Бабочка-книга. Современная молодая поэзия

Максим ЛАВРЕНТЬЕВ родился в Москве, как и Александр Пушкин. Оба поэта учились стихосложению – Пушкин в Царскосельском Лицее, Лаврентьев в Литературном институте. Оба поклонники прекрасного пола, любители парковых прогулок и острых словес. Есть ли другие признаки сходства – предоставим судить об этом читателю.

Когда ей становится слишком тесно, судьба покидает пространство текста и, сделавшись плотной и различимой, гуляет с тобой под чужой личиной. А ты, изумлен и влюблен как будто, куда-то бежишь и звонишь кому-то, чего-то боишься, не спишь ночами, и все, что бывает всегда вначале. Все, что трепетно любишь ты, проникает из пустоты в иллюзорную форму тела. Любишь музыку? Посмотри: эта флейта пуста внутри, так откуда берется тема? Все, чего ты боишься, брат, можно смело в расчет не брать. Если хочешь, давай обсудим. Но один безусловный пункт: должен сердцем ты выбрать Путь, многим кажущийся абсурдным. Я и сам убеждал себя, что дорога, стезя, судьба – только бредни молокососа. Повзрослел я. Благодарю этот полдень, закат, зарю перед каждым восходом солнца. И люблю я морской прилив, и листок, что к стеклу прилип, до обиды, до слез мне нужен. Мир – лишь призрачный караван или праздничный карнавал –

БАБОЧКА-КНИГА Словно первая бабочка мая, принесенная к людям в жилье, на ладони твоей оживая, встрепенется вдруг сердце мое. И, еще не поняв что такое, пробуждаясь от смертного сна, я увижу лицо молодое, я почувствую: в мире весна… Не навеки душа, а на время покидает земные края, чтобы в пору эпох обновленья возвратиться на круги своя. Эту жизнь до последнего мига, эту повесть любви и скорбей знак бессмертия, бабочка-книга, распахнет на ладони твоей.

ВОСПОМИНАНИЕ Звенигород. Мне шесть едва. У маленького обормота вымениваю я на что-то себе игрушечного льва. Я в Иру Левченко влюблен – она сегодня так красива! И лев необходим как символ, он ценен близостью имен. …С тех пор все извлекаю я таинственную нить созвучий из слов, валяющихся кучей, и символы – из бытия.

* * *

Темной влагой набухает сквер,

по верхам раскидана рогожа, –

непогожая весна в Москве

так на осень позднюю похожа!

Со своей любовницей-весной

выхожу гулять под небом серым –

неизвестный маленький связной

между Богом и вот этим сквером.

На работу об руку идем

(мы с весной в одной конторе служим)

или, как сегодня, под дождем,

чертыхаясь, прыгаем по лужам.

Нам бы только ног не замочить.

Нам бы только выбраться отсюда.

Я рифмую. Спутница молчит.

И скучает. И не верит в чудо.

ФОНТАН Подруга, помнишь страсть в фонтане, где спущена была вода? Сегодня с нашими понтами мы не полезли бы туда. Бродя по улицам, скучая, гундося скверным голоском, пришел к фонтану я случайно в осеннем сквере городском. Теперь, когда иссякли силы и безрассудство позади, как неприкаянны и сиры любвеобильные сады! Сирени, некогда отцветшей, торчат убогие кусты и не мечтается о свежей листве, о зарослях густых. Но знаешь, нет в душе печали, в ней неземная благодать – как будто перед смертью дали морозным воздухом дышать! Полуденное небо ясно, текут багряные сердца. Все символично, все согласно с высоким замыслом творца. Я вспоминаю наш романчик, я узнаю знакомый вид: какой-то писающий мальчик теперь в фонтане том стоит, а рядом девушки смеются… Октябрь кончается светло. Вот, не успели оглянуться, а десять лет уже прошло.

* * * Когда ей становится слишком тесно, судьба покидает пространство текста и, сделавшись плотной и различимой, гуляет с тобой под чужой личиной. А ты, изумлен и влюблен как будто, куда-то бежишь и звонишь кому-то, чего-то боишься, не спишь ночами, и все, что бывает всегда вначале.

* * * Все, что трепетно любишь ты, проникает из пустоты в иллюзорную форму тела. Любишь музыку? Посмотри: эта флейта пуста внутри, так откуда берется тема? Все, чего ты боишься, брат, можно смело в расчет не брать. Если хочешь, давай обсудим. Но один безусловный пункт: должен сердцем ты выбрать Путь, многим кажущийся абсурдным. Я и сам убеждал себя, что дорога, стезя, судьба – только бредни молокососа. Повзрослел я. Благодарю этот полдень, закат, зарю перед каждым восходом солнца. И люблю я морской прилив, и листок, что к стеклу прилип, до обиды, до слез мне нужен. Мир – лишь призрачный караван или праздничный карнавал –

пуст внутри, но так мил снаружи!