Если работа интересна – не важно, сколько за нее платят. Сергей ЧОНИШВИЛИ

Актер столичного театра Ленком Сергей Чонишвили – человек неожиданный. В том смысле, что никогда не знаешь, чего от него еще можно ждать. Новых воплощений в Ленкоме, новых ролей в кино, новых работ по озвучиванию мультфильмов и фильмов, новых книг (а у Сергея уже вышло два сборника повестей и рассказов «Незначительные изменения» и «Человек-поезд»), новых телепроектов? Он родился в знаменитой актерской семье в Туле. Вскоре вместе с родителями перебрался в Омск, где до сих пор живет память об его отце. В честь Чонишвили-старшего назван местный Дом актера. После школы Сергей приехал в Москву и поступил в Щукинское училище, которое окончил с красным дипломом. Уже в студенческие годы он отличился – сыграл в скандальном спектакле «Цена» Артура Миллера в постановке не менее скандального режиссера Андрея Житинкина. После чего его сразу же пригласили в Ленком, где ввели в несколько знаменитых спектаклей. В конце прошлого года Чонишвили вручили театральную премию «Чайка» в номинации «Злодей года» за роль в премьерном спектакле Ленкома «Женитьба». Он много снимается, а широкой публике стал известен после исполнения роли князя Шадурского в сериале «Петербургские тайны». Его голосом говорят два мультгероя – Бивис и Бат-Хед. А еще Чонишвили – голос канала СТС. Впрочем, его заслуги можно перечислять до бесконечности.

– Сергей, как вы считаете, вы покорили Москву?

– Когда в 1982 году я приехал сюда с одним чемоданчиком, то уже знал, что мне придется все делать самому. На все про все у меня было четыре года института: за это время я должен был стать профессионалом и «зацепиться» в Москве. Я знал, что не вернусь в Омск, и, как говорится, терять мне было нечего. Хотя в Омске меня ждало полное благополучие – квартира, возможность «откосить» от армии, главные роли в театре. Но я выбрал Москву, которая для меня стала тем городом, где я живу и буду жить. Он мне нравится своей жесткостью, какой-то ненормальностью.

– У вас есть обида на Марка Захарова за то, что он мало занимает вас в театре?

– Даже если и есть, я никому об этом не скажу. Я вообще тот человек, что никогда не ходит к главному режиссеру и не выпрашивает у него работу. С театром мне в чем-то везло, а в чем-то – нет. В Ленкоме меня сразу ввели в спектакли «Юнона и Авось», «Жестокие игры». Был хороший спектакль «Мистификация» по Гоголю, «Женитьба» в постановке Захарова.

– В вашей судьбе большую роль сыграли два режиссера – Марк Захаров и Андрей Житинкин. Как бы вы их определили?

– С Житинкиным я работал еще со времен театрального института. Он поставил знаменитый спектакль «Цена» по пьесе Артура Миллера. С ним мы делали «Игру в жмурики», «Ночь Трибад» по Перу Улову Энквисту, потом был «Псих» и «Старый квартал» в театре Олега Табакова. Захаров – это человек, которому я честно служу с 1986 года. Это человек, который создал свой Театр. И естественно, я ему благодарен за то, что временами являюсь частью его художественного замысла.

– Многие годы Чонишвили был хорошим театральным актером. И вдруг Чонишвили становится знаменитым киноактером, при этом его театральная слава будто бы отступает на второй план. Как вы себя чувствуете в такой ситуации?

– Если говорить честно, то я не могу сказать, что с того момента, как начал активно сниматься в кино, что-то сильно в моей жизни изменилось. Я вполне адекватный человек, чтобы понимать, что происходит. Более того, я считаю, что в театре сделал не так уж и много. Единственное, за что могу себя похвалить, это «Цена», ради которой я, наверное, вообще поступал в институт. Да, какие-то изменения стали происходить в 95-96-х годах, когда вышел сериал «Петербургские тайны» и у меня стали все чаще брать интервью. Тогда же стали вспоминать о нашумевшей «Цене» и «Игре в жмурики». Почему не раньше?

– Вам неприятно, когда о вас вспоминают только по какому-то поводу?

– Нет. Есть определенный ряд людей, которых узнают всегда и везде. Я в это число, слава богу, не вхожу. Даже когда я езжу в метро, то не всегда бываю узнаваем, что просто замечательно. Я не чувствую себя человеком известным или неизвестным, скорее – востребованным. Мне не нравится шумиха, я не фанат самого себя, никогда не занимался и не буду заниматься саморекламой.

– Что для вас сейчас театр?

– Я слишком много ставил на театр и много из-за этого проиграл. Вот вы вспомнили про спектакль «Мистификация». А ведь это моя первая премьерная роль со словами за тринадцать лет. До этого у меня были только вводы. Я репетировал роль Глумова в «Мудреце» и был снят за двадцать дней до премьеры, хотя на этот спектакль поставил очень много, отказавшись от двух ролей в кино, от хорошего заработка, а с деньгами у меня тогда было очень туго. А потом похожая история произошла во время подготовки к «Варвару и еретику». Но тогда я уже понял, что все отдавать театру нельзя – ты все равно останешься в проигрыше, – и стал заниматься параллельно своими делами. Сейчас я нашел с театром некий баланс общения. Мне нравится Ленком своей профессиональной организацией, хорошими актерами. Театр мне нужен как место работы, как «свой дом», но к нему нельзя относиться ОЧЕНЬ серьезно.

– А к чему тогда нужно относиться серьезно?

– К самой работе. Свой предмет нужно знать досконально. Я не люблю халяву, халтуру, поверхностность. Могу чего-то не знать и не постесняться спросить. Это хорошо, что я занимаюсь актерством, оно позволяет попробовать себя во многих областях. В детстве я хотел быть океанологом, мне интересны были не классы и разряды рыб, а бесконечное разнообразие океана. Моим кумиром был Жак Ив Кусто со своими фильмами. Где-то в пятом классе появилась мечта об актерстве. Не помню, когда впервые побывал за кулисами, я вырос в театре и все время видел, как много работают мои родители. Они, конечно, отговаривали меня, советовали заняться чем-нибудь другим. Но я был тверд в своем желании. Уже приехав в Москву, я понял, почему хотел быть актером, почему до этого мечтал стать океанологом. Я жил в другой стране. В стране, которая требовала постоянных рамок. И свободу в ней можно было получить только, если занимаешься какой-то открытой темой. Например, океаном или театром, где, прикладывая на себя разные роли, можно уйти в своеобразную внутреннюю эмиграцию.

– Однажды вы назвали свое писательство «смертельной болезнью»…

– Да, эта болезнь «смертельна», потому что, начав писать, уже не могу жить без этого, не могу от этого избавиться, начинаю неуютно себя чувствовать, когда не пишу.

– В «Незначительных изменениях» много от самого автора. Не боялись выставлять на суд зрителей интимно-личные переживания?

– Я не претендую на звание писателя, просто пытаюсь найти свою, еще никем не занятую нишу. Это не мемуары, не воспоминания о себе любимом. Просто «Незначительные изменения» более личные, чем какие-то другие книги. Там есть некоторые персонажи, списанные с реальных людей. Как бы фантастика на тему о том, что могло бы быть с моими знакомыми. Но в этом мало меня самого, это литература. После «Незначительных изменений» вышел «Человек-поезд». Принципиально пишу от руки, а не на компьютере. Мне необходим лист бумаги и скользящая по нему ручка. Мне нужно делать стрелочки, что-то зачеркивать, ощущать процесс работы. Тогда слово получается живое, оно несет некую энергетику. Не могу думать, сидя перед экраном.

– Вы любите музыку, особенно джаз. Когда музыка появляется в вашей жизни – когда вам хорошо или когда плохо?

– Если бы у меня дома был инструмент (а я играю на фортепиано и гитаре), то музыка звучала бы всегда. Пока я себе такой роскоши позволить не могу. Надеюсь, дойдет время и до музыки.

– Джаз – это импровизация. Как вы относитесь к импровизациям в жизни? Строите ли четкие, далеко идущие планы?

– Конечно, жизнь – это постоянная импровизация. Я готов каждый день перекраивать по несколько раз. Но если встреча назначена, на нее никогда не опаздываю. Я не могу сказать, что у меня нет планов. Они есть, но их можно легко откорректировать. В отношении работы я легкий на подъем человек. Это на отдых меня тяжело сдвинуть.

– Столько всего позади, а что же впереди?

– Очень люблю этот вопрос, он заставляет вспомнить, чем я собираюсь заниматься. Еще одна прелесть заключается в том, что творческие планы не могут состариться, они все время есть и приблизительно одни и те же – играть в театре, сниматься в кино, писать книги. Я не знаю, насколько эти планы творческие, но есть идея сделать такую штуку. Так получилось, что всех моих героев убивают, в театре, в кино. Дошло даже до того, что мой приятель возглавлял курс в театральном институте и пригласил меня читать лекции о том, как играть героев, которых в конце убивают. Меня даже один раз на самом деле посчитали за умершего. Я приехал как-то на «Мосфильм», и ассистент стал по картотеке искать мою фотографию. Среди живых ее не обнаружили, нашли ее среди умерших актеров. В Питере повторилась та же ситуация, моя фотография нашлась среди умерших. Остался «жить» я только в Одессе.

– Как вы относитесь к розыгрышам и мистификациям? Не хотелось ли вам самому придумать какую-нибудь легенду про себя?

– Лучший способ вранья – это правда. Все равно не поверят. Для розыгрышей мне хватает театра.

– Что такое тогда для вас одиночество?

– Артур Миллер очень хорошо сказал: «Одиночество – это когда не хватает второй пары рук». У меня то же самое.

– Как вы сейчас воспринимаете свою работу по озвучиванию мультфильма про Бивиса и Бат-Хеда?

– Бивис и Бат-Хед – это пройденный этап, и мне абсолютно не зазорна эта работа, потому что сделана она честно. Нет ничего проще, чем кого-то ругать, но попробуйте сами озвучить двух мультяшных персонажей «с листа». За всю свою жизнь в профессии я не сделал ничего, за что мне было бы стыдно. Никогда не начинал работать, не спросив сам себя, интересно мне это или нет. Причем деньги всегда были на последнем месте. Если интересно – не важно, сколько за это платят. Даже если вообще не платят. В этой жизни ценны люди и те дела, что ты делаешь, а не деньги.

Сергей ЧОНИШВИЛИ