“Мой дедушка вас бы расстрелял”

Сказал мой ученик однажды на уроке

“И только порой под сердцем

Кольнет тоскливо и гневно:

Уходит наш поезд в Освенцим!

Наш поезд уходит в Освенцим!

Сегодня и ежедневно…”

Александр ГАЛИЧ

Десять лет назад прямо на уроке ученик сказал мне:

– Мой дедушка вас бы расстрелял!

– Почему?!

– Ну… – замялся он и горделиво замолчал в ответ… И вдруг продолжил:

– Расскажите нам еврейскую сказочку!

Это было как первая пощечина.

Вторую нанес мне депутат-генерал с мегафоном два года спустя. Он не просил “сказочек”, да я бы и не стала вступать в диалог – за генерала не отвечаю. Но вот совету своего ученика последовала, помня заповедь из талмуда “учись у своих учеников”.

…С тех пор я и пишу эту “сказочку”, уточняя факты в Треблинке и Освенциме. И рада тому, что теперь могу это делать вместе со своими учениками.

…В жаркий интервал между Балканской и Кавказской войнами, летом 1999-го, в затишье перед взрывами в Москве и началом выборов, мы одной командой взрослых и учеников готовили поездку в Польшу и Чехию.

Разрабатывая поездку по местам Холокоста, я до конца терзалась сомнениями: не избыточна ли для наших детей эта страшная информация – жизнь и так невыносима. Да и знакомые говорили: “Вы с ума сошли: возить детей в Треблинку и Освенцим!” Но каждый день мы шли к детям советоваться.

Это они, наши ученики, уточнили маршрут и приняли его; утвердили тот масштаб информации о бедах человеческих, который способна воспринять мятущаяся душа подростка…

Мы вместе искали и отбирали факты, на которые, казалось, надо обратить внимание. И уже в автобусе, отправляясь из Москвы, ребята рассказывали об истории Хрустальной ночи, о вехах войны, страницах Катастрофы и героизма. Они читали стихи Галича, Аронова, Городницкого. И ни июльское солнце за окном, ни современная Европа не мешали воспринимать этот материал, лишь усиливали его.

…Вот витрина с предметами людей, погибших в IХ форте г. Каунаса. Среди всего – круглые очки и над витриной – портрет В. Ландсбергиса. Отец композитора и спикера Сейма спасал евреев во время войны. А вот целая витрина очков тридцатых годов. Таких же круглых. Очков врачей, адвокатов, ремесленников, учителей.

– Смотрите, чемодан сестры Кафки, – говорит мне Павел, мой ученик. За день до этого в солнечной Праге, на Златой Уличке в Пражском Граде, мы забрели в небольшой дом, где Кафка у своей сестры часто бывал… Чемодан имеет надпись: имя и номер.

Я смотрю на эту надпись и даты жизни женщины по имени Тереза: 1850-1942. Ее привезли в Освенцим в 92 года, как гласит эта информация в музее Праги.

Повезло же ее именитому брату умереть до войны!

Наш экскурсовод Людек Митек, поляк с еврейской печалью в глазах, рассказывал:

– Здесь две тонны седых волос. Когда русские освобождали Освенцим, их было семь тонн. Так они изменились. Семь тонн волос – это 140 тысяч женщин. В 1957 году я был здесь в первый раз – эти волосы не были седыми…

С тех пор я живу в Освенциме.

До войны ботинок не было у детей, даже, знаете, до самого сорокового года. Я тогда в первый класс пошел. Ходили босиком. От 9 до 15 тысяч замерзло на дорогах детей. Шли пешком, отмораживали ноги… Понимаете, что такое – эта обувь (он показывает витрину с детской обувью), дорого она стоила в сорок втором году.

…Наш город был до войны небольшой, знаете. 12 тысяч. 8 тысяч – евреи, 4 тысячи – поляки.

Аушвиц и Биркенау вместе, собственно, то, что в народе называют Освенцимом, хотя это не совсем так. Здесь не просто два концлагеря, бывших рядом, не просто огромный музей и культурно-образовательный центр, куда приезжают люди всех национальностей из всех стран… В солнечном мареве за колючей проволокой сливались в одну жуткую картину 300 бараков Биркенау. Они казались пустыней за колючей проволокой. Египтом, из которого не было исхода. Улыбающиеся люди приветствовали наш автобус около своих домов – у самых почти бараков. Рядом ходили куры. На пепелище продолжалась жизнь…

…Пока в Москве, да и в стране, шли дебаты – вводить или нет курс изучения истории Холокоста в школах, мы решили попробовать. Были разные совместные программы с Российским образовательным фондом “Холокост”. И электронная почта, и семинары международные. День памяти жертв Катастрофы… В прошлом году в коротких поездках мы изучали эту сложную программу, разработать которую помогал фонд “Холокост”, вице-президент которого Илья Альтман снял фильм “Брестское гетто”.

Мы приехали в Брест в предрассветный час в теплый октябрьский день и прошли той же дорогой, по которой в 1942-м вели колонну на расстрел. Это потом мы узнаем, что до войны в городе проживали 34 тысячи евреев – половина жителей города, в живых осталось 19 человек.

Архив поведал тайны довоенного Бреста. Со страниц, на которых сохранились следы крови, на нас смотрели лица живых детей. Тогда живых. Брестские школьники. Дети Домачевского детского дома.

…И был Минск, где мы впервые читали вместе “Черную книгу” свидетельских показаний. Этот уголок города так и называется – “Яма”. Здесь братская могила расстрелянных в один праздничный день 1942 года пяти тысяч людей только за то, что они были евреями. Было это событие в Пурим – самый веселый праздник-карнавал. Там поставлен памятник в 1947-м с текстом на языке идиш. Это недалеко от станции метро “Немига”. Место это обозначено и в “Слове о полку Игореве”:

“Стелют павших на Немиге

сноповьем”.

Здесь, на Яме, неподалеку от Немиги, мы изучали “Черную книгу” В. Гроссмана и И. Эренбурга.

…И был зимний Киев, панорама Бабьего Яра, обрыв, строки Е. Евтушенко. Лица на ветру, гнущаяся, едва прикрытая неожиданным снегом в ноябре трава.

“Над Бабьим Яром шелест

диких трав”…

И рассказ экскурсовода Юлии Смилянской о том, что, имея склонность опаздывать, ее семья… опоздала на Бабий Яр, точнее на “угол Мельниковой и Докторивской”. Туда приказано было всем явиться.

…И был Витебск “летающего над городом” Марка Шагала с неожиданными его военными стихами о витебском гетто, что на берегу Западной Двины:

“Вылазьте из глубоких ям,

дядья и тетки,

ты, кузина,

ты, старый дед, – отныне вам

дается званье гражданина…”

…И подворотни вечернего Вильнюса, и пересечения улиц ХIV века в Кракове, где был средневековый еврейский рынок, а сегодня – Ягеллонский университет; и бесконечная боль Варшавы… И улица Лудзу в Риге, по которой вели историка-старика Шимона Дубнова, погибшего где-то здесь, но успевшего передать на свободу свои записи. Однажды среди конвоиров Дубнов увидел полицейского, который в бытность его в Германии был его учеником: “А, профессор! Помните, вечно вы несли всякую чушь?” “Я рад нашей встрече: о ней узнают люди”, – ответил историк. Он – один из тех, кто очень рано обозначил сравнение революции в России и восхождение Гитлера в Германии.

…Собираясь еще в первую поездку, мы, взрослые, боялись двух вещей: чрезмерного потрясения и желания мстить. Но вот что написал потом девятиклассник Володя:

– …Я опасался, что для моей психики это будет слишком тяжело. Но сначала, особенно когда мы посмотрели документальный фильм по пути в Брест, во мне проступило чувство ярости. И постепенно это куда-то отступило, и пришло чувство утраты.

Последнюю поездку мы начинали с Треблинки и закончили в Освенциме. И Варшава, и Прага, которые были между ними, лишь дорисовали ощущение звучавшей рок-симфонии. И голоса детей – прошлого и настоящего – усиливали друг друга. Потому что, если девочка-восьмиклассница видела в Освенциме портрет Анны Франк, она через месяц начинала писать стихи. Если на варшавском кладбище среди портретов детей оказывались пустые пространства, становилось понятно, что этот род прервался. И каменный Корчак с детьми, выходящий нам навстречу на варшавском кладбище, вызывал скорее не гордость, а оцепенение.

Ольга МИРЕР

Фото автора

P.S.

Одна девочка в нашей школе, увидев кадры хроники расстрелов в музее на Поклонной, спросила:

– Где находится тот ров?

И, будто отвечая с высоты своих 11 лет, девочка Лиза говорит:

– Я каждый день за всех молюсь перед сном – с тех первых, осенних взрывов в Москве. Я молюсь за всех москвичей – русских, евреев, грузин, цыган и всех-всех…