На чтение: ≈ 22 мин.В апреле нынешнего года исполнилось 80 лет Андрею Тарковскому. Он мог бы ещё жить, мог бы ещё работать. Но его уже очень давно нет на свете.Годы идут, но фамилия «Тарковские» по-прежнему завораживает многих. Всё актуальнее, всё острее фильмы великого режиссёра.Марину Арсеньевну Тарковскую, сестру Андрея, я впервые увидела в 1996 году в московском Доме-музее Марины Цветаевой на вечере, посвящённом трём Тарковским. Мы познакомились, договорились о встрече, которая состоялась в феврале 1997 года. Говорили несколько часов. Тогда только готовилась к выходу в свет автобиографическая книга Марины Тарковской «Осколки зеркала». В тот год было десятилетие ухода из жизни её брата, и 65-летие со дня его рождения. А ещё в том июне мир отмечал 90-летие крупнейшего поэта ХХ века Арсения Тарковского.С Мариной Арсеньевной мы встречались ещё несколько раз, и у неё дома, и в музеях, и в театре Елены Камбуровой… Сохранились диктофонные записи наших разговоров. Они ничуть не устарели, и я, как и раньше, прочитала их на одном дыхании.
— Марина Арсеньевна, расскажите, пожалуйста, о Вашей автобиографической книге.
— Написана она уже давно. Эти маленькие рассказы рождались странно. Ложась спать, я начинала думать о каких-то вещах, потом вскакивала и записывала. Ну, а днём уже шла кропотливая работа: всё много раз исправлялось, перепечатывалось. Сама форма маленького рассказа требовала тщательной работы над словом.
В книге рассказы разного жанра, есть просто документальные. Мои родители и родители родителей собирали домашние архивы. Мне кажется, архивное дело — это, прежде всего, дело семейное. Всё начинается с обычной будничной жизни. Те, кто придаёт значение мелочам, как раз и являются основателями своего домашнего архива. Беда моего и более старшего поколения в том, что мы живём элементарно тесно и не имеем возможности хранить письма, бумаги, газетные вырезки с интересными публикациями. Стараясь избавиться от лишнего мусора в квартире, выбрасываем ценные для наших потомков вещи.
Моя мама как раз придавала этим мелочам большое значение. В своём архиве (маленьком ящике, сколоченным пленным немцем за буханку хлеба) она хранила всё, что ей было дорого, что представляло для неё какой-то интерес. Видимо, мама умела заглядывать вперёд и понимала, что программу концерта или театрального спектакля надо отложить. Или, если оставались продовольственные карточки (в 47-м они были отменены), мама их тоже берегла. Трамвайные билеты. Денежные купюры… Бабушка сохраняла старые монетки.
Естественно, самое главное в этих архивах, и в частности в моём, — письма, которые береглись, перечитывались. В основном это письма отца, потому что родители разошлись, да и когда вместе жили, папа, уезжая куда-то, обязательно писал. Многое можно по ним восстановить. Это оказалось очень нужно в моей работе над книгой. Конечно, я использовала и отрывки из папиных военных писем. В военной переписке папы и мамы часто встречается имя Таня, Татьяна… Предложения, где встречается это имя, вызывали у меня какое-то недоумение. Я не могла понять, о ком идёт речь — среди наших родственников не было женщины с таким именем. Настойчиво, из письма в письмо, повторялось: «Танечка нам часто пишет…», «Танечка сегодня не писала…» Потом появляется какая-то тётя Аня. Это всё меня страшно интриговало. Я понимала, что здесь какая-то тайна, и пыталась найти к ней ключ.
Слава Богу, мне всё объяснила наша дальняя родственница. Расставаясь на время войны — папа уходил на фронт, мама с нами уезжала в эвакуацию, — они договорились о коде в письмах, что немцев они будут называть «Танечкой». Поэтому, если «Танечка сегодня писала», значит, была бомбёжка или артобстрел. А вот когда «тётя Аня», «тётя Аня очень нерешительна», «никак не начнёт действовать» — это значит, папа пишет об открытии второго фронта.
— А где сейчас находится архив Арсения Тарковского?
— С архивом Тарковских произошла драматическая история. Когда умерла бабушка, папина мать, папина старшая сестра передала весь семейный архив моей маме. Я подросла, и мне пришла в голову идея — отдать его папе, потому что он наверняка многое из него забыл или даже не знает, ведь архив долгое время был у бабушки. Я предложила маме отдать архив папе, и сама отнесла ему чемодан.
Он был счастлив, когда получил эти семейные документы. Тогда он уже был немолодым человеком. А ведь интерес к прошлому человека или страны всегда становится более живым, когда человек достигает определённого возраста. В молодости мы как-то спокойно относимся к нашему прошлому и живём больше настоящим. Теперь этот семейный архив носит следы папиной большой работы — он разложил всё по папкам, сделал надписи… Он проявил очень большой интерес, и я представляю, что он испытывал, узнавая какие-то вещи. Он как бы вновь открывал события из жизни своих родителей.
Но получилось так, что в квартиру папы въехала родственница, чуждая духу Тарковских, и она передала архив на государственное хранение. Мне даже не дали возможности сделать с него копии, поэтому приходилось работать над ним там, где он хранится, не буду называть пока, где. Это надёжное место.
Работая над книгой, я заново переживала то, что пережили мои близкие. Было трудное время: гражданская война, гибель папиного брата. Слепота и смерть отца, горе матери… Семья пережила очень многое. Папа был вынужден убежать из своего города. Начались его странствия по степной Украине. Босой, голодный, без денег, он пробирался к Азову…
Это есть в его стихах «Степная дудка». Внимательные читатели Арсения Тарковского, наверное, заметили, какое место в его творчестве занимает тема степи.
Пережить то, что испытали мои близкие, было тяжело и порой доводило меня до слёз. Эти воспоминания — большая часть моей души. Прошлое не хочет нас отпускать. Но только прошлым жить очень трудно. Поэтому я считаю, что, написав книгу, я освободилась от того, что меня тяготило.
— Почему Вы назвали книгу «Осколки зеркала»?
— Название предложила Алла Сергеевна Марченко, известный критик, замечательный человек. Сначала название мне не понравилось (слишком уж большая претензия на общность с фильмом Андрея), а потом я к нему привыкла и подумала: кажется, оно оправданно. Сама форма небольшого рассказа, короткой новеллы по жанру — отрывок, осколок. Причём все эти рассказы могут существовать вне книги, сами по себе. Они вполне закончены по композиции, по мысли. Что ж, осколки нас часто ранят, но вместе они составляют зеркало, в котором отразилась история нашей семьи.
— А до этой книги Вы что-то писали?
— До этого? Нет. По профессии я словарный редактор-лексикограф. Очень специфическая профессия, требующая большого внимания и хорошего знания языков. Училась в университете. Пока писал папа и работал Андрей, два таких мощных таланта, мне рядом с ними делать было нечего.
— Марина, Арсеньевна, расскажите, пожалуйста, о музее семьи Тарковских в Юрьевце.
— Он открылся в ноябре 1996 года. Это дом, где жила бабушка и в котором наша семья во время войны занимала одну комнатку. Музей готовило Ивановское музейное объединение, работала бригада петербургских художников. Они хотели сделать МУЗЕЙ ДУХА. Каждый посетитель прежде всего должен окунуться в ту необыкновенную атмосферу, которую создавал Андрей в своих фильмах.
— Это тот дом, который показан в «Зеркале»?
— Нет, дом, который в «Зеркале», — совсем другой. В сценарии сказано, что «это дом моего деда». У нашей бабушки был первый муж, отец нашей матери Иван Иванович Вишняков, и второй дед — мамин отчим — Николай Матвеевич Петров. В «Зеркале» говорится о Петрове. А дом, который Андрей снимал, находился под Москвой, на станции Тучково, в деревне Игнатьево. Это дом-хутор, принадлежащий семье Павла Петровича Горчакова. Наши родители снимали там помещение на лето. Вот этот дом-хутор и был воссоздан на том самом месте по фотографиям замечательного человека, нашего с Андреем крёстного отца, уже покойного, Льва Владимировича Горнунга, который снимал фотолетопись семьи Тарковских.
Построили декорацию. Посадили картошку, гречиху, чтобы она к моменту съёмок зацвела… Создателям фильма было важно продумать всё, даже то, что будет расти за окном избы.
— А поле там есть?
— Поле есть… На нём-то и посеяли гречиху, потому что её очень любила мама и всегда обращала наше внимание на то, как она цветёт. Такое море гречихи, как пенки на варенье. Розовато-сероватое море, всё жужжащее, гудящее от насекомых. Этот мир Андрей воссоздал, и, конечно, он близок не каждому. Не каждый зритель настраивается на эту волну, но мне это всё знакомо и дорого. Я во всём вижу определённый смысл. В кино у Андрея совершенно нет случайностей.
— А Вам какой фильм больше нравится?
— Меньше всего нравятся «Ностальгия» и «Жертвоприношение», но это я теоретизирую. А когда я смотрю их и все остальные фильмы, то в каждом нахожу столько глубины! Такой необъятный спектр нравственных проблем, такой удивительный сплав личности Андрея с его творчеством! Каждый фильм несёт что-то биографическое. Помните, Иван, его довоенное детство: «Мама, там кукушка…» Это слова Андрея. Мы приехали на хутор, он испугался этого непривычного звука. Актриса, которая играет мать Ивана, одета так же, как была наша мама одета на фотографиях, — в ситцевый сарафан. Вот такие мелочи мне очень дороги.
А «Зеркало» — это вообще фильм о семье, хотя Андрей, конечно, удалился от конкретных образов матери и отца. Мама, действительно, была замечательной матерью, но, кроме того, ещё и очень крупной личностью. Как раз об этом говорит сцена в типографии. Подруга начинает укорять Марию Николаевну, что она похожа на жену Ставрогина в «Бесах». Эта сцена мне очень важна потому, что обе женщины свободно оперируют Достоевским. А в то время Достоевский не издавался, в школе не изучался, его знала только старая интеллигенция. Конфликт автора и его матери заключается в том, что мать стремится его направлять всю жизнь, а он хотел бы от этого освободиться. На самом деле в жизни этого не было. Мама была человеком удивительно тонким. Это почувствовала замечательная актриса Маргарита Терехова, поразительно сыгравшая Женщину и Мать.
Уход гения из земной жизни напоминает гибель некоего грандиозного корабля, может быть. «Титаника». В бездне, его поглотившей, образуется огромная вакуумная воронка, а наверху — смятение, круговорот. Плавает на поверхности океана то, что осталось после катастрофы, — щепки, брёвна, пустые бочки, спасательные круги.. Всё это крутится по орбите, созданной мощной инерцией, исчезает под водой, выныривает, сталкиваясь и мешая друг другу.
Вот так и мы, живущие после Андрея. Это он вовлёк нас в свою орбиту, одушевил, вызвал к жизни, а теперь, уйдя, бросил на произвол в житейском круговороте. И вот уже один из нас пытается подправить биографию ушедшего, другой — на его имени сделать себе имя, третий — немножко подзаработать…
Пройдут десятилетия — и гений один на один останется с новыми поколениями. Мы никогда не узнаем, будет ли им нужен Тарковский, будут ли они искать ответы на вечные вопросы в его творчестве. Что же касается нас, то успокоимся, подумаем: а кто мы такие? Неужели у нас, кроме соприкосновения с гением, нет ничего за душой? И что дало нам это соприкосновение, чему научило?..
Каждый из пяти фильмов, поставленных Андреем на родине, должен был пробиваться через бетонную стену идеологии, бюрократии. А это был человек с нервами, сердцем, ранимый, но в то же время очень сильный. Поразительно, что в этой неравной борьбе победил Тарковский. И мне кажется, в этом его жизненный подвиг. Несмотря на идеологическое давление, на это страшное сито, которое начиналось с обсуждения сценария каждого его фильма на всех уровнях вплоть до ЦК. На каждом обсуждении Тарковский присутствовал, на каждом выслушивал замечания начальства и своих коллег. И везде отстаивал своё мнение, своё видение фильма.
— Чем занималась Ваша мама?
— Писала стихи и прозу. Училась на Высших литературных курсах, там же, где и папа. Там они и познакомились. Папа из-за здоровья их не окончил. Уехал к маминой матери и письмами требовал маму к себе. Она уехала к папе, и в результате — в анкетах в графе «образование» у неё стояло «неоконченное высшее». Мама работала в типографии корректором. Первая Образцовая типография (бывшая Сытина) находилась недалеко от нашего дома. Работа там была посменная. Мама хотела больше быть с нами, поэтому часто работала внеурочно или ночью. В общем, трудно ей жилось. В типографии работа была крайне напряжённой. Корректура читалась с лихорадочной скоростью, и при этом надо было не пропустить опечаток, особенно когда шли политические материалы. Вот тут было страшно, потому что действительно были опечатки, и люди ждали арестов.
Началась война. Район, в котором мы жили, сильно бомбили — рядом был завод имени Владимира Ильича. И мы уехали в Юрьевец, а в 1943-м уже вернулись. Жили какое-то время в Переделкине, потом снова в Москве, на Щипке.
— Если можно, поговорим теперь о Вашем отце, Арсении Александровиче. Первая его книга вышла, кажется, в 60-е годы?
— Первая книга появилась в 1962-м, когда папе было 55 лет. Он считался поэтом сложным, философским. Так же, как и Андрей у чиновников Госкино считался элитарным режиссёром. Андрея это оскорбляло. Он говорил, что делает фильмы для людей, а не для кучки эстетов и снобов. И судя по тому, какой отклик он находил в сердцах зрителей, действительно, прав был он. Хотя зритель часто «жуёт» ту «жвачку», которая ему подаётся в готовеньком виде.
Люди устали, и нужен какой-то наркотик, сказка, где добро побеждает зло. Но вместе с тем есть определённое количество зрителей, которые и сейчас смотрят и любят фильмы Андрея Тарковского, определённое количество читателей, любящих поэзию Арсения Тарковского…
— Их не очень много…
— Видимо, их столько, сколько и должно быть. Общество многообразно, и кого-то вполне удовлетворяют сериалы или детективы. А кому-то нужна высокая поэзия. Нельзя, чтобы все мыслили одинаково. Тогда возникает мода. Мода на Тарковских тоже была — после того, как имя Андрея Тарковского было возвращено на родину. Тогда было много публикаций и Арсения Тарковского. Когда возвращается изгнанник, естественно, поднимается волна интереса к его личности, биографии, творчеству.
Андрей и Арсений Тарковские сделали, как ни странно, не очень много. Но и у того, и у другого это искусство высочайшего качества. А то, что Андрей в «Зеркале» пытается объединить кино и поэзию, это тоже один из его уникальных опытов. Он сделал почти невозможное. И на этом сплаве возникает ярчайшая искра необыкновенного проникновения в души, в судьбы людей.
— Как Вы относитесь к появлению многочисленных песен на стихи Арсения Тарковского?
— Я много думала, в чём феномен поэзии Арсения Тарковского. Знаю, папа отрицательно относился к тому, что на его стихи пишутся песни. Он говорил: зачем из хорошего стихотворения делать романс? Считал, что поэзия в данном контексте важнее, чем её музыкальная версия. Конечно, Чайковский писал на замечательные стихи. Но это уже другой жанр, другое произведение. Исполнитель — это уже что-то третье. Оно может быть талантливым (как у Елены Фроловой, Эльмиры Галеевой, Александра Лущика, Сергея Никитина, Виктора Берковского), а может быть бездарным. Началось всё достаточно печально с песни в исполнении Софии Ротару «Вот и лето прошло…» Удивительно, как исполнительница не почувствовала самого стихотворения. Песня абсолютно противоположна мысли Тарковского.
Бардовское творчество — процесс неуправляемый, происходящий потому, что поэзия близка людям. Стихи живут в песнях и имеют полное право жить таким образом. Хотя для меня — это прежде всего великие стихи, и, видимо, поэтому они достаточно легко ложатся на музыку.
Фото с сайта www.segodnya.ua и www.obzor.lt.
Выбор читателей
Комментарии