –
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем
Навеки!

Но отдаем ли мы себе отчет в том, что ныне лежит на весах и что совершается ныне? Если да, то мы должны ответить и на эти вопросы: сохранили ли мы великое русское слово и донесли ли его свободным и чистым до своих детей и внуков?

Но, говоря о школе, начать мы должны с самых фундаментальных проблем нашего образования. В январе 2021 года появились публикации, затрагивающие эти фундаментальные проблемы. Обратимся к ним.

Во втором номере «Учительской газеты» продолжился цикл статей классика нашей педагогики Шалвы Амонашвили.
Амонашвили пишет о двух направлениях нашей педагогической практики. Вот чем характеризуется одно из них:
«- ведущей линией является освоение знаний, умений и навыков, вытекающих из так называемых образовательных стандартов;
– действует сторожевая система тестирования, проверки, контроля и отметок;
– преобладает монолог учителя (объясняет, рассказывает, показывает, закрепляет, спрашивает);
– ученики обречены на репродуктивную учебную деятельность;
– учебная работа школьников заполнена слушанием, выполнением заданного, заучиванием, запоминанием, закреплением, отвечанием».

И вот о чем не могу не сказать. Последнюю четверть века я часто слышу: то, что Амонашвили изложил в своем рассказе о первом варианте школьной модели преподавания, – это модель вчерашней советской школы, а вот то, что он противопоставил ей, – это и есть магистральный путь современного нашего образования. На самом деле все гораздо сложнее.

Работая в Институте усовершенствования учителей, я за десять лет посетил около тысячи уроков. Я много ездил по стране, проводя занятия с учителями-словесниками. Я хорошо знал многих учителей литературы в Москве и из других регионов страны. Я переписывался с учителями, рассказывал о своей работе на страницах печати и в книгах, постоянно общался с преподавателями литературы на своих лекциях-консультациях.

Я никогда не идеализировал преподавание литературы в советской школе. Мне было тридцать лет, когда в 1959 году «Новый мир» опубликовал мою статью о серьезных проблемах преподавания литературы в школе; главным редактором журнала был тогда Александр Твардовский, в следующем году он выступит на съезде учителей России и назовет уроки литературы уроками нравственного прозрения. Я был пять лет председателем городской комиссии по проверке медальных сочинений. Ежегодно читал тысячи ученических сочинений, написанных на наших городских сочинениях. Обо всем этом, как сказал Твардовский, «не понаслышке, не из книжки толкует автор этих слов». 66 лет в классе – это достаточно много, чтобы видеть все таким, как оно есть на самом деле. Постоянно общаться с учителями – коллегами по предмету – это тоже много.

И я хорошо знал и знаю и сегодня, что советское вовсе не всегда означало совковое, хотя и его хватало. Было немало учителей словесности, которые делали все возможное, чтобы литературу преподавать как литературу. И хороших книг о преподавании литературы, написанных учителями и методистами, издаваемых большими тиражами и доступных по цене, было куда больше, чем сегодня, когда они единичны и очень дороги, а чуть ли не на уровень педагогических библий подняты пособия по подготовке к ЕГЭ с их единственно верным учением и каноном. Но об этом мы еще поговорим подробно.

Я, конечно, хорошо понимаю, как много изменилось в жизни человека. Помню, звонит мой школьный друг и говорит: «Ты как-то сказал, что тебе нужны джинсы. Приезжай. Мне предложили хорошую пару». И я поехал. И мы вместе читали новинки самиздата на пишущей машинке, а иногда и привезенные откуда-то книги. Как-то мама моего ученика привезла из Америки сборник статей Троцкого о литературе – так я его задвинул во второй ряд книжного шкафа. А в сам­издате прочел и «Собачье сердце», и «Котлован», и «Доктора Живаго». А сегодня можно даже в классе свободно говорить о книгах, одно упоминание которых еще вчера могло привести к прощанию с профессией.

Первое поручение, которое я получил, придя на работу в Институт усовершенствования учителей, – подготовить ответ на письмо в городской отдел народного образования от юношеского зала Библиотеки имени В.И.Ленина. Там сообщалось, что ученики второй физматшколы просят в библиотеке Библию, Ницше, Фрейда, религиозные сочинения Льва Толстого, стихи поэтов-модернистов.
Мой ответ был принят: «Учителю указано на его антипедагогическое поведение. Он рекомендует своим ученикам такие книги просить в государственной библиотеке». Через сорок лет я рассказал об этом директору школы Владимиру Федоровичу Овчинникову. Он об этом ничего не знал.

Сегодняшние выпускники школы не поверят, если им рассказать, к чему была сведена у нас в выпускном классе литература ХХ века. К тому же Достоевский, Блок и Есенин вошли в программу по литературе только в 1968 году. Все так. Но что-то сдвинулось и в другую сторону. О том, что с уроков литературы уходит литература, я уже говорил. Но и вопросы технологии стали оттеснять на обочину проблемы содержания образования и его главные смыслы.

Когда-то после моего открытого урока для учителей нашего района по поэме Блока «Двенадцать» меня спросили, почему я ничего не сказал о руководящей роли партии в Октябрьской революции. А уже в другое время меня журили за то, что на моих уроках отсутствуют новые технологии. Я часто использовал на уроках литературные грамзаписи, но мне говорили – грампластинки выпускали еще до революции. И даже фильмы на дисках, которые я показывал, не спасали статистику моих уроков. К тому же после одного случая я сам стал к этим технологиям относиться сдержаннее.

Я учился у блистательного учителя химии. По всем темам мы делали лабораторные работы. И даже на экзамене у нас в билете были два вопроса на проверку знаний и лабораторная работа. А тут мне зачем-то срочно нужно было что-то сказать нашему учителю химии в школе, в которой я работал. Я приоткрыл дверь кабинета и ошалел: на мониторе чьи-то чужие руки делали лабораторную работу, и весь класс за ней следил. А класс был медицинский – мы готовили в этих классах к поступлению в мединститут. Нужно ли вам говорить о том, что такое руки врача и медсестры?

Вот и литературу я предпочитаю преподавать по старым, проверенным методам: читаем, думаем, постигаем, спорим, стремимся понять прочитанное. И когда я на сдвоенном уроке даю два разных прочтения поэмы Блока «Двенадцать» – Евгением Евтушенко и Сергеем Юрским, – я решаю главную задачу современного урока: ученик должен услышать, понять различия, сравнить трактовки, выразить свое личное отношение к услышанному. Здесь сошлись все эти самые четыре «к» современной дидактики – тут вам и коммуникация, и креативность, и критическое мышление, и работа в команде.

В том же самом номере «Учительской газеты», в котором была статья Амонашвили, опубликована и статья первого заместителя председателя Комитета Госдумы по образованию и науке Олега Смолина. Она называется «Вопрос содержания образования остается ключевым». Сегодня, когда проблемы технологий, которые, естественно, играют очень важную роль в обучении и воспитании, оттеснили все-таки вопросы образования, такая постановка очень важна.

«Почему современный ребенок, превосходя, скажем, выпускника советской школы в знании информационных технологий и, наверное, в знании иностранных языков, в среднем значительно уступает ему в грамотности, в знании истории, в начитанности и так далее?» Отвечая на этот вопрос, Смолин на первое место ставит вот что: «Причина первая – это общий прагматизм образования. Когда-то Сухомлинский, знаменитый советский педагог, его иногда называют педагогическим экзистенциалистом, сформулировал принцип «любить культуру ради культуры». Сейчас у детей принцип совершенно другой, и он идет не от детей.
Они хотят заниматься только тем, что имеет либо прагматическое, либо развлекательное значение».

Я еще вернусь к этой проблеме, но пока хочу уточнить ответ на упрек современному ученику по части общей начитанности и эрудиции. Здесь есть и другая причина. Был такой анекдот. Иностранец говорит: «Какой странный русский язык – они скот считают по головам, а академиков по членам». Но это время прошло. Сегодня в школе юношей и девушек считают прежде всего по баллам. Это главное и для них, и для их родителей, и для учителей, и для школы. Но это ведь баллы только по трем предметам: обязательный для всех ЕГЭ по русскому языку и два предмета по выбору. А все остальное? По-разному. Чаще для учеников все остальное пофигу. Особенно страдает литература. Ведь сдают литературу только 5% выпускников, в этом году – 8,5%. Тут и школа приложила свою руку. В последней своей школе я вел уроки в классах медицинских, экономических, вообще непрофильных.
Вызывает меня директор школы: «Зачем вы тратите время на литературу? Ведь у вас ее никто не сдает. Пишите в журнал, а часы используйте для ЕГЭ по русскому языку. Его сдают все». Я думал, что эта инициатива местная. Но потом из выступления министра узнал, что эта практика широко распространена. И в 9‑м классе тоже. Здесь успехи в русском языке оплачивают Пушкин, Лермонтов и Гоголь.

Тут нужно иметь в виду и вот что. В современной науке и технике многие открытия делают на пересечении разных сфер знания. И в этом смысле советская модель школы, дающей широкое образование, имела определенные преимущества.

Но главное в том, что каждый из нас не только человек определенной профессии, но и гражданин и человек. А в этих сторонах нашего бытия трудностей, проблем, противоречий не меньше, чем в нашем профессиональном деле.

В книге «Судьба человека в современном мире» русский философ Николай Бердяев писал о том, что в обществе «нет социального заказа на высшую человеческую культуру», а потому «духовная энергия переключается на предмет недуховного порядка».

Немецко-американский психолог и социолог Эрих Фромм в книге «Иметь или быть?» на большом материале показал, что и такие, казалось бы, чисто духовные начала, как обучение, память, чтение, овладение знаниями, вера, любовь, могут стать проявлением принципов обладания и потребления. Говоря в этой связи об изучении студентами философии, Фромм пишет, что «студентов учат читать книгу так, чтобы они могли повторить основные мысли автора», а «так называемые отличники» – это учащиеся, которые способны наиболее точно повторить мнение каждого из философов. Они не учатся мысленно беседовать с философами, обращаться к ним с вопросами».

Выступая на круглом столе в Российской академии наук, А.И.Солженицын на первое место среди прочих причин, которые приводят к упадку культуры, поставил утилизацию требований. Откроем современный словарь иностранных слов. Утилизация – использование, употребление с пользой, переработка. Утилитаризм – узкий практицизм, стремление извлекать из всего непосредственную материальную выгоду, пользу. Мы еще обратимся к рекламам ЕГЭ, репетиторов и курсов. Там будет главный аргумент – сколько-то баллов, и поступление на бюджет как гарантия.

Мы подошли к самой утилитарной части нашего образования, к тому, где и в чем с наибольшей силой проявляется его прагматизация. Это экзамены. Но начнем мы издалека. Мысль о том, что во всех наших бедах виноват ЕГЭ, неверная по сути своей. Надо хорошо видеть корни плодов просвещения.

Ограничусь лишь тремя источниками.

Николай Иванович Пирогов, великий хирург, великий педагог и организатор образования, в своих замечаниях на отчеты московских учебных заведений в 1856 году написал: «Я почти ежегодно убеждаюсь, что экзаменационное направление в наших училищах вредно – оно возбуждает наклонность учащихся учиться для экзаменов, а не для науки». Пирогов был здесь не одинок.