Мы пришли из Венеции? Море как элемент русского этноландшафта

Человек может покидать родину и возвращаться. Он любит родину, и это природное свойство. Но слово это имеет два смысла: может быть «малая родина», место, где человек родился и вырос. А есть «историческая», этноландшафт. Это родина культуры, предков. А так как поколения уходят и уходят «под землю», а народы меняют свою этническую территорию, то и этноландшафт с течением времени тоже меняется, причем более древние слои уходят в этническое подсознание точно так же, как детские травмирующие воспоминания вытесняются в бессознательное отдельного человека.

Но они стремятся возвратиться в символах, снах, искусстве и неосознаваемых компонентах и интенциях этноса. И именно они, эти невидимые слои, становятся важнейшим фактором, определяющим как фон и орнамент исторических событий, так и часто вообще саму судьбу народов Земли.

Этносы мигрируют так же, как и люди. Археологи ведут происхождение славян от тшинецко-комаровской культуры (Б.А.Рыбаков), датируемой ХV-ХII веками до н.э., и расположенной в основном на территории современной Украины.

Предание же говорит по-другому. Автор «Повести временных лет» ведет славянский род с побережья Адриатики, от нориков, иллирийцев и венетов (иногда говорят «венедов»), оттуда, где нынче расположена Венеция, прежде город венетов. Предки венетов, энеты, по легендам, сохраненным древними авторами, после поражения Трои и троянцев (которым они были союзниками) приплыли из Пафлагонии, страны на южном побережье Черного моря.

И это уже совсем другая природная среда, если, конечно, древние авторы не ошибаются (а мы их правильно толкуем). Например, в русских сказках почти не осталось следа морских этноландшафтов. Этноландшафт там – чаще всего густой дремучий лес, куда выезжает Иван-царевич на своем богатырском коне, это искры озер, топкие болота, пригорки.

Только откуда-то с самого дна души у некоторых художественных натур вдруг всплывают странные воспоминания о «другой родине». Однажды русский художник Петр Чахотин реставрировал часовню в горах близ Пьемонта, построенную еще до разделения церквей. Часовня считалась чудотворной, и каждый раз, когда случалась чума или иная эпидемия, народ стекался сюда. После же выздоровления фрески рисовали заново, новым слоем, чтобы уничтожить заразу. И вот Петр Чахотин, снимая слой за слоем, добрался до ХII века… Все это само по себе очень интересно, но к теме нашей не имело бы отношения, если бы неожиданно в книжке о Чахотине я не наткнулся на такую сказанную им фразу: «О, как северная Италия похожа на русский север!» В этот момент я перевел взгляд на экран работавшего телевизора и вдруг услышал, что говорил диктор: «Псков предстал как русская Венеция!»

Я был поражен. И действительно, старинный русский Псков, ровесник Киева, построенный в месте слияния Псковы и Великой, причем под острым углом, кажется весь покоящимся «на воде»… А ведь в Адриатическом море, сравнительно неподалеку от Венеции, есть развалины древних городов, затопленные морем в древние времена.

Публицист П. Перцев писал в 1905 году (я цитирую книгу «Россия распятая» Ильи Глазунова): «Каждый из нас (русских. – Е.Б.), не бывая в Венеции, знает Венецию… Венеция – именно огромный, заброшенный дом без хозяина. Его теперешние жильцы не более как случайные пришельцы, которых не замечаешь, глядя на него, и забываешь, думая о нем». И Глазунов продолжает: «…Войдя в собор Сан-Марко, испытываешь чувства, близкие от посещения Софии Киевской, построенной приблизительно в то же время, в ХII веке… Я обратил внимание, что в капителях первого этажа дворца Дожей, выходящих на море, изображены разноликие скульптурные барельефы, среди которых угадываются знакомые черты славянина. Никто не может по сей день объяснить, что они означают и почему древний скульптор изобразил эти барельефы…

Венеция основана древними венедами в незапамятные времена переселения народов. Большинство из них, основав на сваях свой удивительный город, ушли на север, расселившись по всей протяженности Балтийского моря, которое в старину называлось Венедским. Историки всех времен и народов – даже советские – подтверждают, что венеды – предки славян. Не в первый раз хочу напомнить читателю, что до сих пор наши северные соседи, например финны, называют Россию страной вендов, а нас, русских, вендами. Венецианцы не были похожи поначалу на расовый тип итало-латинских племен, населявших полуостров – «итальянский сапог».

Светловолосые женщины, воспетые Тицианом и несравненными колористами венецианской школы, характерны для Венеции, но не для континентальной Италии. И не случайно герб господина Великого Новгорода походил на герб Венеции».

На северном побережье Европы венеты построили город Винету (северную Венецию), которую И.Г.Гердер в свое время называл «славянским Амстердамом». Справочный отдел книги Гердера «Идеи к философии истории человечества» сообщает, что Винета – «древний славянский город на острове Волин, в устье реки Одер, по легенде ПОГЛОЩЕННЫЙ МОРЕМ». Уж не наш ли это град Китеж?

А.Г.Кузьмин («Падение Перуна») пишет, что «… на севере Европы, в особенности у юго-восточного побережья Прибалтики, много топонимики, совпадающей с областью северо-западной Адриатики…», а в именах русов из договоров с Византией 911 и 944 годов «поражает как раз крайне незначительное количество таких, которые можно было бы возвести к германским. Большинство имен находят параллели в кельтской и иллиро-венетской традиции, отчасти иранской».

Итак, давайте подумаем: как же примирить имеющиеся данные? С одной стороны, автохтонные «славянские» племена. С другой – венеты (и какие-то еще многочисленные русы, руги, русены – с корнем «рус» – вместе с ними), которые распространились на эту географическую зону гораздо позднее, где-то в первые века нашей эры. Эти русы и венеды были членами «мобильных отрядов», гулявших по Европе и вокруг в поисках добычи. Они очень напоминали казаков, описанных Гоголем в «Тарасе Бульбе», даже такой же чуб, как был у Тараса, носил рус Святослав, киевский князь.

Древнейшую историю венетско-предславянского синтеза можно реконструировать так. В начале тысячелетия протославяне представлены зарубинецкими древностями. Затем, в I-II вв., на их земли мигрируют венеты и другие народы римской периферии.

Венеты продвигаются на балтийское побережье и дальше на восток, даже в район современной Рязани, где мы потом видим вятичей (что раньше произносилось как вентичи, причем «н» в нос). Эти самые венеты вошли в состав многонациональных «банд», рыскающих по всему миру и называющих себя русами. Вероятно, к этому моменту языки венетов-русов и праславян (оба народа – индоевропейцы) разошлись еще не очень сильно, что и было причиной «приглашения» праславянами дружин русов для защиты своих городов. Постепенно произошел межэтнический синтез – так возникла Древняя Русь.

Происхождение слов «рус» и «вене» вызывает споры, но скорее всего они означают «кровное братство»: «рус» – это КРАСНАЯ кровь (рута, руда – общий индоевропейский корень), а «вене» – тоже кровь, от чего произошло слово «вена» (сравните также венок, венец – атрибуты русской свадьбы, символ принятия в род). Эти слова в прошлом означали клятву и братство (например, итальянская вента – тайное братство).

И, возможно, это слияние МОРЯ и ЛЕСА в дальнейшем ретранслировалось и в наших летописях, и стало легендой о призвании варягов, то есть русов или венетов, славянскими или праславянскими князьями.

Л.Н.Гумилев пишет, что у каждого этноса были предшествующие, «и как минимум два, а часто больше, как у ребенка есть отец и мать, а сам он не прямое продолжение того или другой, а нечто третье. Так, сколоты смешались на берегах Днепра с росомонами и антами, из-за чего образовался древнерусский этнос – русичи, расколовшийся на части в IV в. Северо-восточные русичи слились с мерей, муромой, вепсами и тюрками из Великой степи – образовались русские…» («Конец и вновь начало»).

Это именно русы-венеты принесли к нам любовь к морю: их, русов, даже и хоронили в ладье!

В «Слове о полку Игореве» Ярославна шлет свою молитву-плач на море, где томится князь Игорь.

Възлелей, господине,

мою ладу ко мне,

Абых не слала к нему

слезъ на море рано…

Создается впечатление, что это Азовское море или Керченский пролив. Но мы знаем, что Игоря не увозили так далеко. «Море» «Слова о полку» – это озеро (возможно, Торское озеро, расположенное в самом центре земли Половецкой). Вот так и град Китеж погрузился не в море, а в озеро. Море само погрузилось в море русской души.

Поэтому неудивительно, что одна из основных схем русского православного храма – корабль (наряду с крестово-купольным храмом). Вот что пишут об этом Ю. Панасенко и А. Шмаро: «Корабельный храм… Действительно, такие церкви, если посмотреть на них с южной или северной стороны, кажутся каменными кораблями, где колокольня – носовая мачта (фок-мачта), трапезная – корпус судна, наконец, храм – возвышенная кормовая часть. А если церковь имеет выступающий широким полукругом одноапсидный алтарь, то сходство с кормой более полное… Русский «корабль» этимологически – кровный родственник итальянской каравеллы, морского трех- или четырехмачтового и однопалубного парусника с высокими бортами и надстройкой в носовых и кормовых частях. Ровно пять веков назад именно на этих надежных, испытанных судах отправился в плавание Христофор Колумб. Кстати сказать, отправился в ту же сторону (на запад)…».

«Просвечивание» моря сквозь видимый образ русского пейзажа – важный мотив русской поэзии.

Лермонтов в стихотворении «Родина» вдруг неожиданно вспоминает о море. Да! В это трудно верится, но откройте томик его стихотворений:

…Но я люблю – за что, не знаю сам –

Ее степей холодное молчанье,

Ее лесов безбрежных колыханье,

Разливы рек ее, ПОДОБНЫЕ МОРЯМ…

Море Лермонтов видит и в небе:

На воздушном океане,

Без руля и без ветрил,

Тихо плавают в тумане

Хоры стройные светил…

Как и Борис Пастернак в стихотворении «Сосны»:

…И столько широты во взоре,

И так покорно все извне,

Что где-то за стволами море

Мерещится все время мне.

Да и в прозе поразительно часто встречается все тот же мотив.

«Он посмотрел вокруг: сплошная, темно-зеленая чаща ельника, стоящая перед ним, казалась от яркости дня почти черной, и небо сквозило в ее острых верхушках особенной, морской синевой» (И. Бунин).

«Лес приближает море, и сам как море, и корабли туч ночуют у его зеленых причалов…»

(Л. Леонов).

Количество примеров можно было бы умножить, но и приведенного достаточно для обобщения: море стремится вырваться «на волю» из глубин памяти. Иногда говорят, что от варягов русская культура ничего не взяла. Но это так лишь внешне: при более глубоком рассмотрении искомое находится, но ниже этажом в информационной системе этноса.

Мне кажется, в этом контексте по-новому можно посмотреть и на живопись Айвазовского, и на «Вечный покой» Левитана, и на порыв Петра Великого построить русскую флотилию и новую столицу на берегу моря (попытку восстановить древний путь «из славян в греки»), и на роль в русской литературе Александра Грина, на явление Коктебеля в поэзии серебряного века, и на выход Гагарина в космос на космическом фрегате. Кстати, название «космический корабль» происходит еще от сравнения Циолковским управляемого дирижабля с кораблем. Характерно, что космические миры К.Э.Циолковский называл «эфирными островами». Итак, вот чем неожиданно оборачивается русский космизм. Подсознательно мы рассматриваем Космос как огромное сине-черное Море, куда неодолимо стремится древняя (венетская) часть нашей души.