На чтение: ≈ 14 мин.Актер Сергей Дрейден – лауреат двух национальных «Золотых масок» и питерского «Золотого софита». Это если про театр. А еще обладатель многих кинопризов, очередной получил на последней «Нике» за лучшую роль второго плана в «Сумаcшедшей помощи» Бориса Хлебникова. Это если про кино. Наконец, Сергей Дрейден – замечательный собеседник, о чем, впрочем, судить, читателю.
-Сергей, привыкши мерить время круглыми датами, наверное, сейчас непременно стоит вспомнить, что именно в нынешнем году исполняется 40 лет фильму Михаила Богина «О любви», в котором вы, между прочим, сыграли главного героя. И сразу пришла на память чья-то фраза: сегодня такое кино уже не снимут.
– И не надо, раз это уже снято. «О любви» и так постоянно показывают по разным каналам. Знаю не потому, что штудирую телепрограммы, просто иногда звонят люди, которым это кино по-прежнему интересно, обычно немолодые, и они вовсе не из толпы восхищенных или тех, кому охота узнать, хоть и прошла уже тысяча лет, зачем вы это снимали. Нет, тут просто благодарный поклон.
Должен сказать, что когда я молодым человеком был близко к этой картине, то не видел в ней тех качеств, которые рождают вопрос, отчего сейчас не снимают подобного кино. Я сразу вспоминаю первую картину Миши Богина «Двое», потрясающий фильм, который делался на Рижской студии, был дипломной работой. Виктория Федорова, Валентин Смирнитский, изумительная вышла история. Фильм был короткий, но по плотности, глубине, тонкости, музыкальности, изображению все было действительно по-настоящему.
Тогда, давно, я еще не смог оценить сценарий Юрия Клепикова «О любви», учил буквы, текст, работал в прекрасной компании, где помимо Богина были и оператор Сережа Филиппов, и Миша Анникст, сын знаменитого шекспироведа, человек, который одно время занимался сценографией, попутно скульптурой, а сейчас живет в Лондоне среди книг. Ну и актеры, конечно, – Федорова, Соловей, Янковский, Гафт, Людмила Аринина. И почти все практически вначале.
– На ваш взгляд, в тех молодых артистах можно было прочесть их дальнейшую, как принято говорить, творческую судьбу?
– Это любопытный поворот, но… Сейчас скажу… Знаете, у меня другое восприятие артистов. Тут дело не в хорошо или плохо. Просто я многим отказываю в актерской сущности. Конечно, могу видеть актерские качества – внешность, голос, пластичность, но отказываю в сущности, если вижу, что человек играет на тех струнах, качествах, которые ведут только к возможному успеху. И мне сразу становится неинтересно, скучно. Потому что ты как бы видишь предмет в рекламном виде, но понюхать его не можешь, съесть, надкусить. В результате отходишь не солоно хлебавши и идешь в другое место. А еще печальнее, когда наблюдаю, как актер начинает интересно, но потом – сам ли идет, его ли ведут, но вдруг – попадает совсем в другую струю. Так и в жизни бывает: идешь, ищешь дорогу и вдруг заблудишься. Потому представить, каким будет продолжение, очень трудно.
– Если посмотреть вашу фильмографию, то выяснится, что зовут вас с завидным постоянством, практически не простаиваете, две-три картины в год у вас непременно. Но при всем том есть ощущение, что снимаетесь мало, хотя регулярно «в кадре»…
– Возможно, так происходит на фоне тех, кто действительно много снимается. К тому же я не очень большой любитель толчеи. Даже звездной. Бывает, что вокруг не просто звездопад, а какой-то Млечный Путь. Возможно, тут присутствует и некая личная установка. Великий Лоуренс Оливье на вопрос, с каким главным чувством он живет, отвечал – с чувством опасности. Но он же не о трусости говорил. А у меня – внутренняя осторожность. И она мне часто помогает, когда чувствую: тут дело добром может не кончиться, скрутят… К счастью, у меня есть привязанности и привычки, ведущие в хорошую литературу. Спасибо родителям – куда ни попадаю, первым делом стараюсь унюхать любимый книжный запах. Кому-то по душе запах леса или пышечной – его право. Мой запах – книги.
Еще я в юности смотрел много кино, оно тоже приближало к нынешней профессии. О театре я вовсе никогда не думал. Никогда в кружках никаких не был, хотя из театральной семьи. Вообще я серьезно собирался стать кинооператором, это тоже не назовешь большим увлечением, так сложилось. Зато благодаря отцу я смотрел в питерском Доме кино «под переводчика» замечательные фильмы – итальянский неореализм, французская «новая волна»… Более того, я еще и сценарии читал, а это тоже литература. Причем действительно литература. Потому что ты их не просто читаешь, а по ходу сам начинаешь внутренне на их основе что-то снимать, сочинять, фантазировать. Может, поэтому я всегда четко понимал, почему иду сниматься на конкретную картину. Пару раз, не скрываю, это было денежное дело, денежный интерес, но все равно речь шла о добротных картинах, где был на своем месте.
– Не скрою, для меня стала немалым испытанием встреча с фильмом «Сумасшедшая помощь», за роль в котором вы были отмечены «Никой». Но сейчас разговор не о достоинствах фильма глубоко почитаемого мною Бориса Хлебникова и не о том, что может стать в нем предметом дискуссии. Наверняка я был не единственным, кто с самого начала чувствовал, что в этой истории дело добром не кончится. Как не кончилось оно добром и у Досталя, скажем, в истории «Петя по дороге в царствие небесное». И этими картинами список только начинается, а в нем значатся и Хомерики, и Мизгирев, и Сигарев, и иные замечательные люди, которые снимали, не сомневаюсь, с самыми добрыми намерениями. И тут вопрос на засыпку: почему же, когда смотрим качественные заморские фильмы, то, чтобы там ни случалось, надежда на благоприятный исход теплится. А когда смотришь серьезные наши картины, то уже изначально при любом раскладе ждешь неизбежной беды?
– Мы с моими товарищами стоим сейчас на пороге одной театральной работы, пьеса замечательная, но не стану называть, чтоб не сглазить. В ее переводе в диалогах очень часто звучат обращения вроде: да, Джон? нет, Джон, почему, Джон? Моя воля – я бы это вычеркнул. И вы бы, наверное, тоже вычеркнули, потому что постоянное обращение здесь вроде, как слово-паразит.
Почему эти лишние слова? А как иначе себе еще помочь утвердиться в мысли, что это заморское не «про нас», а это «про них». А пьеса так глубока, что если, не дай Бог, станешь забираться вглубь, не думая про «там» и «здесь», то невольно начнешь искать в ней свое место в чьей-то судьбе. Начнешь каким-то образом соединяться с персонажем, брать в свой опыт что-то от него, задавать ему вопросы. Другое дело, хочу я этого или нет, но глубоко убежден, что именно так я должен в идеале размышлять. Потому что если я начну рассуждать совсем уж примитивно, то опущусь до уровня интеллекта табуретки, а я хочу оставаться на том, который уже есть.
Я к чему клоню? Когда мы смотрим американское кино, то такое впечатление, что при их вероятных проблемах у них все равно все более упорядочено. В этом убеждаешься, слушая людей, которые приезжают из Америки, вспоминая, что сам поверхностно, всего на месяц, к этой стране прикоснулся, объясняясь на полупальцах. Смотря американское кино, мы все равно не можем отделаться от желания узнать что-то про нас, про себя, про родину нашу, про Россию. «У них» может кончаться как угодно – хорошо, плохо, но ведь мы-то считаем, что даже их плохо в нашем раскладе все равно хорошо. Мы так хотим, чтоб у нас было хорошо, но даже если в нашем кино и кончится так, мы не поверим этому. Чтобы выразить наше хорошо, как мне кажется, надо искать другой киноязык. Может быть, это должен быть какой-то другой персонаж. Мне хочется встретить персонаж, который будет не из кустов побеждать, а будет смел и категорически заявит однажды: так, ребята, это свинство мы будем прекращать! С таким героем я и встретился, кажется, у Хлебникова.
– Откуда у вас столько убежденности?
– Так я уже давно в профессии. Была пора, когда сомневался, уходил от нее, но теперь так втянулся, уже и сын снимает кино, я в этом круге и не собираюсь с него сходить.
– Прочитал как-то про вас в Интернете лирическое: «Ах, этот Дрейден – зимний артист»…
– Зимой хочется не только по морозцу пройти, но и тепла хочется, согреться тянет. Хотя отеплять постоянно мне бы тоже не хотелось. Отеплять – выражение Адольфа Яковлевича Шапиро, с которым мы много работаем. Он любит говорить артисту: мамочка, не отепляй. Мамочка – уже тепло… Сейчас у меня уже есть выбор, не могу сказать, что прямо засыпают предложениями, это опять к вопросу о много или мало, просто в последние годы определился круг людей, которых так или иначе мог бы играть. Но мои персонажи… Они же зрителю не сюжет рассказывают… Случается, что артист информирует ролью, иллюстрирует часть общего сказания. А мне хочется, чтобы мои герои проживали жизнь в той же степени, как я ее проживаю в лучшие минуты. Не поверхностно. Даже если по итогу персонаж оказывается не лучшим. Но он же живет своей жизнью.
– Одну из своих пьес Александр Николаевич Островский, по-моему, написал именно о вас. Называется она «Лес», и вы, простите за пышность, один к одному актер Несчастливцев из нее. Та же бескомпромиссность, охота к перемене мест, способность исчезать и появляться, возникать то на московских подмостках, то на питерских… Словом, вы уходящая натура прежнего русского внестационарного артиста, встретить которого теперь редкость.
– На самом деле, описывая вечное перемещение артистов из Керчи в Вологду и обратно, Островский описывал традицию. В советское время в гастрольные путешествия были включены уже не отдельные артисты, а целые театры. Я тоже участвовал в этом, служа на сцене на постоянной основе. 30 лет назад я ушел из театра, ушел без крика, в силу обстоятельств собственной жизни. Но теперь я уже не тот же мальчик с завязанным горлом и ангиной, и ангина уже не та… Недавно Роман Розак сказал в одном интервью о своих учениках: что же они тыкаются? Четыре года учил их тонкостям и тайнам, а теперь они тыкаются в столице, лишь бы только где-то тыкнуться. А если еще сериал лет на 57 – жизнь вообще прекрасна!
Мне кажется, что однажды подобное должно будет разрушиться. И не только в театральной сфере. Пора уже прекращать тыкаться, простите. Перемещение – естественное состояние, артист должен играть там, где играется, и не играть там, где не играется. Однажды я видел, как мальчишки гоняли в футбол, в Киеве дело было, и один, маленький такой, бегал, бегал и вдруг остановился у предохранительной сетки, чтоб мяч на дорогу не улетал. Ему кричат: Вовка, ты чего, давай играй, продолжай. А он в ответ так печально: нет игры…
Выбор читателей
Комментарии