Андрей АСТВАЦАТУРОВ: Мы постепенно подтягиваемся к общемировым тенденциям

В Петербурге состоялась премьера спектакля «Не кормите и не трогайте» по книге современного писателя Андрея Аствацатурова, лауреата премий «Топ-50» и «Новая словесность». Наш сегодняшний гость не только писатель, но и филолог, доцент, и. о. завкафедрой междисциплинарных исследований в области языков и литературы СПбГУ, а также директор Музея В.В.Набокова в Петербурге. В преддверии спектакля мы побеседовали с Андреем Алексеевичем и охватили широкий круг тем – от переписывания истории и влияния Джорджа Сороса на отечественную научную мысль до отмены ЕГЭ, экзаменов по литературе и ситуации в современной гуманитарной науке в России и за рубежом.

– Андрей Алексеевич, все больше молодых людей хотят стать поэтами и писателями, в последние доковидные годы мы наблюдали огромные очереди в приемную комиссию Литинститута. С чем это связано? Ведь нехлебное оно нынче дело – писательско-литературное…

– Для большинства авторов, конечно, нехлебное, хотя можно заработать вполне приличные деньги, сочиняя сценарии к фильмам, стендапам, шоу или работая на литературный проект и сочиняя жанровую, массовую литературу. Да, вы абсолютно правы, я это вижу по статистике приема в СПбГУ, изучать литературу хотят меньше, чем ее создавать. К примеру, на магистерскую программу «Литературное творчество» в СПбГУ, которую я возглавляю, в этом году был конкурс 17 человек на место. У моих коллег, историков литературы, замечательных специалистов, результаты куда более скромные. Тут надо понимать, что дает человеку наука, а что ему дает творчество. Наука в целом серьезным образом сужает возможности человека. Здесь задействована не вся личность, а лишь определенная ее часть. Тут нет и не может быть полноценного развертывания всех векторов человеческого «я». Все субъективное, то, что для личности ценно, скажем проще, должно быть изгнано или подчинено авторитету традиции. Ты обязан подчиниться логике науки, традиции, авторитетам. В творчестве ситуация как будто бы иная. Ты полноценный субъект, создатель своего мира. Когда ты работаешь над созданием художественного мира, все стороны твоей личности развиваются куда стремительнее, развиваются наблюдательность, воображение, чувство языка, внутренняя сила, меняются эмоциональные реакции, развивается твое личное мирочувствование, до которого в науке никому нет дела, ты можешь сам себя формировать. И это очень привлекает. Это некоторый вызов современной гуманитарной науке, брошенная перчатка, которую она пока не собирается поднимать. Значит, преподавание гуманитарных дисциплин необходимо слегка подкорректировать. В настоящее время мы имеем, строго говоря, два фронта – это гуманитарная наука и литературное творчество, предметные дисциплины и creative writing. И, соответственно, две почти не связанные друг с другом категории студентов, назовем их условно «будущие ученые-гуманитарии» и «будущие литераторы». Между ними вырос опасный барьер, и ситуация складывается не в пользу ни той ни другой стороны, но прежде всего не в пользу гуманитарных наук. Сейчас задача гуманитарных вузов и факультетов, если они, конечно, не хотят в ближайшие годы полностью опустошиться, как можно скорее, не откладывая в долгий ящик, ввести в качестве дисциплины литературное творчество, нанять профессиональных писателей, которые умеют быть профессиональными педагогами. И не просто нанять. Нужно наладить диалог между приглашенным писателем и, скажем так, местным научным сообществом. И вводить эти курсы не отдельной программой с отдельными студентами, а как курс, рассчитанный на год, на два, который могли бы посещать все студенты. Именно так это происходит во всем мире. Далеко не все из западного опыта нужно перенимать, но это нужно. Я об этом говорю уже 10 лет, и меня никто не слышит, хотя многие педагоги, чиновники ездят за границу, стажируются. Что, они не видят, какое место творческие курсы занимают в программах университетов? Печально, что не происходит никаких сдвигов.

– Еще одно модное веяние – школы литературного мастерства, где обещают, например, помочь за неделю-две написать рассказ, организовать его публикацию, в общем, сделать из отдельно взятого гражданина писателя. Каково ваше отношение к таким проектам? Многим ли они отличаются от привычных всем литобъединений и что в таком случае лучше для неокрепшего молодого таланта, куда ему податься?

– Школы, которые обещают за неделю-две научить писать, скорее всего, шарлатанские. Про это можно забыть сразу. Но мы постепенно подтягиваемся к общемировым тенденциям. Литературное мастерство за рубежом за многие десятилетия превратилось в качественно преподаваемую дисциплину. Оно обросло блестящими педагогами, блестящими учениками блестящих педагогов, многочисленными грамотными методиками. У нас этого пока еще нет в полной мере (есть только Литинститут с его наработками), но это когда-нибудь будет. Мы пока начинаем, и здесь есть определенные успехи. Успешной мне представляется магистерская программа Майи Кучерской в ВШЭ. Она профессиональный автор, филолог, преподаватель. Она умеет привлекать людей, которые сами являются сильными авторами и, что важно, умеют преподавать. Успешны в этом смысле просветительские проекты Ольги Славниковой. Из питерских проектов такого рода я назвал бы проект Александра Прокоповича и Александра Мазина «Мастер текста». Насущную проблему я вижу в следующем: автор пишет хорошие книги, но не умеет преподавать, или педагог хорошо преподает, но сам пишет посредственно. Нужно, видимо, искать золотую середину.

– Вместе с Александром Снегиревым в прошлом году вы были куратором открытой литературной школы «Проза над линией фронта», цель которой, как я прочел на сайте школы, – ознакомить слушателей с современным литературным процессом в России и научить их вдумчивому чтению художественного текста. Признаться, это необычно, когда говорят «научим читать», а не «научим писать». Расскажите о работе в этом проекте. Кто и зачем приходил послушать современных писателей, какое впечатление в целом осталось от этих встреч у вас?

– Это большой проект, организатором которого выступила продюсер, журналист, режиссер Мила Кудряшова. Тема проекта была при­урочена к мероприятиям, связанным с памятью о Великой Отечественной войне. Задача школы заключалась в том, чтобы показать аудитории различные способы описания войны и воюющего человека. Мы с Александром Снегиревым выступали в качестве модераторов. Были приглашены известные авторы, которые так или иначе описывали военные события, и они делились своим художественным опытом, рассказывали о том, какие способы, приемы уместны и возможны при репрезентации войны. В целом, как мне кажется, школа полностью выполнила свою задачу, было очень много слушателей, несмотря на пандемию, и Милой Кудряшовой был подготовлен видеоконтент, который был размещен на многих сайтах и вызвал, судя по количеству просмотров, большой интерес.

– Сегодня очень много говорят о переписывании истории. На ваш взгляд, что может помочь нам вы­игрывать интеллектуальные битвы современности и отстаивать правду о Великой Отечественной войне, например?

– Прежде всего уровень специалистов. Скажем так, интеллектуальный противник, надо признать, часто бывает лучше образован и подготовлен. Поэтому недостаточно просто любить Родину и оставаться верным памяти войны. Свой, родной и любимый историк, если он невежда и вооружен несколькими лозунгами, может принести куда больше вреда, чем интеллектуально утонченный противник. Незрелый, нетерпеливый неофит может от него попросту отвернуться. Поэтому мне очень близок проект Егора Яковлева «Цифровая история» и вообще все его проекты. Он собирает не просто интеллектуальных и политических сторонников, а крайне компетентных специалистов, которые способны вести дискуссию со своими идеологическими противниками на высоком уровне.

– Вдогонку к предыдущему вопросу – мне вспомнился пресловутый Сорос. Кому-то он видится чуть ли не главным разрушителем отечественного образования, ведь в свое время Фонд Сороса мощно финансировал науку и образование в России с целью идеологического влияния, в том числе и многие учебники были изданы на его деньги. Но так ли это влияние существенно на данном этапе? Или оно уже в прошлом, а те, кто до сих пор «кошмарит» нас проамериканскими идеями, действуют исключительно по политическим мотивам? И вообще влияние Сороса на российскую науку и образование исключительно негативное или есть и позитивные моменты?

– Откровенно говоря, я тут не смогу дать какую-то квалифицированную оценку. Я в 1990-е годы занимался своими сюжетами, кстати, литературой США, и никогда не пользовался поддержкой упомянутого Сороса. Но ситуация была проста: свежесозданное либеральное государство не желало уделять внимание науке, ученых посадили на зарплаты ниже нищенских, стали выталкивать в мир бизнеса, за границу, заставляли торговать на рынках шмотками. И, разумеется, со стороны появился чужой дядя, дававший на науку деньги, иногда большие, кстати, который на фоне наших прежних руководителей выглядел очень добрым и заботливым. Естественно, он действовал в своих идеологических интересах, по-другому тут просто не бывает. Повторяю, я не берусь как-то оценивать его роль, в том смысле, была ли она частично положительной или абсолютно отрицательной. У меня нет полной информации. 1990-е с их критической ситуацией уже в прошлом, наука, образование финансируются государством, ученые могут вполне определиться, с кем им по пути, у них есть выбор, в 1990-е такого выбора им фактически не оставляли. Либо ты получаешь деньги от Сороса, либо сосешь, извините, лапу. Сейчас все изменилось. Что касается опасности Сороса на современном этапе, то тут экспертную оценку должен дать кто-то другой, кто видит ситуацию шире, чем я. Если хотите знать мое мнение, то я не думаю, что Сорос кровно заинтересован в том, чтобы у нас была сильная и независимая наука. Мне кажется, его проекты скорее из области интеллектуальной колонизации.

– Вы крупный специалист по американской и английской литературе, читали лекции в США, Германии, Великобритании. Скажите, как нашу культуру воспринимают сейчас на Западе, свободна ли там сегодняшняя гуманитарная мысль от стереотипов «водка – медведи – Сталин»?

– Вообще-то при СССР русскую культуру за рубежом активно изучали. В американских университетах были целые кафедры. После развала СССР, когда он перестал существовать как главный противник, интерес, разумеется, существенно снизился. Кафедры сократились, экспертов стало меньше, студенты проявляют незначительный интерес к России. Западные коллеги, с которыми мне довелось общаться, за исключением прямых экспертов, как правило, мыслят в отношении нас довольно стереотипно. Достаточно почитать смешные методички, которые выдают американским студентам, приезжающим на стажировки в Россию. Это если говорить о гуманитарных науках. Что касается точных и естественных наук, я опять-таки не эксперт, но думаю, тут ситуация куда лучше.

– Чуть больше двух лет назад вы возглавили Музей Владимира Набокова при СПбГУ. Он достался вам в управление в очень непростое время, тем не менее музей не только достойно выдержал все ковидные испытания, но и, как я понимаю, сейчас вы стараетесь вывести его на международный уровень…

– Мы в самом деле за это тревожное время много сделали и делаем. В настоящий момент у нас обширная лекционная программа, развивающаяся сразу по нескольким направлениям: это творчество В.В.Набокова, русская литература Серебряного века, западная литература, современная русская литература, история перевода, история кино, мировая история. У нас постоянно проводятся открытые мероприятия, круглые столы, презентации научных и художественных книг. Весной 2021 года прошла большая научная конференция «В.В.Набоков и трансатлантические связи в американской и европейской литературе», которая объединила работу ведущих российских гуманитариев. Мы существенно расширили свою аудиторию за счет того, что стали проводить онлайн-трансляции наших мероприятий со страницы ВКонтакте. У нас регулярно проводятся художественные выставки, и мы активно работаем с онлайн-платформами, где можно их увидеть. Словом, мы хорошо развиваемся. И во многом это заслуга руководства СПбГУ и относительно недавно созданного музейного управления.