«Ключевое понятие Родины»: поэзия Владимира Владимировича Набокова

Владимир Алексеевич Морар – абсолютный победитель конкурса «Учитель года России – 2000» и хороший друг «Учительской газеты». Совсем недавно он стал преподавателем проекта «Высшая лига», партнером которого является наше издание. А сегодня мы рады опубликовать его воспоминания о своем участии в конкурсе «Учитель года» почти четверть века назад. Владимир Алексеевич рассказал о том, как выбрал тему конкурсного урока, как именно прошло занятие с московскими школьниками в финале профессионального состязания, а еще – о творчестве Владимира Набокова и об образе Родины в его поэзии.

Теперь это звучит странно, но Калининградская область до двухтысячного года не принимала участия в конкурсе «Учитель года». Для меня до сих пор остается загадкой, почему его тогда у нас решили провести. Наверное, повлияла дата: как-никак миллениум – переход от одного тысячелетия к другому. И так уж случилось, что я стал победителем регионального этапа этого конкурса. Предстояло до осени подготовить урок и с ним ехать в Москву.

Еще весной, во время одного из походов в книжный магазин, обнаружил весьма объемную книгу Бориса Носика «Мир и дар Владимира Набокова». В анонсе объявлялось, что это первая биография писателя, написанная на русском языке. Тем она меня и привлекла. А вскоре мне подарили четырехтомник произведений Набокова. Тех, что созданы им на родном языке. Скандально известной «Лолиты» там, естественно, не было, поскольку ее он написал по-английски. Но и с ней я успел ознакомиться.

Приобрел и хороший сборник стихотворений Набокова. Читая, старался проникнуть в художественный мир поэта. Это было тем более интересно, что авторы многочисленных статей, появившихся в связи со столетним юбилеем Набокова, с восхищением писали о его прозе и вскользь или даже пренебрежительно упоминали о его поэзии.

Однако я уже знал, что он очень любил стихи, старательно овладевал мастерством, учась у тех, кого ценил больше других своих современников: Блока, Бальмонта, Белого, Брюсова, Бунина. Как он сам их назвал, – «пять Б». А стихами Бунина он восхищался даже больше, чем его великолепной прозой. Разумеется, что Пушкин был для него несравненным: он гордился тем, что родился ровно через сто лет после рождения гениального поэта. Кроме того, Александр Сергеевич воспринимался им еще и как образец поведения: «Я мерю честь на пушкинских весах».

Писать стихи Набоков начал еще «на заре туманной юности». Но поэтом почувствовал себя уже в эмиграции. Еще точнее – после трагической гибели отца, которого очень любил, ценил и уважал. Не случайно его памяти он и посвятил свои лучшие сборники «Гроздь» и «Горний путь». Легко заметить, что автор достаточно твердо овладел поэтической техникой, уделял большое внимание звукописи и ритмике стихов, стремился достичь самобытности. И все же он, очевидно, имел все основания так сказать о себе:

Как бледная заря мой стих негромок,
И кратко звуковое бытиё.
И вряд ли мой разборчивый потомок
Припомнит птичье прозвище моё.

Вот тут он, пожалуй, ошибся, так как его прозвище – Сирин – «разборчивый потомок» не забыл и знает, что именно так до 1940 года, до своего отъезда в США, писатель подписывал свои произведения. И если мы внимательно всмотримся в надпись под шарж-портретом, выполненным в 1924 году художником С.А. Цивинским (Civis), то прочтем: В. Сиринъ. Набоков изображен улыбающимся, с галстуком-бабочкой на груди. Этот шарж-портрет свидетельствовал о популярности молодого писателя среди эмигрантов так называемой первой волны – тех, кто покинул Россию, не приняв советской власти. И неудивительно, что надпись выполнена по правилам дореволюционной орфографии, поэтому на конце слова отмененный большевиками еще в 1918 году – Ъ (ер).

Сирин – райская птица-дева, которая, спустившись из рая на землю, очаровывала людей своим пением. У многих такой псевдоним вызывал недоумение. Набоков вообще любил головоломки, шарады, а придуманные им шахматные задачи помещал в свои сборники наравне со стихами. «Зачем я вообще пишу? – размышлял он. – Я просто люблю сочинять загадки и сопровождать их изящными решениями». Даже пейзаж Франции, где довелось жить писателю до его отъезда в Америку, напомнил ему загадочные картинки, где все нарочно спутано («найдите, что спрятал матрос»). Об этом он написал в самом конце романа «Другие берега».

… Спокойное чтение стихов Набокова продолжалось до тех пор, пока я не добрался до стихотворения 1927 года «Расстрел»:

Бывают ночи: только лягу,
в Россию поплывёт кровать,
и вот ведут меня к оврагу,
ведут к оврагу убивать.

Проснусь, и в темноте, со стула,
где спички и часы лежат,
в глаза, как пристальное дуло,
глядит горящий циферблат.

Закрыв руками грудь и шею, –
вот-вот сейчас пальнёт в меня –
я взгляда отвести не смею
от круга тусклого огня.

Оцепенелого сознанья
коснётся тиканье часов,
благополучного изгнанья
я снова чувствую покров.

Но сердце, как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так:
Россия, звёзды, ночь расстрела
и весь в черемухе овраг.

Такой сон вполне мог стать явью, если вспомнить классовое происхождение поэта, его высказывания о советской России. А самое потрясающее в этом стихотворении – последняя строфа. Неслучайно она начинается с противительного союза «но»: она противостоит всем остальным строфам, где рисуется картина расстрела, и оттого финал стихотворения неожидан. Разум и сердце лирического героя находятся в разладе, поскольку желание вернуться живет в сердце вопреки разуму, на уровне подсознания. Недаром свою тоску по Родине он называл «животной тоской». И как трагична судьба эмигранта, если даже «благополучного изгнания покров» человек готов променять на гибель, жизнь на чужбине – на смерть на Родине!

После прочтения этого стихотворения я уже твердо знал, что буду готовить урок по поэзии Набокова. Понял, о чем буду говорить с московскими школьниками. А в стихотворении «О правителях» обнаружил строку, ставшую названием будущего урока: «Ключевое понятие Родины». Таким выдалось тогдашнее лето, которое я назвал «набоковским».

«… Слово непостижимое: домой»

В том, что для Набокова понятие родины ключевое, убедиться нетрудно: немало стихотворений уже в названии содержат такие слова, как Родина, Русь, Россия. Да и сами строки говорят об этом:

Бессмертное счастие наше
Россией зовётся в веках.
Мы края не видели краше,
А были во многих краях.

Это было написано в 1927 году. Восемь лет он уже на чужбине. А в России, теперь советской, готовились встретить десятую годовщину Октября. Набоков на это событие откликнулся статьей «Юбилей»: «Я презираю коммунистическую веру, как идею низкого равенства, как скучную страницу в праздничной истории человечества… Говорят, поглупела Россия: да и немудрено. Вся она покрылась провинциальной глушью». Не очень-то слова о рае, которого нет краше, соотносятся с такой характеристикой.

А через год, обращаясь к России, он восклицал:

Слепец, я руки простираю,
И всё земное осязаю
Через тебя, страна моя.
Вот почему так счастлив я.

Но о какой же стране все-таки идет речь, если о России дореволюционной он чуть раньше напишет: «она давно мертва, и тленом ветры веют», а «советскую сусальнейшую Русь» (это его выражение) презирал до конца своих дней? Как видим, понятие Родины у него действительно ключевое, но возникают вопросы: «Какой смысл он вкладывал в само это понятие, что он подразумевал под словом Россия?»

Набоков остался верен себе: сочинил очередную загадку. Только вот «изящное решение» предоставил искать нам. И весь конкурсный урок, который проходил в московской гимназии № 1542, мы со старшеклассниками этим и занимались. Потихоньку «разматывали клубочек», шаг за шагом приближаясь к разгадке. А подсказкой для нас стали слова писателя: «Моя тоска по родине лишь своеобразная гипертрофия тоски по утраченному детству». Поэтому и наш диалог со старшеклассниками начался с разговора о детстве Набокова.

Для многочисленной прислуги он был барчуком. Трехэтажный особняк в Петербурге. Летний дом, усадьба (мыза) в 69 верстах от тогдашней столицы – в Выре. На этой фотографии ему восемь лет. В руках атлас – конечно же, бабочек. Позже Набоков напишет: «Сыздетства утренний блеск в окне говорил мне одно и только одно: есть солнце – будут и бабочки». В погоне за ними он обшарил все окрестности Выры. А позже будет ловить их и в Европе, и в Америке. И будет гордиться, что один из видов бабочек назван его именем.

В отрочестве, по признанию Набокова, поэзия стала для него «алтарём, жизнью, безумием». А в 16 лет он и сам увлекся писанием стихов. Может быть, еще и потому, что в тот год, «когда, как ни в чём ни бывало, сияло и зыбилось вырское лето», он встретил свою первую любовь. Поездка на мызу – и та становилась поэзией, а дорога – темой стихов, потому что это была дорога домой. «Домой» – так он и назвал это стихотворение:

На мызу, милые! Ямщик
вожжою овода прогонит,
и – с Богом! Жаворонок тонет
в звенящем небе, и велик,
и свеж, и светел мир, омытый
недавним ливнем: благодать,
благоуханье. Что гадать?
Всё ясно, ясно; мне открыты
все тайны счастья; вот оно:
сырой дороги блеск лиловый,
по сторонам то куст ольховый,
то ива; бледное пятно
усадьбы дальней; рощи, нивы,
среди колосьев васильки,
зелёный склон; изгиб ленивый
знакомой тинистой реки.
Скорее, милые! Рокочет
мост под копытами. Скорей!
И сердце бьётся, сердце хочет
взлететь и перегнать коней.
О, звуки, полные былого!
Мои деревья, ветер мой,
и слёзы чудные, и слово
непостижимое: домой!

Вот так обычная поездка на дачу вдруг стала «чудным мгновением», когда открылись «все тайны счастья». И оказалось, что счастье вовсе незачем искать где-то за тридевять земель, а оно совсем рядом, «вот оно»: все те предметы, что встречаются ему по дороге домой. Обыкновенный, привычный для каждого русского человека пейзаж, но это и есть Родина. Только здесь лирический герой чувствует себя дома, только здесь все хорошо знакомо («изгиб знакомой реки»), родное («мои деревья, ветер мой»), только здесь он способен ощутить себя «центром многодорожного мира» (В. Набоков).

Обратили мы с учениками внимание и на ритм стихотворения. Многочисленные паузы внутри строк способствуют повышенной эмоциональности стихов. Причина этого – обилие анжамбеманов – переносов части синтаксически целой фразы из одной стихотворной строки в другую, вызванное несовпадением заканчивающей строку постоянной ритмической паузы с паузой смысловой. Их очень много, и такая ритмическая форма стихотворения тесно связана с его содержанием. «Сердце хочет взлететь и перегнать коней» – не терпится лирическому герою поскорее приехать в свою родную усадьбу. «Слёзы чудные» – реакция на окружающий мир. Мысли отступают перед нахлынувшими чувствами восторга от того, что он видит вокруг, от нетерпения приехать на мызу. Кажется, само повествование о дороге домой ведется взахлеб.

Лирический герой впервые увидел, насколько «и велик, и свеж, и светел мир». Причем использованное автором многосоюзие (повтор союза «и») показывает, что все эти качества присущи окружающему миру одновременно, они не сменяют и не подменяют друг друга. Мир многолик. Но и каждое качество его в стихотворении раскрывается отдельно.

Мир действительно велик, и это передано в стихотворении с помощью его   пространства: верхняя точка – небо, нижняя – дорога – таково оно по вертикали. Не случайно жаворонок в этом огромном небе просто тонет. Но и по горизонтали – как пишет поэт, «по сторонам», – мир распахнут для взгляда. Причем перечисляя попадающиеся по дороге предметы, автор не использует союзы (бессоюзие): стремительно мчатся кони, мелькают по сторонам картины русской природы, лирическому герою не терпится поскорее преодолеть путь до дома. Но и сам пейзаж интересен: «то куст ольховый, то ива». Какая точность! А вот другие картины: рощи, нивы, усадьбы бледное пятно, склон, изгиб реки. Общий вид и никаких подробностей. Так сменяют друг друга планы – ближний и дальний – как будто движется кинокамера. Не застывшие, движущиеся картины родной русской природы. Набоков, кстати, любил кинематограф. В романе «Машенька» он так изобразил призрачное существование русских эмигрантов, что порой стирается грань между реальностью и иллюзорным миром кино. Писатель очень гордился тем, что родился в один день с Шекспиром. И если великий английский драматург утверждал, что «весь мир – театр», то Набоков, наверное, мог бы сравнить действительность с кинематографом.

Но мир еще и свеж, потому что «омыт ливнем», то есть освобожден от пыли, обновлен. Недаром именно в такое мгновение и открылись лирическому герою «все тайны счастья».

А что значит «мир светел»?  В стихотворении «Жизнь» Набоков писал:

Шла мимо жизнь, но ни лохмотий,
Ни ран её, ни пыльных ног
Не видел я.

И «все тайны счастья» открылись тогда, когда он понял, что добро и красота – основа бытия, ими хранима жизнь. Как тут не вспомнить А. Блока:

Сотри случайные черты – и ты увидишь:
Мир прекрасен.

Поэтому можно предположить, что первая строчка: «На мызу, милые!» – это не только обычное обращение ямщика к лошадям, это мировосприятие лирического героя, которому все кажется милым.

Интересна цветовая гамма стихотворения. «Зелёный склон», «блеск лиловый сырой дороги», «небо», «среди колосьев васильки» – светлые, сочные, свежие краски. Так что мир действительно светел! А еще мир, изображенный Набоковым, полон запахов: «благоухание».

Набоков не зря увлекался поэзией символистов, учился у них постигать магию звуков. Уже в первых двух строчках мы легко обнаружим аллитерацию – услышим повтор звуков з, ж, с. Так что эпитет к слову «небо» точен: оно и вправду «звенящее». Поэзия для Набокова – «звуковое бытиё», и о детстве ему напоминали «звуки чудные былого», в том числе и перестук копыт, переданный с помощью повтора согласных «т» в строчке: «Рокочет мост под копытами».

И все состояние мира, свое мироощущение он назвал одним словом: «благодать». В словаре Даля это слово толкуется как «помощь, ниспосланная свыше, к исполнению воли Божией». Недаром отправляется домой лирический герой под восклицание «с Богом!», как было издавна принято на Руси. А в стихотворении «Поэт» Набоков напишет: «В земную верю жизнь, угадывая в ней дыханье Божие, и славлю радостно творенье и Творца». Может быть, это и значит открыть «все тайны счастья»? Вот так однажды ясно увидеть гармонию окружающего мира, почувствовать себя частью его.

Вспомнили мы с ребятами и знаменитый сонет И.А. Бунина «Вечер». Лирический герой его тоже понял, что «счастье всюду», рядом, в самых простых предметах. Только надо его услышать и увидеть. И все зависит от самого человека, потому что «счастье только знающим дано». Древние греки согласились бы с этим утверждением. Разглядеть за бытом бытие может только человек знающий. И та поездка домой потому так и запомнилась Набокову, что и перед ним открылось то, что античные мудрецы называли бытием. Причем произошло это неожиданно и при помощи самых обыденных предметов. Такое не забывается и не проходит бесследно.

Интересно и то, что что графически стихотворение не разделено на строфы, а анжамбеманы и разнообразная рифмовка еще больше способствуют переплетению строк в единое целое. Все стихотворение как единый поток сознания. Поток дорожных впечатлений и ощущений. Мир как единство творения и Творца. И себя лирический герой почувствовал счастливым, когда ощутил свою неразрывную связь с родной природой, родной землей, неразрывную связь со всем миром. Дом – это место, где человек ощущает себя счастливым. Недаром детство свое Набоков называл «совершеннейшим, счастливейшим».

Еще раз перечитываем последние четыре строки. Оказывается, все, о чем писал поэт до того, – прошлое. А стихотворение – воспоминание о доме, о счастье. «Невозвратным раем» называл это время Набоков. Не в этом ли еще одна разгадка его «птичьего прозвища», ведь Сирин – птица, спустившаяся из рая на грешную землю. В автобиографической книге «Другие берега» он напишет: «Человек чувствует себя дома в своём прошлом». Может быть, это еще одна причина, почему свое стихотворение он назвал «Домой».

Что же изменилось? Чтобы понять это, обращаем внимание на дату написания стихотворения – 1917-1922 гг. И становится ясно, что начал он писать еще в России, а дописывал на чужбине. И не было уже России его детства, она осталась лишь как воспоминание. И вернуться домой, в Выру, он мог теперь лишь в мыслях. Не оттого ли и слово «домой» названо непостижимым? Любовь к родине вообще – тайна, которую трудно постигнуть, поскольку трудно объяснить, почему именно этот уголок земли дороже всего на свете. Но теперь слово «домой» для Набокова непостижимое еще и потому, что вернуться невозможно. Теперь в этом слове – боль утраты.  И ни в Америке, ни в Европе писатель не заведет себе дома. Даже тогда, когда станет всемирно известным и богатым, предпочтет жить в наемных квартирах и отелях. А друзьям он объяснит:

– У меня уже был дом. В России…

Может быть, потому и выбрал такое «птичье прозвище» Набоков, что в западноевропейской мифологии Сирин – это еще и воплощение несчастной души. Не зря на знаменитой картине Василия Васнецова «Сирин и Алконост» изображены две птицы-девы – плачущий Сирин и смеющийся Алконост.

Ученики смотрели на эту картину, размещенную на доске. А потом один из них обратил внимание на портрет писателя. На нем изображен пожилой мужчина. Взгляд пристальный, умный, но какой-то усталый. Это Набоков, уже признанный мастер слова, материально благополучный. Классик двух литератур – русской и американской. В общем, успешный во всех отношениях человек. Но ученик обратил внимание на то, что есть в его глазах какая-то неодолимая тоска. Значит, не только я заметил это.

«Вся Россия делится на сны»

Теперь, когда Россия стала воспоминанием, а вернуться домой можно было лишь мысленно, еще оставались сны:

Только сны утешат иногда.
Не на области и города,
Не на волости и сёла,
Вся Россия делится на сны,
Что печальным странникам даны
На чужбине ночью долгой.
Сны бывали счастливыми:
Что таить – случается и мне
Видеть сны счастливые: во сне
Я со станции в именье еду…
Но от этого ностальгия становилась еще мучительней:
…Ведь странникам даны
Только сны о родине, а сны
Ничего не переменят.

И часто ему снился один и тот же сон – расстрел. Это было как наваждение. Читаю это стихотворение наизусть: «Бывают ночи: только лягу…» Даже после чтения в классе сохраняется тишина. Это стихотворение мы не будем подробно анализировать. Предлагаю старшеклассникам высказаться по принципу «свободного микрофона». Они ведь уже опытные читатели. Потом обращаю их внимание на то, что, описывая расстрел, поэт использует неопределенно-личные предложения, дважды повторяя глагол «ведут». Враждебная, безличная сила, похожая на рок, перед которой человек чувствует свою беззащитность, когда он только и способен, что обреченно закрыть руками грудь и шею за миг до того, как прозвучат выстрелы.

А заключительные строки так похожи на оксюморон – сочетание несочетаемого: «Россия, звёзды, ночь расстрела / И весь в черёмухе овраг». В своем комментарии к «Евгению Онегину» Набоков писал о роли черемухи в жизни русского человека, и в его стихотворениях о любви черемуха встречается не раз. И опять перед нами пейзаж его родной усадьбы, только теперь она – место расстрела.

Нередко Набокова упрекают, что «его Россия – очень замкнутый мир» (Зинаида Шаховская). Но мне кажется, важнее понять, почему это так. Он с детства воспитывался как гражданин мира, космополит, «по-английски читать научился раньше, чем по-русски», «Эдемский сад представлялся ему британской колонией». С детства он мечтал учиться в Кембридже, и мечта сбылась. И что же?

В неволе я, в неволе я, в неволе!
На пыльном подоконнике моём
Следы локтей. Передо мною дом
Туманится. От несравненной боли
Я изнемог…

В Кембридже Набоков ни строчки не напишет по-английски, а приобретет себе «Словарь живого великорусского языка» В. И. Даля, который отныне будет сопровождать его повсюду. А в «Других берегах» он напишет: «Настоящая история моего пребывания в английском университете есть история моих потуг удержать Россию». Удержать хотя бы в памяти. И видимо, «в минуты роковые» память живет по своим законам. Хорошо это выразил Константин Симонов, которому довелось пройти дорогами войны. В стихотворении «Родина» он писал:

Но в час, когда последняя граната
Уже занесена в твоей руке,
И в краткий миг припомнить разом надо,
Всё, что у нас осталось вдалеке,
Ты вспоминаешь не страну большую,
Какую всю изъездил и узнал,
Ты вспоминаешь родину такую,
Какой её ты в детстве увидал.

Вот так и случилось, что для Набокова Россия сжалась до размеров усадьбы. И упрекать его за это бесполезно.

«Ты – в сердце, Россия»

Уже в Крыму, в 1919 году, наверняка зная, что скоро он станет изгнанником, он пишет стихотворение «Россия», в котором определяет для себя, что такое Родина:

Не всё ли равно мне, рабой ли, наёмницей
иль просто безумной тебя назовут?
Ты светишь… Взгляну – и мне счастие вспомнится.
Да, эти лучи не зайдут.

Ты в страсти моей и в страданьях торжественных,
и в женском медлительном взгляде была.
В полях озарённых, холодных и девственных,
цветком голубым ты цвела.

Ты осень водила по рощам заплаканным,
весной целовала ресницы мои.
Ты в душных церквах повторяла за дьяконом
слепые слова ектеньи.

Ты летом за нивой звенела зарницами,
в день зимний я в инее видел твой лик.
Ты ночью склонялась со мной над страницами
властительных, песенных книг.

Была ты и будешь. Таинственно создан я
из блеска и дымки твоих облаков.
Когда надо мною ночь плещется звёздная,
я слышу твой реющий зов.

Ты – в сердце, Россия. Ты – цепь и подножие,
ты – в ропоте крови, в смятенье мечты.
И мне ли плутать в этот век бездорожия?
Мне светишь по-прежнему ты.

Это стихотворение прочитал ученик, которого рекомендовала его учительница. И он не подвел. Обсуждаем услышанное. Помогают тексты, лежащие на столе старшеклассников. Пробуем понять, что же подразумевал поэт под словом Россия. Начинаем накапливать наблюдения.

Правы те, кто заметил, что Набоков старательно стремился закрепить у себя в душе образ Родины, поэтому так часто повторяются в стихотворении местоимения «ты» и «я» (в различных формах). Он как бы решает, что есть «ты» (Россия) для «меня» (Набокова). Причем у него свой взгляд на его страну, а потому ему все равно, как назовут ее другие. Более того, он противопоставляет свою точку зрения тем, кто называет Россию «рабой, наёмницей иль просто безумной».

Вообще, антитезы играют большую роль в этом стихотворении: осень – весна, зима – лето, день – ночь. Россия для него во всем, она для него – все.  Наверное, потому что она для него – воспоминание о счастье. Вспоминая Кембридж, он признается в «Других берегах»: «…состояния гармонии я достиг в ту минуту, когда то, чем я только и занимался три года, кропотливая реставрация моей, может быть, искусственной, но восхитительной России, была наконец закончена, т.е. я уже знал, что закрепил её в душе навсегда».

Местоположение такой России только в сердце человека. И представляется она ему в виде голубого цветка. Есенину тоже она казалась такого же цвета: «Голубую оставил Русь». Может быть, благодаря простору своему, когда «не видать конца и края» и «только синь сосёт глаза». Но для Набокова его Россия еще и звезда («Ты светишь…»), причем звезда путеводная: «И мне ли блуждать в этот век бездорожья? / Мне светишь по-прежнему ты». Что же является лучами этой звезды, из чего складывается образ Родины?

В 1939 году Набоков окажется перед реальностью потери читателя, поэтому вынужден будет начать писать свои книги по-английски. Как не просто ему далось такое решение, мы можем судить по его стихотворению «К России», где он заклинал: «Отвяжись, я тебя умоляю». Здесь же он пишет:

Навсегда я готов затаиться
И без имени жить. Я готов,
Чтоб с тобой и во снах не сходиться,
Отказаться от всяческих снов;
Обескровить себя, искалечить,
Не касаться любимейших книг,
Променять на любое наречье
Всё, что есть у меня, – мой язык.

Еще раз вспомним, что, учась в Кембридже, он приобретет Толковый словарь Даля в четырех томах. А выстоять ему помогут любимейшие книги: «Из моего английского камина заполыхали на меня те червлёные щиты и синие молнии, которыми началась русская словесность. Пушкин и Толстой, Тютчев и Гоголь встали по четырём углам моего мира». Недаром он напишет о России: «Ты ночью склонялась со мной над страницами / Властительных, песенных книг».

Конечно, навсегда сохранит он в сердце родные русские пейзажи: «В полях озарённых, холодных и девственных / Цветком голубым ты цвела». Вообще, в стихотворении много олицетворений. Например: «Ты осень водила по рощам заплаканным, / Весной целовала ресницы мои». Видимо, и для Набокова, говоря словами Блока, «родина – это огромное, родное, дышащее существо, подобное человеку».

Рассказывая о своей первой любви в «Других берегах», писатель признавался: «На несколько лет потеря родины оставалась для меня равнозначной потере возлюбленной». И в стихотворении «России» мы читаем: «Ты в страсти моей и в страданьях торжественных, /И в женском медлительном взгляде была».  Но Родина – это ещё и вера предков: «Ты в душных церквах повторяла за дьяконом / Слепые слова ектеньи».

«Дар – это поручение», и, однажды осознав свое предназначение, Набоков оставался верен ему до конца своих дней. Труд и творчество – такова вся его жизнь. Но если бы в сердце своем он не сохранил Россию, то вряд ли бы состоялся как писатель.

Я рад, что старшеклассники сказали это. А ведь и вправду все, о чем написал Набоков в этом стихотворении, «лучи» светившей ему путеводной звезды – России. А эти «лучи» – вневременные ценности, которые бережно передаются из поколения в поколение, позволяют народу как духовной общности выстоять в любых ситуациях. Нация – это общность святынь. И поэт это очень хорошо понимал, ощущая себя еще одним звеном в бесконечной цепи поколений русских людей. Отсюда и признание: «Я люблю сцепление времён». Недаром автобиографическую книгу «Другие берега» он начинает кратким перечнем предков. И потому Набоков, говоря о России, уверен, что она была и будет. А в стихотворении «О правителях» с недоумением напишет:

С каких это пор понятие власти
Стало равно ключевому понятию родины?

И неоднократно он повторял, что его расхождение с советской властью никак не связано с имущественными вопросами. Он с презрением относился к россиянам, чья ненависть к коммунистам была вызвана сожалением об утрате капиталов или классовых привилегий. У него к большевикам был свой счет: они лишили его той России, которая была его «счастливейшим, совершеннейшим детством», «невозвратимым раем».

Когда я в конце урока показывал портрет Александра Галича, не очень надеялся, что мне скажут, кто это. Но я рад, что ошибся. И пусть всего лишь один ученик ответил на мой вопрос, но ответил. А потом мы слушали песню, которая называется «Когда я вернусь». Причем эти слова настойчиво повторяются несколько раз, открывая сокровенное желание автора. Их, уехавших из России в 70-е годы, называли эмигрантами «третьей волны».

А вот так написано в романе Набокова «Дар»: «А когда мы вернёмся в Россию?.. Я наверняка знаю, что вернусь, – во-первых, потому, что увёз с собой от неё ключи («ключевое понятие»!), а во-вторых, потому что всё равно когда, через сто, через двести лет, – буду жить там в своих книгах». Что ж, вот и сбылось пророчество писателя, он действительно возвратился на Родину. Вернулся домой.

Владимир Морар, заслуженный учитель РФ, победитель Всероссийского конкурса «Учитель года – 2000»