Носов, отец Незнайки Он умел волшебно становиться ребенком, видеть мир его глазами, чувствовать его душой и говорить его языком

Ни строкой не было отмечено в стране девяностолетие Николая Николаевича Носова. Просматривая библиографию, я заметила, что “Учительская газета” писала о нем в пятидесятые. Последние журнальные литературоведческие статьи о творчестве Носова относятся аж к концу шестидесятых – семидесятых! Это было время его взлета, но одновременно и угасания. Государственная и вроде как бы педагогическая премия им. Крупской за трилогию о Незнайке, замыслы написать продолжение, первая автобиографическая повесть “Тайна на дне колодца”, желание сказать свое и о юношеской поре первой любви, и вдруг – немощь еще не старого человека, бессонница, слабость, врачи не выпускают из дома. Ему кажется, его мучают желудочные боли. А коллеги-писатели уже зловредно жужжат: он игнорирует общественную работу по Союзу писателей! Разрыв сердца как будто разносит в клочья и маленькую планету его большой личности. О Носове-человеке забывают на четверть века…

Выездные детские писатели рассказывали Носову, что в Японии видели кондитерскую “Незнайка”…
Но что такое сам Носов?! Увы! Это мир личности – воздушный, почти не оставивший осязаемых материальных следов. Я спросила внука писателя, Игоря Петровича: может быть, его дед вел дневники, писал мемуары? Ведь советские писатели жили сложной, многоуровневой жизнью! Публично говорили одно, меж друзьями – другое. Нет, после Николая Носова остались лишь груды черновиков, записные книжки с разрозненными пометами, двухкомнатная квартира и три пишущие машинки. У Носова не было машинистки. Он говорил жене Татьяне, что ему “приятно” самому перепечатывать свои произведения. Он ведь был к себе беспощаден! В 1952 году получил Государственную Сталинскую премию за повесть “Витя Малеев в школе и дома”. А после для книги практически переписал вещь. Говорил знакомым: “Случайно мне премию присудили! Могли дать и другому!” – хотя случайного в литературной политике государств ничего не бывает.

Собственную дачу семья Николая Николаевича так и не приобрела. В функционеры Союза писателей он не просился. И даже,что удивительнее всего, не был членом Коммунистической партии! Это была его позиция – умудриться быть “свободным человеком”. Философия, которую он проповедовал единственному сыну Пете и единственному внуку Игорю. Но “свободных профессий” в СССР не было. Оба его наследника стали фотокорреспондентами ТАСС, оставив множество фотографий Носова.
– Дед был ребенком, – доброжелательно говорит Игорь Петрович, – который так и не вырос.
К слову, даже Незнайка вырос – в своих приключениях на Луне. Нет, Носов не мог быть только ребенком. Потому что тогда не было бы и его ответственного отношения к семье. Это мог позволить только настоящий мужчина – разрешить жене не зарабатывать на кусок хлеба. Она была художницей.
“Разве Носов был богат?” – спрашиваю Игоря Петровича. Нахожу ответ в воспоминаниях Сергея Баруздина: после войны он, фронтовик, решил посвятить себя детской литературе, а Носов, тогда еще занимавшийся писательской работой только на досуге, как бы пожаловался: “Детская литература не кормит! Хотя требует, чтобы ей отдавали все силы”.
Он сам смог заняться детской литературой профессионально только в сорок три года. А до этого был режиссером мультипликационных и документальных фильмов… Нет, не ребенок получил и орден Боевого Красного Знамени. На фронте он не был, но работал для фронта. В сорок третьем англичане привезли нам танк, который наши должны были усовершенствовать. Водитель сдал машину на студию “Воентехфильм” и вернулся в Англию. А наш – никак не мог разобраться в рычагах. Помог… Носов. Учебный фильм для танкистов был снят им таким образом, что машину словно рентгеновскими лучами просветили. Это произвело сильное впечатление на научных консультантов. За этот и многие другие фильмы для фронта и орден. В детстве Николай Николаевич мечтал стать… химиком, но химиком стала его сестра. А его герои химичили в его рассказах. Помните “Бенгальские огни” и “Телефон”?..
Терпеливым – вот каким он был! Ибо только терпеливый, внутренне сосредоточенный и последовательный человек мог вобрать в себя столько разных знаний – от философии до пчеловодства времен царской России. Игорь Петрович назвал его энциклопедистом.
Он был невысокого роста, с короткой шеей, большеголовый. Кто-то отмечал его “маленькие, зоркие глазки”. Но если вы взглянете на его детские фотографии, вы увидите глаза, которые потом перешли к Незнайке: большие, совершенно круглые и ясные. Это глаза, не знающие сомнений. Это глаза детства, не ведающие раздвоенности, лжи. Ведь только человек, не ведающий сомнений, мог терпеливо проводить в литературе свою линию на протяжении тридцати лет и вопреки многим обстоятельствам.
На посиделки кружка “Юных литераторов” при одном издательстве режиссер Носов приходил молчаливым, тихим, застенчивым. Когда он бесцветным голосом прочитал “Живую шляпу”, один из первых своих рассказов, еще перед войной, на него набросились: “Мелкая тема!.. Анекдот какой-то!.. Как можно?!. В Испании льется кровь!” Тогда была установка – воспитывать поколения на литературе спокойной и полнящейся высоких примеров. Из-за чего, кстати, Валентина Осеева, ходившая в тот же кружок, вынуждена была переписать “Васька Трубачева”. В изначальном варианте мальчик воспитывался у тетки-спекулянтки. Но “тихого молчуна” Носова было не так-то просто сбить с курса, который наметила его собственная душа. Ему был послан талант писателя-юмориста. Какое детство без веселого смеха! Но это был смех не ради пустого веселья. Потом, в статье шестидесятых, о своем “производственном методе” он напишет, что юмористический герой может быть только положительным.
Это означало, что смех Носова на самом деле помогал его героям и читателям в самую трудную эпоху их жизни – в становлении характера. Носов шел классическим путем – показывал характер в его развитии. Даже свои сказки он считал реалистическими, потому что события в них подчинял логике обычной повседневной жизни. Это в современных нам историях герой уже на первых страницах может убить восемь человек и даже не удивиться своей кровожадности. Вот где фальшь! Добренький характер как бы сам по себе, а жестокие поступки сами по себе. А в результате – смятение читательской души и непонимание ею назначения жизни и человека.
Именно самообразованием Носов дошел до сути настоящего искусства. Он воспитывал читателей так же, как сына, а потом и внука. Через игру давал представление о том, что человек должен всю жизнь учиться, воспитывать в себе волю.
Но если бы образцом для подражания стал Знайка, не было бы Незнайки. В том-то и дело, что мало иметь голову на плечах. Надо еще быть добрым и неунывающим человеком, непосредственным и раскованным, как Незнайка. Ведь Знайка-то самодоволен, самоуверен и не добр!
– А Носов верил в Бога? – спросила я Игоря Петровича.
Ответить он затруднился. Потом сказал: “Верил… В доме была икона, но дед не молился и на нее не крестился”.
И все-таки корни у его таланта были. Любил Гоголя и часто перечитывал его. А вот Достоевский ложился на его душу таким тяжким бременем ответственности за Россию, которую вынести не мог и книг его в доме не держал… Кстати, о Гоголе. Уже в недавнее, демократическое время в газетах попытались заявить, что Носов-де обокрал Гоголя. Пончик – это Плюшкин, вот факт кражи!
“А Солнечный город – коммунистическое будущее?” – спрашивали Носова читатели. Спросила и я у Игоря Петровича. “Каждый писатель творит из подручных ему жизненных и понятных читателю “материалов”, был ответ. – Важно другое – “Незнайка” не писался “по заказу партии и правительства, по велению сердца пламенного коммуниста”.
Именно поэтому, опубликовав в 1938 году первый рассказ, он дождался разрешения издать первую книгу “Тук-тук-тук” только через десять лет.
Заказов ему не давали, и его тогда тоже “не раскручивали”. Более того, до него доносилось мнение: “Что за проза, в которой почти одни диалоги, а описание природы, как в школьном сочинении: “Трава была зеленой, а небо синим” или же закат сравнивается с самоваром?” Ему внушали, что он еще не научился писать, не прошел литературного института – что это за образование для писателя – ВГИК? Да еще не сценарный, а режиссерский факультет! Не понимали, что у него потому (как в школьном сочинении) так много диалогов, что он рассказывает от лица детей и как дети. И что его литературный институт – его сын-ребенок и его друзья, с которыми он по-гайдаровски организует во дворе разные “полезные” игры.
Любопытно было узнать о том, как создавался “Незнайка”. Сам Носов рассказать об этом не успел. Хотя успел поведать нам о том, из чего вырастали некоторые его рассказы. “Огурцы” – из поступка его маленького племянника, который посчитал заслугой спереть из бочки с солеными огурцами, которыми торговали прямо на улице, два из них. А мама попросила мальчика положить их на место. Рассказ “Пистолет”, или “Сашка” появился из испуга жены писателя перед милиционером, который в поисках йода позвонил в их квартиру.
Но то небольшие произведения! А тут целый мир требовалось создать! Надо было это все с кем-нибудь обсуждать! С женой обсуждал – всегда прислушивался к ее советам. А еще с кем?.. Игорь Петрович говорил мне об открытом характере Носова. Открытом – детям. Но в воспоминаниях взрослых он иной! Грустный, замкнутый!
Но вот поехали детские писатели в Белоруссию на юбилей Якуба Коласа. Мария Прилежаева почему-то не выпускала Носова из виду. Может быть, потому, что ей, написавшей “Жизнь Ленина”, кто-то то ли в шутку, то ли всерьез сказал, что над той же темой страдает сейчас и Николай Николаевич.
Писательница заметила, что Носова захватила беседа с редактором детского украинского журнала “Барвинок” Богданом Чалым. Они проговорили всю ночь! Носов потихоньку рассказывал сюжет, детали “Незнайки”. А Чалый влюбился в образ и предложил тут же начать печатать сказку в “Барвинке”. В общем, первые главы произведения появились в журнале, когда всей вещи еще и не существовало!
А вот написан и принесен в издательство второй роман о Незнайке и его друзьях. У Носова приподнятое настроение.
И что он слышит?! В последних главах “Незнайка в Солнечном городе” появились “ветрогоны”, шалопаи, которые задирали на улицах прохожих и обливали их водой. Выступавшие редакторы книги не могли скрыть своей растерянности: нет ли тут педагогических и иных, политических, просчетов? С. Миримский, который не нес за последствия публикации никакой ответственности, сказал: “…В сказке черным по белому сказано, что они раньше были ослами в зоопарке… Так ли уж необходимо, чтобы все шалопаи исчезли в будущем? Может, какое-то количество их оставить?”. “В общем, посмеялись и порешили о своих сомнениях особенно не распространяться – авось как-нибудь пронесет, а если что и случится, то имя Носова, достаточно уже знаменитое, как-нибудь постоит за книгу”. Носов постоял за себя уже на этом заседании.
После войны порядки в детской литературе стали еще строже, чем до войны. И это видно по характеру иллюстраций к его рассказам. А тут к самому коммунизму готовились, чистились под него!
Интересно, какой бы изобразил жизнь Носов в четвертой сказке о Незнайке? Новая книга о “малютках” появилась уже в наши дни. Написал ее Игорь Носов. Внук, о первых семи годах которого Николай Николаевич издал “Повесть о моем друге Игоре”.
Радуясь, что стал обладать авторитетом деда, Носов как бы просил в книге читателей-взрослых: защищайте детей! Умейте их приласкать и успокоить! Только вслед за этим может прийти доверие ребенка… Трогает случай, который рассказал Игорь Петрович. Ребенком начал он заикаться, и тогда дед бросил всю свою творческую работу, увез мальчика из дома в спокойную обстановку, где они только играли и читали, много смеялись и вместе познавали живой мир вокруг. И ребенок выздоровел.
“Хорошо бы напомнить, что Николай Николаевич был педагогом”, – сказал мне Игорь Петрович. “А как?” – “Наша семья была бы рада создать при какой-нибудь детской библиотеке музей “Мир Незнайки”. Можно было бы повесить мемориальную доску на стену дома, в котором жил и трудился писатель, хотя бы к его девяностопятилетию”.

Ирина РЕПЬЕВА