История как эксперимент

Роман М.Степновой «Сад» не только был практически единодушно назван одной из главных книг 2020 года, но и оказался в числе самых широко обсуждаемых. По крайней мере, обсуждаемых в блогах и в кулуарах: читатели с увлечением следили за историей поздней беременности княгини Борятинской (шутка ли – оказаться в «интересном положении» в 44 года, да еще и в 1869 году!), за рождением и воспитанием ее обожаемой дочери Туси, за нововведениями, предпринятыми в усадьбе Борятинских потомственным доктором Мейзелем (он-то и окажется главным героем всей этой истории), наконец, за неожиданным романом подросшей княжны Борятинской с таинственным красавцем Радовичем, лучшим другом известного революционера-народника Саши Ульянова…

Критика о «Саде» также пишет охотно. В толстых журналах можно найти проницательные аналитические рецензии («Де Сад» А.Жучковой в «Вопросах литературы», №1, 2021 г.), в Сети – разнообразные отклики, как хвалебные (например, М.Кучерской и С.Лебеденко), так и негодующие (например, А.Кузьменкова). Против обыкновения отзыв Кузьменкова («Все в сад!», Alterlit, 27 ноября, 2020 г.) стоит того, чтобы кое-что из него процитировать. Потому что в нем озвучены основные претензии патетически настроенных критиков к современной литературе вообще: «Нарядилась Степнова Водолазкиным… Князь Владимир Анатольевич то Дрюона процитирует: «негоже лилиям прясть», то Мандельштама: «Россия, Лета, Лорелея». Как-то невзначай в пореформенную эпоху забредут декаденты под ручку с Набоковым, и залетит грузовой дирижабль Циолковского. Зачем? Не слишком понятно. Спасибо и на том, что обошлось без пластиковых бутылок. А потом М.С. забава до смерти надоест – в сад!»

Вообще достойна восхищения непоколебимая уверенность, с которой А.Кузьменков утверждает, что роман о XIX веке должен быть написан языком XIX века, а роман о XVI веке – соответственно, языком XVI века^[1]. И чтобы никаких пластиковых бутылок в средневековом лесу не стояло! Непонятно, правда, в чем в таком случае будет ценность подобного текста: для чтения о XIX веке у нас есть Толстой, Достоевский, Чехов и иже с ними – все те, кого так изящно, играючи окликает Степнова устами своих персонажей. Нет, берясь за условно исторический роман сегодня, мы не ждем от него безупречной исторической стилизации, мы хотим увидеть историю как экспериментальное поле, в котором работают современные образы и концепты, современный способ мышления и… современный язык.

Именно так происходит в романе Степновой, последовательно разворачивающем перед нами все ключевые идеи начала XXI века. Тут вам и феминизм (Туся), и новейшие принципы воспитания детей (княгиня Борятинская и Мейзель), и русский либерализм (вся история Мейзеля, одновременно и презирающего пресловутый русский народ, и страдающего за него)… При этом Степнова отчетливо не принимает готовых идей, и практически каждый подобный «изм», каждый образ, послушно вплывающий в руки читателю, в какой-то момент подвергается резкому авторскому сомнению. Мейзель – благородный и просвещенный врач, этакий Чехов до Чехова? Но он разрушает семью Борятинских, ломает характер Туси, да и зла от него населяющие княжеское имение крестьяне видят столько же, сколько добра. Туся – особенный ребенок? Безусловно, модное нынче расстройство аутистического спектра у Туси имеется, но, позвольте, любимого жениха Нюточки она женит на себе вовсе не из-за РАС, а из-за чего-то другого, не слишком монтирующегося с образом непонятой миром особенной души. Княгиня Борятинская – заботливая мать, согласно теории привязанности принимающая своего ребенка таким, какой он есть, и в 45 лет сумевшая перестроиться со светского («наталье-гончаровского») материнства на истинное («толстовское»), но чем тогда объяснить ее холодность к старшим детям, выросшим на руках гувернеров и нянек? Радович – предатель, шулер и жиголо? Но именно он становится эмоциональным камертоном романа, остро улавливая фальшь и несправедливость происходящего, пусть и не умея этой фальши противостоять…

А потому что постмодернизм не предполагает противостояния. Он предполагает пародию. Образы «Сада» при всей их глубокой лиричности явственно пародийны, не случайна перекличка с «Вишневым садом» Чехова, тоже пародирующим русский классический реализм со стандартным набором его персоналий – от «лишнего человека» Гаева до «нового человека» Лопахина, от «тургеневской девушки» Ани до декадентки Раневской. Пародирующего, следовательно, разрушающего. То же самое делает и Степнова, поэтому права М.Кучерская с ее высказанным в личном блоге суждением не только о «Саде», но и о творческой манере Степновой как таковой: «Материал, из которого Марина Степнова творит свои небо и землю, Адама, Еву, их сыновей и дочек, – русская культурная мифология. Это мифы. Об уездной усадьбе, о помещичьем саде, о психопате на троне, о русском бунте. <…> На выходе же получается разрушение их, этих мифов. Одного за одним. Деконструкция… Похожую работу Марина Степнова уже делала прежде, например, в «Женщинах Лазаря». Там точно так же красиво, сочно, избыточно рассказывалось о потаенной смертной жути мифов советских – о русской элите, о русском быдле, русском балете. «Сад» говорит о мифах более раннего происхождения, сложившихся вокруг «России, которую мы потеряли» (Facebook, запись от 31.12.2020).

На фоне всеобщего увлечения мифологемами, торжества архетипов и падения в архаику предупреждение Степновой об опасности привычных культурных мифов выглядит особенно своевременно. Тем более что и сделано оно на понятном нам языке. Наш язык не язык XIX столетия, он слишком щедро приправлен, по Бахтину, «чужим словом»: едва ли не каждому нашему переживанию можно найти соответствие в мире реминисценций, отсюда мандельштамовские строки в устах князя Борятинского, отсюда и «вздернутая губка с усиками» старшей княгининой дочери Лизы, отсюда и ощущение преодоленного постмодернизма, которое оставляет после прочтения степновский роман.

Степнова преодолела инерцию постмодернизма, вмешав в пародийный по своей сути текст ярко выраженный элемент лирики, нежности и сочувствия к своим персонажам. Вне всякого сомнения, «Сад» получился пародией, но, как и другой сад, вишневый, лирической, как бы подчеркивая, что без лирики, а следовательно, без любви («Я вас люблю и потому не могу поступить иначе», свидетельствует Саша Ульянов в предсмертной записке, вполне постмодернистски адресованной Виктору Радовичу) в этом мире безоглядного и беспощадного постмодернизма нечего делать.

Если ты, разумеется, не Кузьменков.

Марина Степнова. Сад. – М. : АСТ, 2020. Редакция Елены Шубиной.

^[1]        В этом смысле, конечно, соблазнительно провести напрашивающуюся параллель между «Садом» Степновой и «Коль пойду в сады али в винограды» (2017) безупречного стилиста Ю.Старцевой. Соблазнительно, но мы не будем, притом что – и в этом особая прелесть – оба текста хотя и по-разному, но весьма хороши.