Другая жизнь Сергея Урсуляка

Картина Сергея Урсуляка «Долгое прощание» по одноименной повести Юрия Трифонова была выдвинута на соискание Национальной кинематографической премии «Ника» аж в трех номинациях. Исполнительница главной роли Полина Агуреева претендовала на победу как лучшая актриса и лучшая дебютантка, а сам фильм вошел в пятерку претендентов на главную «Нику» за лучший фильм. И несмотря на то, что богиня победы досталась ленте Дмитрия Месхиева «Свои», достоинств «Долгого прощания» это не умаляет. Не менее замечательным, чем сам фильм, получилась и наша беседа с его режиссером, Сергеем Урсуляком.

– Сергей, сначала давайте о совсем приятном. Не так давно ваша дочь Александра за роль в спектакле «Ночи Кабирии» в Пушкинском театре удостоилась театральной премии «Чайка», с чем вас и хочется поздравить.

– Спасибо. Скажу честно, «Ночи Кабирии» – один из немногих спектаклей с участием Саши, который мне очень нравится. Я достаточно спокойно отношусь к ее успехам и актерским радостям, больше того, никогда не был ярым сторонником ее прихода в театр, но когда хорошо, тогда – хорошо. Она действительно в этом спектакле на месте, и я понимаю, что тут в первую очередь заслуга Аллы Сигаловой, я вижу, как много она дала Саше, но понимаю также, что для выполнения сложнейшего рисунка, предложенного режиссером, требуются и собственные актерские достоинства.

– В общем, дочка выросла.

– Выросла. Я бы даже сказал, что даже чересчур: недавно объявила, что выходит замуж, мало того – ждет уже ребенка, а тут полный набор всех с этим связанных радостей, что тоже требуется пережить.

– Вы сказали: дочь выросла, стала взрослой. Когда сами почувствовали себя выросшим?

– Знаете, иногда я ощущаю себя весьма старым, но, с другой стороны, мне кажется, что внутренне еще абсолютно молод, юн и так далее, потому и удивляюсь молодым актрисам, совершенно не обращающим на меня внимания.

– У вас за плечами уже почти полтора десятка работ в кино, «Летние люди» и «Сочинение ко Дню Победы», недавняя телевизионная «Неудача Пуаро» с Константином Райкиным в главной роли, но почему-то показалось, что настоящее взросление пришло к вам именно с «Долгим прощанием».

– После этой картины кто-то даже сказал, что это не просто о прощании с чем-то, но о прощании с жизнью. Мне кажется, что все дело в трифоновской интонации, пронизывающей всю повесть. Ее я и старался органично перенести в картину. Не думаю, что главное – возраст, взросление или старение. Идет своим чередом жизнь, накапливаются опыт, умение, которые в этой картине наиболее проявились, выразились. Ей-богу, я и в мыслях не держал предстать перед зрителями этаким певцом погоста, ничего и никого не собирался отпевать, а в следующий раз вообще хочу обратиться к комедии.

– Возможно, это только совпадение, а может быть, и закономерность, но ваше «Долгое прощание» стало одним из нескольких снятых только что фильмов, переносящих в 70-е, точнее, в 50 – 70-е годы прошлого века. О 50-х повествует и «Русское» Александра Велединского, и «Замыслил я побег» Мурада Ибрагимбекова. Чем сегодня питает художников то время?

– Возможно, что в основе всех названных вами картин, в том числе и моей, лежат произведения людей, писателей, чьи самые яркие жизненные ощущения, впечатления соединились как раз с этими годами. В общем-то, между Лимоновым, Поляковым, написавшим «Побег», и мною возрастная разница не такая уж и большая. К тому же 70-е годы – это не только застойное, но и уже отстоявшееся время, его художественный образ ясен, понятен и определен, в отличие от нашего времени. То же самое и 50-е годы. Так что работать с ними трудно, но художественно интересно, все дело, думаю, в этом. Мы очень старались точно воссоздать минувшее, особенно 50-е. С многими в группе пришлось попросту расстаться именно потому, что им не хватало желания как следует прорабатывать исторический материал. Афиши, машины, костюмы – тут мы старались очень.

– Говоря сейчас со многими режиссерами, на вопрос, почему обратились именно к этому конкретному материалу, часто слышишь: на проект денег дали.

– Знаете, я и «Неудачу Пуаро» делал не потому, что денег дали, а потому, что хотел это делать. До того, как ее снять, три года искал деньги. Потому что очень хотелось детектива. И не какого-то – мне их много предлагали, – а по материалу хорошего качества. Получилось, не получилось – второй разговор, но, к сожалению, огромному сожалению, я по заказу ни разу не работал. Понимаю, что длиться эта лафа вечно не может, времена меняются, все большей, если не первой, становится роль продюсера, который приходит с деньгами и нанимает режиссера, отчего режиссер зачастую перестает быть во всех смыслах хозяином того, что делает. Я понимаю, что в ближайшие год-два и мне предстоит решать эту проблему – сделать своим то, что предусматривает заказ. Пока же ни разу этим не занимался, искал деньги, находил их и делал то, что считал нужным.

– Что новое вы открыли для себя, снимая «Долгое прощание»?

– Вопрос сложный. Если перевести в план общечеловеческий, то вроде бы ничего нового не узнал, а вот по профессии приобрел немало. Во-первых, открыл для себя новое поколение актеров, которых не знал до того, как начал их снимать. Думая о главной героине, я вызывал многих актрис, но не для проб, а одевал их, разговаривал, будто старался подтвердить для себя, что стоящая отдельным пунктом Полина Агуреева – как раз то, что в конечном счете фильму требуется. Мне очень хотелось, чтобы в картине сыграла именно она. Но иметь дело с Полиной сложно, она ведущая актриса в Театре Петра Фоменко, театр много гастролирует, и в результате из-за нее нам пришлось почти на 3 месяца отложить начало съемок. Можно было взять другую актрису, но я хотел, чтобы была именно она. Это повлекло за собой увеличение сметы, много других сложностей, но в результате я не ошибся. Вообще, на этой картине я встретился с замечательными артистами. Кроме Агуреевой, это и Татьяна Лебедькова в роли матери, и Константин Желдин в роли отца, рад, что в небольших ролях у нас согласились поучаствовать Валентина Шарыкина и Евгений Киндинов. Очень хорош, по-моему, Боря Каморзин, сыгравший драматурга Смолянова.

– Не секрет, что несколько поколений читателей относились к творчеству Юрия Трифонова очень трепетно. Лично для вас Трифонов остался прежним?

– Снимаешь то, что любишь. Трифонов – выдающийся писатель, но, если разобраться, то не стоит ничего преувеличивать. Нам теперь со стороны кажется, что в

70-е все поголовно смотрели Тарковского, Авербаха, Панфилова или раннего Михалкова. Но это же неправда. Из сводок Госкино выясняется, что в зрительском внимании они никогда не были на первых позициях. И Трифонова тоже читало ограниченное число людей, просто те, кто его читал, шли впереди других. А теперь, когда к руководству издательствами и телевизионными каналами пришли троечники, то, как вы понимаете, на тройку получается и уровень программ, и качество печатных изданий, и фильмов, которые пропагандируются, и литературы, которая предлагается. Все просто.

– В вашем «Долгом прощании» есть пронзительная сцена, когда, покинув квартиру некоего высокопоставленного Александра Васильевича, так похожего на Лаврентия Берию, героиня, рыдая, буквально оседает под какой-то дверью под сыплющимся снегом. То ли стала только что жертвой насилия, то ли причиной рыданий оказался сам факт унизительного предложения…

– Плачет она от безысходности, от того, что хороший, внутренне чистый человек попадает в противоестественную ситуацию, когда любит мужа, а живет с другим, и тот другой предает ее. И каждый раз, искренне существуя, она сознает, что все меньше и меньше соответствует тому жизненному счету, который сама себе предъявляет. Ляля не плохой человек, не грязная женщина, она относится к очень женскому, извините за тавтологию, типу женщины. Пожалела одного, пожалела другого, здесь уступила, там поддалась, к тому же актриса, а это совсем отдельная история.

– К чему в результате приходит по жизни Ляля – популярная красавица-актриса в 50-х, просто женщина, стоящая в очереди за подушками в ГУМе, 70-х?

– К тому, к чему в результате приходим мы все – жизнь короткая, она кончается. Нам кажется, что это было только вчера, а все совсем по-другому. И тот человек, который был тебе ближе некуда, может вдруг остаться незамеченным, хотя только что проехала мимо него. Жизнь действительно короткая, вот что понимаешь, читая Трифонова. Может, потому его истории так удивительно перекликаются с любым временем. Ведь всегда есть литератор, который не может пробиться, и есть другой, который, продаваясь, замечательно существует. И он вовсе не бесталанный, просто другой, не похожий на того, кто не продается. А разве какая-то женщина не хочет жить в достатке и быть любимой, и любить того, кто удачлив?

– Так что социальная система тут ни при чем?

– Абсолютно. Вопрос не в том, что мы счастливы или несчастливы оттого, что система такая. Все иначе: еще вроде только вчера был мальчишкой, юнцом…

– … а дочка уже премию получила…

– … а дочка уже премию получила. Потом говорит, что я буду дедушкой. Какой дедушка, как тебе не стыдно, как ты можешь зачислять меня в дедушки? Вот и все, и так просто. Другое дело, что талантливому человеку сложно при любом строе, но все его сложности находятся не снаружи, а внутри, и всегда кому-то будет тяжелее, а кому-то легче, кто-то будет удачлив, а кто-то нет, всегда трудно верить в себя, и времена, строй тут ни при чем. Как часто думаешь: ну, почему что-то пришло сейчас, а не 15 лет назад, когда было так надо? А теперь пришло – ну и ладно, хорошо, Бог с ним, не в этом дело. Жалко, если совсем не придет, но сейчас понимаешь, что не в этом дело. Мне очень важна финальная фраза в нашей картине: «Как все быстро, ведь вроде все было так долго, но почему же так быстро?»

– Вы уже отошли от «Долгого прощания»?

– Нет, к сожалению. Будь так – уже начал бы новый проект. Но слишком долго хотел снимать «Прощание». Слишком долго снимал… Но я не тороплюсь. Куда торопиться? Жизнь большая…