А при чем Борис-то!

В Александринке с “Годуновым” не справились

Москвичи с нетерпением ждали гастролей знаменитой петербургской Александринки, обещавшей среди многих других своих спектаклей показать новую версию “Бориса Годунова”. Москвичи – народ ушлый: еще с весны, со дня премьеры, знали, что спектакль в Питере многими не был принят. Но мнение чужое – это чужое мнение. Как же свое?..

Мне кажется, что героем спектакля была музыка замечательного композитора Бориса Тищенко, хотя, все-таки признаюсь, обычно Тищенко более оригинален: здесь было много нарочитого (или случайного?) сходства с тем, что написал Свиридов к “Царю Федору Иоанновичу”. Ну да ладно о сходстве: главное – музыка точно ложилась на затемненную (даже, я бы сказала, зачерненную) сцену, где на странном подиуме, оказавшемся потом опрокинутым громадным крестом, развивалось так хорошо знакомое действие. Правда, с самого начала смутили странные клетки – вроде контейнеров, в которых обычно держат летом на улице овощи. Эти контейнеры были на сцене постоянно, передвигались, наступали один на другой, всячески вдалбливая нам в голову, что вот они, клетки, те, что душат многострадальный русский народ во все времена…

На сцене якобы шло действо по Пушкину, а на деле – глумление над шедевром нашего русского гения. Импозантный, мощный Борис Годунов (Ю. Цурило) важно передвигался по сцене и по подиуму, скучно и вяло жуя, кажется, пушкинский текст. Я говорю “кажется”, потому что вся Александринка поразила чудовищной дикцией, которую спасало лишь то, что зал хорошо знал пушкинское творение. Кроме вялого и, повторяю, импозантного Бориса, на сцене было очень много невнятной суеты и шума. Такому лихому Пимену, как Р. Кульд, впору было бы участвовать в соревнованиях пенсионеров в беге на стометровку. Текст свой Пимен не столько жевал, сколько проглатывал, и на его фоне выигрывал Гришка (А. Баргман), который, собственно, как выяснилось позже, и был главным действующим лицом трагедии. Вы скажете, что это несправедливо, что Гришка – одно из центральных действующих лиц, но… Молодой Баргман и хороший актер среднего поколения И. Волков, играющий монаха Мисаила, – вот, пожалуй, и все из действующих лиц, глядя на которых можно было понять, кто они такие и что хотят сказать. Борис как-то смешался с толпой бояр, где титанического труда стоило узнать, к примеру, Шуйского и вычислить наиболее яркого боярина Афанасия Пушкина (В. Лисецкий). Представители народа, которым в финале должно было безмолвствовать, и вовсе были совершенно безлики, только бились головами в те самые контейнеры. С появлением на сцене едва ли не каждого нового героя нужно было мучительно приноравливаться к его интонации и лексике (пушкинский текст был изрядно “подредактирован” бытовизмами наших дней). Но главное – в черной суете эффектно выполненного оформления сцены, означающего, видимо, “смутное время” (художник М. Китаев), режиссер-постановщик А. Сагальчик хотел приблизить происходящее к нам, настырно, так сказать, приблизить, а в результате получилось вообще действие ни о чем. Ну хоть батогами меня бейте, не смогу ответить на вопрос, что имел в виду режиссер, ставя свой спектакль. Как случилось, что фактически, кроме уже названных, нет ни одного полноценного персонажа? Почему центром спектакля стал шумный и немыслимо длинный польский акт, почему так беспомощно, в стиле дурного немого фильма, заламывает руки хорошая актриса С. Смирнова, а в результате и ее Марина Мнишек оказывается только воспоминанием о заломанных руках… При чем тут Пушкин и его “Годунов”?

Наталья ЛАГИНА