Ад начинается с арифметики

Популярный актер театра и кино Александр Домогаров предстал на сцене театра Моссовета в образе чудаковатого англичанина – героя легендарного «черного романа» Роберта Луиса Стивенсона.

– Александр, вы столько раз убедительно играли любовь, что, должно быть, полностью изучили «науку страсти нежной» как с теоретической, так и с практической стороны. Может, этих знаний оказалось слишком много для тихого семейного счастья?

– Наверное, это как раз про любовь мудрец сказал: «Я знаю то, что я ничего не знаю». Но, если серьезно, я всякий раз прихожу в замешательство, когда сталкиваюсь с таким загадочным явлением, как женская логика.

Поэтому, увы, мне не под силу «влезть в шкуру» представительницы прекрасного пола. Так что на заманчивые предложения сыграть женщину с дрожью в голосе я отвечаю: «Еще не готов». Увы, я согласен с мнением, что в дружбе, как и в любви, один всегда раб другого. На рабство я пока не согласен, а подставлять щеку для поцелуев, называя это чувством долга, привязанностью и прочими условностями, – уже «пас». Мне кажется, что любить человека – это ничего не требовать от него взамен, не торговаться с ним, не искать гарантий, не строить ловушек. Правда, на это «ничего» был способен только Сирано де Бержерак, которого мне посчастливилось сыграть. А женщины, по-моему, вообще не способны к бескорыстным отношениям. Но я сейчас по-настоящему счастлив. Поэтому, чтобы не сглазить, – а парень я суеверный – не будем говорить о личном. Это моя частная собственность, на которую я, как и всякий другой человек, имею право.

– Но одна из ваших бывших жен без злого умысла назвала вас скорее прагматиком и реалистом, чем романтиком, тогда как Сирано – поэт до мозга костей. Такое перевоплощение, наверняка, требует слишком много душевных затрат? А ведь «Сирано» по-прежнему сегодня самый востребованный спектакль с вашим участием.

– Допускаю, что меня можно обвинять в самых немыслимых пороках, но только не в халтуре. Помню, как однажды ко мне подошел режиссер Театра Советской армии Леонид Ефимович Хейфец и так спокойно спросил: «Саша, ты думаешь, что сумел сыграть Армана Дюваля?» Я ему в ответ: «А что у вас есть сомнения? Конечно, сыграл – вон зал аплодирует». На что Хейфец мне возразил: «А я знаю актера – Олега Борисова, который до сих пор считает, что он ничего не сыграл». Позднее мне удалось работать вместе с Олегом Борисовым в спектакле «Павел Первый», где я играл Александра в будущем Первого. Олег Иванович поражал меня полной самоотдачей, беспощадностью по отношению к себе. Помню, как однажды во время репетиций, он мне сказал: «Саша, не вздумай совершать компромиссов в искусстве. Ты сделаешь компромисс на 5 копеек, а он в момент вырастет до пяти рублей, но ты никогда от этого уже не отмоешься». Зрители думают, что играть на сцене – это так романтично, так легко и прекрасно, тогда как на самом деле – это адский труд, причем как душевный, так и физический. Весь антракт я только и делаю, что вытираю пот. Я не даю после спектаклей автографов, потому что мне требуется время для возвращения к реальной жизни. Например, от «Нижинского» я отходил минимум часа четыре.

– Как говорил Станиславский, «актер может даже воскрешать мертвых, если до того умел умирать». Тем более что каждый из нас в мыслях проигрывал свой уход. Но как воплотить на сцене безумие великого артиста, будучи при этом абсолютно нормальным?

– Я пытался передать не душевную болезнь человека, которая зовется паранойей, а его страшное, беспросветное одиночество, кстати, знакомое мне не понаслышке. Меня редко покидало ощущение того, что я один во все мире, а рядом – ни одной близкой души. Но в трагической судьбе Вацлава Нижинского помимо участи быть одиноким есть высший философский смысл. Как не прискорбно осознавать, но Бог карает за неслыханную дерзость, не разбирая при этом – великий человек или обыватель. Таких высот, на которые взлетел гений Нижинского, не прощает Всевышний. Причем расплачиваться приходится самым дорогим, что у тебя есть. И эта «ахиллесова пята» у меня с моим героем тоже общая – творчество. Он не мыслил себя без танца, как я не мыслю себя без театра. Все, чего я боюсь, это потерять актерский дар. Когда у меня спрашивают, кем бы я еще мог быть, если бы не стал артистом, не раздумывая, я отвечаю: «Только артистом, даже если бы для этого мне пришлось перевернуть весь мир».

– Поэтому вы практически не отказываетесь от новых ролей в театре. Даже согласились играть Макбета в Кракове, выучив при этом польский язык?

– Если после художников, писателей, композиторов остаются их творения, то все, что делает актер, – эфемерно. Так, об игре Мольера мы не знаем ничего. Мы умираем вместе со своей игрой. Поэтому я согласен со словами одного умного человека, что жизнь актера – это тень, которой достаточно, чтобы взволновать. Может, это прозвучит нескромно, но я сам – произведение, правда, когда только нахожусь на сцене. Вы правы – я не отказываюсь от классических ролей, потому что считаю их более многогранными, интересными, наполненными. А польский язык пытался освоить с большой радостью – ибо искренне полюбил эту чудесную страну, ее самых обаятельных в мире людей. Кстати, Польша – моя первая заграница.

– А правда, что после фильма Ежи Гофмана «Огнем и мечом» вас воспринимают поляки как своего родного?

– В моем характере, как я успел заметить, много так называемых «шляхетских качеств», в том числе и романтизм, который почему-то не замечали мои бывшие жены. Мне нравится, как поляки с помощью одного модного галстука добиваются парижской элегантности, как с пустыми карманами очень даже непринужденно чувствуют себя в дорогих ресторанах. Кстати, в одном из польских ресторанчиков я увидел, с каким проникновенным наслаждением его посетители слушали романсы Вертинского «В синем и далеком океане», который Александр Николаевич, кстати, написал в Кракове, «Мадам, уже падают листья», «Пани Ирена». Тогда мне страстно захотелось попробовать исполнить Вертинского, что совсем недавно я и сделал. Еще мне близко и очень симпатично у поляков их национальное чувство собственного достоинства. Ненависть ко всякой официальщине, казенщине, военной силе у этого народа, что называется, в крови. Я тоже, признаюсь, не очень-то люблю солдафонов и всяких начальников.

– И это говорит следователь прокуратуры Турецкий?

– Турецкий, как ни странно, честный малый. Я не отрекаюсь от этой роли, потому в нем много моих закидонов, привычек, нереализованных возможностей. Турецкий – это я на поверхности. Более того, я его даже не играл. При этом я не боялся выставлять себя на всеобщее обозрение, потому «в глубине» я все-таки другой – более наивный и доверчивый.

– Не секрет, что к красивому мужчине, как правило, относятся настороженно. Вам, наверняка, приходилось слышать в свой адрес «комплименты»: самовлюбленный, поверхностный, пресыщенный… А ведь Нарцисс – самый неинтересный персонаж мифологии.

– Чтобы вывести меня из себя, достаточно еще раз произнести это страшное слово «красота». Поверьте, это не выпендреж, не игра, а чистая правда. Просто однажды я, такой молодой, высокий и яркий, находясь рядом с лысым, маленьким, неказистым человеком, почувствовал себя полным ничтожеством, «голым королем», пародией. Это было опять же с моим любимым Олегом Борисовым в спектакле «Павел Первый». Мой персонаж Александр тоже был красивым и высоким, тогда как его несчастный отец – смешным и безобразным. Но тем не менее Павел был личностью, которая долго ждала своего часа для того, чтобы многое сделать и изменить. Он очень спешил, ибо чувствовал, что его век недолог, спешил и поэтому совершал ошибки. А его подлец-сын был просто артистом, кстати, хорошим артистом. Одним словом, каждый из нас находился в своем образе, может, даже был собой. Но я чувствовал себя очень скверно. Тогда, не задумываясь, я бы отдал свою эффектную внешность за талант Борисова, за его энергетику, силу и власть над душами. Морально я был готов совершить такой обмен. Уже потом, репетируя «Дориана Грея», я понял, может, даже почувствовал, что все наши пороки, недобрые желания – зависть, трусость, низость – отражаются на лице. Правда, когда мы смотрим в зеркало, то этого не видим. Но так уж устроены зеркала.

– Кстати, автор «Дориана Грея» Оскар Уальд, по словам его современников, часами просиживал перед зеркалом, изучая выгодные ракурсы своего лица. Говорят, что этому он научился у своей хорошей знакомой – великой Сары Бернар. Использует ли этот прием Александр Домогаров?

– Я же сказал, что зеркала все врут. Но для меня очень важен костюм. Я не могу играть де Бюсси без плаща и шпаги, а Сирано – без его легендарного носа. Поэтому перед премьерой я довольно долго репетирую в сценическом костюме. Тогда как в жизни довольно безразлично отношусь к одежде.

– Многие ваши поклонники до сих пор не могут понять, как их кумир отважился на роль мерзкого человека Жоржа Дюбуа в спектакле Андрея Житинкина. Не секрет, что и злодеи могут быть притягательными и по-своему симпатичными, но «Милый друг» – это самый отталкивающий, хотя и распространенный мужской вид?

– Должен признаться в страшном грехе: до того, как мне предложили эту роль, «Милого друга» я вообще не читал – хотя мальчиком был очень начитанным. Не могу сказать, что перспектива воплотить на сцене мопассановского Жоржика привела меня в восторг. Думал, ну, вот – очередная бездарная пьеса – пышные усы, прыжки из койки в койку – одно и тоже. Но Андрей Житинкин меня убедил, что на сей раз все будет иначе, что мы покажем не «героя-любовника», а хищника с острыми клыками. Правда, прежде чем пригласить на пробу, режиссер задал мне в лоб вопрос: «Кто, на твой взгляд, Жорж Дюбуа?» Я ответил лаконично: «Преступник». Оказалось, мое восприятие этого героя совпадало с замыслом режиссера. Перед самым носом неискушенного человека оказался большой пирог. Естественно, ему хочется попробовать кусочек. Отгрыз, проглотил – вкусно. Но тут ему говорят: «Стоп, дальше – не твое, пошел вон». А он, что называется, вошел во вкус. За своим куском идет по трупам – причем идет неизвестно куда.

– Но вы не пытались поставить себя на его место? Например, если бы вы приехали покорять Москву из далекой провинции, как Жорж покорял Париж. И чтобы воплотить свою мечту стать актером – пришлось бы прибегнуть к традиционному вертикальному положению? Хотя столичному красавцу из респектабельной семьи с большими связями сделать это, наверное, непросто?

– Я никогда не использовал женщин, хотя и обманывал, даже предавал. Да, относился к любви, как к наслаждению, и только, за что, как мне кажется, заплатил сполна. Но никакого расчета никогда не было. Мне очень понравилась одна фраза, которую сказал композитор Вагнер: «Ад начинается с арифметики».