Освобождение красоты

Сегодня до сих пор можно услышать фразу: «Художник должен писать для народа». Под народом, как правило, понимаются так называемые простые люди, не искушенные в искусстве, а потому требующие понятного произведения, без интеллектуальных изысков и двойных смыслов. Подобный подход в глубине своей исходит из того, что писатель, живописец, музыкант не принадлежит себе, а выполняет своеобразный заказ общества, на самом же деле государства, этим обществом управляющего. Сохранить и не потерять свое «я» в мире «мы» – задача не самая простая, а в тоталитарных режимах практически невыполнимая. Вот почему герой фильма «Работа без авторства» Курт Барнерт решает переехать из коммунистической ГДР в свободную ФРГ. Однако расстаться навсегда с трагическим прошлым ему не удается.

Жизнь Курта движется по кругу. События, происходящие с ним в детстве, зеркально повторяются в молодые годы. Любимая тетя Элизабет, погибшая в газовой камере, воскресает в образе дочери доктора, тетю на тот свет и отправившего и всячески противящегося отношениям своего чада с бедным художником. А лекции об искусстве в ГДР, находящейся под советским покровительством, до боли похожи на речь экскурсовода в Дрезденской галерее, которую маленький Курт услышал в 1937 году, то есть во времена правления нацистов. Тут и там слова про величие народа, отход от декаданса и, самое главное, полное забвение личного начала во имя величия: в одном случае – немецкой нации, в другом – рабочего класса.
Герою будто все время пытаются отказать в его праве на собственное видение мира, на собственный опыт, он должен ликовать и горевать со всеми, мыслить, как все, и навсегда забыть произошедшее с ним. Этакая антиутопия вроде замятинского «Мы» или оруэлловского «1984». Впрочем, в отличие от приведенных романов в фильме режиссера Флориана Хенкеля фон Доннерсмарка действуют не номера и шестеренки, а люди – живые, яркие, противоречивые и отчаянно стремящиеся утвердить свое право быть свободными. Неудивительно, что картина богата достаточно откровенными эротическими сценами с участием Курта и Элизабет, которую он, чтобы сохранить память о тете, называет Элли.
Сексуальный аспект чрезвычайно важен для понимания эпохи, когда государство пыталось контролировать даже интимные отношения. Потому отец Элли, доктор Зеебанд, постоянно прибавляющий к своей должности звание «профессор», принуждает ее сделать аборт и сам проводит операцию. Ведь даже перекрасившись из нациста в коммуниста, он сохранил общую для тоталитарного сознания модель, при которой ребенок не принадлежит матери, а его рождение определяется финансовой, социальной, расовой и прочей целесообразностью, а самое главное – если нельзя быть уверенным в здоровье младенца, его лучше умертвить в самом начале. Такое извращенное сознание вполне вписывается в идеологию обоих режимов, пропагандирующих «здоровое» общество.
Как же среди такой мишуры и грязи отыскать себя? Просто переехать из закрытого мира в свободный недостаточно, хотя и это большой шаг. Курт и Элли совершают самый главный экзистенциальный выбор – они остаются вместе, несмотря ни на что. Любовь оказывается сильнее внешних обстоятельств. Поразительно, но в фильме герои ни разу не ссорятся, и даже намек на скандал отсутствует. Их чувства при всей страстности в основе своей глубоко доверительны и нежны.
Гораздо сложнее для молодого художника обрести собственный дар. В ФРГ 1960‑х живопись воспринимается как что-то архаичное, уходящее и немодное. Юные таланты все больше пытаются удивить публику эпатажными перформансами, но выглядят подобные трюки пошло и смешно. Искусство теряет самого автора, творца, скрытого за внешними эффектами. На этом фоне вернее и жизненнее смотрится фотография, запечатлевшая время и на миг остановившая его, оставив искры воспоминаний о человеке. Ведь у каждого из нас есть своя история, свои тайные душевные переживания, определяющие во многом траекторию избранного нами пути.
Именно об этом потрясающий монолог профессора Дюссельдорфской академии художеств Антониоса ван Вертена. Он рассказывает Курту, как во время войны работал радистом и их самолет потерпел крушение. Раненого подобрали крымские татары, которые обтирали его тело войлоком и жиром, благодаря чему будущий художник и выжил. С тех пор запах этого жира и войлока преследует его. «Я так пропитался ими, понял их суть, как понял Декарт, что живет: «Я мыслю, значит, существую». Он все ставил под сомнение, все. Все может оказаться иллюзией, выдумкой. Но он знал, что вызывает такие мысли, и, следовательно, что-то должно существовать. И вот это что-то я зову «я» – говорит ван Вертен и обращается к Курту:  «Но кто же ты? Что ты?»
Профессор произносит слово «я», то самое «я», которого Курта пытались все время лишить, убеждая, что искусство не принадлежит свободной воле художника, а должно быть направлено на пользу обществу, народу, государству. Однако только художник может придать простым числам звучание номеров выигрышного лотерейного билета, и подлинное величие этих номеров будет понятно только ему. Также как подлинное величие старых фотографий, на которых маленький Курт изображен с любимой тетей Элизабет, осознает только он. Вот почему перерисованные снимки выглядят не как трафаретные изображения, а производят впечатление невероятно трагического сюжета, стоящего за милыми счастливыми лицами мальчика и девушки.
Перед нами ответ Курта на вопрос профессора. Он – это память о самых близких людях, пришедших в его жизнь. Такая память подобна бесконечным лентам из фольги, которые разлетаются по небу 1945 года. Тогда еще юный герой, устремив ввысь уставшие от слез и бессонницы глаза, осознает, что и его братья, и Элизабет, и даже добродушный водитель автобуса погибли под бомбами, умерли в бою, замучены в концлагерях. При всей разности смертей каждый сроднился теперь для Курта с крупицами фольги, собрать которые и становится его предназначением.
Вспоминается фильм Микеланджело Антониони «Фотоувеличение». Там погружение в детали обычного снимка, выход за пределы крупного плана позволяют увидеть настоящую человеческую драму, разглядеть преступление. В случае «Работы без авторства» отказ Курта копировать общепринятые штампы, будь то фреска «Единство рабочего класса» или абстрактные эскизы современных авторов, и обращение к своей внутренней боли не просто приносят ему признание, но и позволяют восторжествовать справедливости и повернуть время вспять. Символом духовной победы персонажа становится финальная сцена, когда он просит окрестных водителей автобусов одновременно посигналить и под этот гул молится. Так когда-то делала тетя Элизабет, просившая у Всевышнего милости, но судьба рассудила иначе. Теперь Бог, умерший в начале XX века, возвращается в земной мир. Его освободила из оков красота свободного искусства и безудержная вера в человеческое «я».