Мой сын пишет диссертации на языке Шекспира. Тамара ГВЕРДЦИТЕЛИ

По свидетельству ее мамы, маленькая Тамрико начала петь раньше, чем говорить. Это, безусловно, явилось предвестием большой творческой судьбы, где были победы на международных конкурсах и фестивалях, а также покорение лучших концертных площадок мира, включая парижскую «Олимпию», после выступления в которой французская пресса окрестила Гвердцители «русской Эдит Пиаф».

– Тамара Михайловна, как вам удалось пробиться в Париже в 1991 году к маэстро Мишелю Леграну, известному у нас по музыке к фильму «Шербургские зонтики». Говорят, на Западе чужаков к «звездам» не подпускают…

– Это действительно сложно, хотя и не так безнадежно. Я уверена, что встреча с таким большим музыкантом – это подарок судьбы. Что называется, на роду было написано. Пробиться к нему нереально, если он сам этого не захочет. Мне повезло, что маэстро заметил мою кассету среди тысяч других и был настолько вдохновлен, что написал для меня три песни. Мы их исполняли на первых наших концертах. Мне иногда кажется, что это было со мной во сне. Так все это невероятно.

– Когда вы начали работать с Леграном, не сталкивались с трудностями, присущими европейской школе исполнительства, чему не учили в Тбилисской консерватории?

– Во время нашей первой встречи в его замке, где есть студия и два рояля, мы музицировали около часа. Мне было несложно, ведь я закончила консерваторию по двум отделениям – композиции и фортепьяно. К тому же я всегда была склонна к импровизационному мышлению. Маэстро был искренне удивлен, он не думал, что в советских консерваториях дают столь основательные знания. Даже проблемы с акцентом показались не столь существенными.

– В 1994-м вы дали сольный концерт в парижском зале «Олимпия», потом выступали в нью-йоркском «Карнеги-холле», «Ассембли-холле». Чем-то эти концерты разнятся с выступлениями, скажем, в Кремлевском дворце, в залах Грузии? Или зрители всюду примерно одинаковы?

– Разница, конечно, есть. Выступления на родине – это самая большая ответственность, которая только может быть у артиста. Зрители всюду одинаковы лишь тогда, когда им нравится то, что происходит на сцене. Если оставить в стороне эмоции, то многое зависит от репертуара и от уровня исполнительского мастерства. Например, в «Карнеги-холле» выступать сложно, поскольку там не разрешается использовать декорации. Ты выходишь на сцену, какой она была еще в мае 1891 года, когда этот зал открывал Петр Ильич Чайковский. Никакого шоу-балета, световых эффектов и других вспомогательных средств. Ничем не прикроешься и ни на минуту не расслабишься. Волнение такое, что тебя начинает трясти, как девчонку, впервые вышедшую на сцену.

Потом, конечно, берешь себя в руки, и концерт движется своим чередом. Постепенно начинаешь ощущать зал и слышать себя – акустика там потрясающая. Помню, после одной песни мне устроили овацию в течение шести минут. На сцене это целый кусок жизни. Тем более что не ждешь такого, а думаешь: Господи, когда же это все закончится! Кстати, за тот концерт я получила пожизненное право выступать в Карнеги-холле. Это своеобразная награда.

Когда я вернулась в Россию, то здесь ничего этого не заметили. Обидно. Как будто выступила в Жмеринке. Мы, естественно, уважаем любую публику. Но вы поймите, Карнеги-холл – это полигон, где артиста безжалостно испытывают на прочность. Если у тебя получилось там, значит, ты состоялся вообще.

– На «Евровидении-2009» Францию будет представлять Патрисия Каас. А вы не жалеете, что отказались участвовать в «Евровидении-2008»? Помню новостную заметку: «Гвердцители не сомневается в победе. Не останавливает ее и то, что зрители «Евровидения» отдают предпочтение юным участникам». Дальше шло предположение, за кого вы будете выступать: за Грузию или Россию…

– Я хорошо осознавала, что выступление на столь престижной площадке может стать для меня прорывом в эстрадной карьере. Но отношения между Грузией и Россией уже тогда были напряженными, и я не могла себе позволить потерять ни ту, ни другую страну, что, боюсь, неизбежно произошло бы, под чьим бы флагом я ни согласилась выступать. Грузия – моя родина. Россия – это Россия. Для меня она больше, чем просто страна, в которой живу. Поэтому заманчивый шанс спеть на «Евровидении» стал для меня своего рода искушением, которому нужно противостоять. И сейчас я лишь повторю слова Эдит Пиаф: «Я ни о чем не жалею!» А что еще остается?

– Вы одна из немногих, кто не дает рухнуть хрупкому мостику культурных связей между Россией и Грузией. Как думаете, после черного августа 2008-го русские и грузины надолго рассорились?

– Прогнозировать не берусь. Настроения сейчас настороженные: и здесь в адрес грузин, и в Грузии по отношению к русским. Это как с гитарой. Если одна из струн не в ладу, инструмент считается расстроенным. Внешне все вроде бы нормально: корпус цел, гриф, колки, лады на месте – но хорошей музыки не будет. Сейчас такое ощущение, что мы играем на расстроенном инструменте. Значит, надо настраивать поврежденную струну, без этого не обойтись. Это я так образно пытаюсь себя утешать. Я – оптимистка и верю в лучшее.

– Не так давно вместе с певцом из Турции Серхатом вы записали англо-русский диск «Лунная ночь в Стамбуле», где были сильны этнические мотивы. С коммерческой точки зрения затея удалась?

– Вначале был определенный успех. Несколько песен мы представили на фестивале «Славянский базар». Для нас сочинили действительно красивые композиции, отражающие колорит наших стран. Была найдена неповторимая интонация. От музыки шел чарующий флер. Но по большому счету оказалось, что соединить культурные архетипы Востока и Запада в музыке очень сложно. Во всяком случае, мы себе представляли, что этот проект получится немножко другим. Но человек предполагает, а Бог располагает. Для меня это был колоссальный вызов самой себе. Серхат показал себя блестящим певцом и замечательным другом. Мы не теряем надежды, что вернемся к этой работе, и «Лунная ночь в Стамбуле» еще займет верхние строчки в хит-парадах.

– В этой связи, наверное, закономерен вопрос об экономическом кризисе. Он сильно ударил по шоу-бизнесу?

– Те исполнители, что делали ставку на корпоративные вечера, конечно, пострадали. Но я не выступаю на корпоративах, ввиду того, что являюсь гастролирующей артисткой, а еще каждый месяц играю в драматическом театре. По моим наблюдениям, концертирующие артисты как-то даже подтянулись в ожидании тяжелых времен. Сама профессия предполагает наличие в человеке некоего стержня, который не дает права расслабляться и впадать в отчаяние. К сожалению, теперь есть города, где не получается собирать большие залы. Но я надеюсь, что это временное явление. Когда я сейчас выхожу на сцену, то вижу не столь воодушевленных зрителей, как раньше. Но по ходу концерта их лица светлеют, кто-то всплакнет, кто-то уйдет в свои грезы и воспоминания. Мое поколение, пережившее распад Советского Союза и другие глобальные потрясения, кризисом не испугаешь.

– Ваш сын Сандро – студент Лондонского королевского университета. Не спокойней ли было бы вам, если бы он учился в МГУ или Бауманке?

– Волею судьбы Сандро с десяти лет жил в Америке. Английский стал для него едва ли не первым языком. Учебные предметы, процесс общения и вообще становление моего сына как личности – все проходило на этом языке. В Москву он вернулся уже совершеннолетним. И я понимала, что переучивать его слишком поздно. Хотя Сандро сносно говорит по-русски, но мыслит, читает, пишет, защищает курсовые работы по-английски.

Я испытываю культурный шок, когда он показывает эти свои диссертации, где из 10 слов я могу перевести 7-8. И я мысленно удивляюсь: «Боже, мой сын – англичанин». А ведь в нашей семье испокон веков все дети воспитывались в грузинской и русской языковой и культурной среде. И вдруг в эту атмосферу врывается человек, говорящий на шекспировском английском. Что тут скажешь? Так сложилась жизнь. И ничего уже не переиграть.

– А после учебы он где хочет остаться – в России или на Западе?

– Он пока не решил. Его тянет и в Москву, и в Тбилиси. В своем вузе он на хорошем счету. Сейчас уже в магистратуре. В свое время он был одним из немногих студентов, кого отобрали для стажировки на Би-Би-Си. Для него это был колоссальный опыт. А пока ему предложили интересную работу в Лондоне. Я надеюсь, что он станет театральным режиссером.

– Вы победили в телешоу «Две звезды», удачно выступая в дуэте с актером Дмитрием Дюжевым. Тяжело было спеться с непрофессионалом?

– Когда мне только предложили Диму в партнеры, я очень удивилась. Он человек другого поколения, другого менталитета, к тому же не певец, а драматический актер. Сомнения были большие. Но решили попробовать. Обычно на первой же репетиции понятно – есть ли шанс у человека стать вокалистом или это клинический случай, обреченный на провал. Я посмотрела Димины фильмы. Меня потряс «Остров», где Дима играет монаха, над которым издевается главный герой. То ручку двери сажей намажет, то спросит, за что Каин убил Авеля. Из этой работы я очень многое поняла о Дюжеве. В начале наших репетиций Дима казался смущенным, но потом осмелел. Дуэт – это всегда диалог, где собеседники должны друг друга дополнять. У Димы получалось хорошо, а сейчас он совсем распелся.

– Когда Юлий Гусман предложил вам сыграть в мюзикле московского Театра Российской армии «Человек из Ламанчи», вы долго колебались?

– Я долго пребывала в уверенности, что мне это не нужно. Не хотелось откладывать проекты на эстраде, которой честно служу все эти годы. Но в жизни ничего просто так не происходит. Гусман меня уговорил. Потом я снова передумала. Потом начались репетиции, которые были мучительны. Но, видимо, заложенный в моей натуре артистизм не позволил просто так сдаться. Этот посыл пошел на пользу образу, ведь моя Дульсинея Тобосская усилием воли должна превратиться из посудомойки в «звезду пленительного счастья». К тому же там потрясающий музыкальный материал. А мне всегда было легче передавать свои чувства через музыку.

Работа была тяжелая. Юлик долго вытаскивал из меня нужные чувства. Но я ему благодарна на всю жизнь, что эту грань во мне он терпеливо оттачивал, как ювелир, и она заблестела в полную силу.

– А какими качествами должна обладать настоящая женщина?

– Женщина должна сохранять достоинство. Самое большое преступление против самой себя она совершает, когда унижается перед мужчиной и что-то у него вымаливает. Я не выношу женщину, стоящую на коленях. Каждый раз это на меня производит жуткое впечатление: читаю ли я об этом в книге, вижу ли на экране или на сцене. Мне до того обидно за унижающуюся героиню, что, подобно Марине Цветаевой, хочется самой издать «вопль женщин всех времен». Наблюдая подобное, я чувствую себя униженной, обманутой, истерзанной, оскорбленной. Женщина должна, закусив губу, в любых обстоятельствах оставаться королевой.