Зритель наелся пошлости

Николай МИРОШНИЧЕНКО, главный редактор журнала “Современная драматургия”:

– Сегодня предельно обострено внимание к самому человеку. Если вы помните драматургию десятилетней давности, тогда все-таки было тематическое давление. Надо рабочую тему осветить, партийную, военную, подростковую. Тема задавала интерес и привлекала драматурга к ее раскрытию. Она настолько над ним довлела, личность, действующие герои так были подчинены идеологическому давлению, что там трудно было раскрывать внутренний мир души героя… Вот если он партийный руководитель, то имеет право любить только жену. Эта условность и на сцене проявлялась. Режиссеры иногда так положительного героя показывали, что мы чувствовали, какая-то фига в кармане у него есть, и именно эта фига была привлекательным моментом. Пойди посмотри – там идет спектакль про секретаря обкома партии, но, по-моему, он бабник… Это были манки, которые зрителя привлекали. Сейчас от стереотипов такого плана мы ушли, но ударились в другую крайность. Колоссально размыто чувство нравственности. Любовь трактуется через физическое восприятие, нет духовного общения и поисков на этом духовном уровне. Сейчас идут от обратного, от физического сближения к выяснению общих взглядов на мир. Но надо думать о том, чтобы театр нес нравственное начало, чтобы драматург понимал: мы все-таки чему-то людей учим, показываем ориентиры. Зритель уже наелся пошлости и стал голосовать ногами – уходить после второго акта.
У меня запрещались пьесы, например “Берегите белую птицу”. Знаю десятка три премьерных спектаклей, когда приходил секретарь обкома и говорил: “Это нам не надо. Этот драматург ссорит партию с комсомолом”. В пьесе шла речь о нечистоплотности старого большевика, который присвоил заслуги своего брата. А разоблачил его секретарь горкома комсомола. Цензура убила много хороших начал, и в силу того, что блюла партийные интересы, не состоялось много талантливых драматургов. Я против цензуры, особенно в художественной литературе. Художественные советы были тоже очень субъективны. Они состояли из актеров со званиями. И когда они читали новую пьесу и видели, что им в ней ролей не светит, голосовали против, хотя это была прекрасная пьеса. Она давала право молодому поколению встать на крыло… Со мной бывало, когда просили: “А ты не мог бы для народного артиста написать роль? Проходящую. Он будет сидеть, выйдет, уйдет, но надо… Тогда пьеса пройдет у нас на художественном совете…”
Без надежды, что тяга к нравственному преодолеет, нельзя заниматься творчеством. Но, вырвавшись из-под одного идеологического ига, мы попали под другое, экономическое. Чтобы поставить спектакль, я должен привести с собой спонсора. А он нажил эти деньги не очень честно или совсем не честно. Листает пьесу и смотрит, что я вора в законе пытаюсь, оказывается, разоблачить. Он отвечает: “Нам это неинтересно”. Много было случаев, когда человек искал спонсоров, и ему говорили, если у тебя этот вор будет хотя бы положительным человеком (он несет справедливость, он ее выстрадал в лагерях!), тогда мы тут же тебе найдем деньги. Это происходит и сейчас, и вы можете это проверить на наших экранах. Посмотрите, как мы выруливаем к положительному герою, который выстроил дворцы, который бандит. Мы уже среди этих бандитов находим плохих и хороших. Но когда он начинает рассказывать, как он достиг этих денег, то там крови… И чем этот положительный герой занимается? Наркоторговлей. Но он говорит (и в чем положительная якобы сторона): “Детям – ни в коем случае. Если пойдете в школу, я вас сам пришью”. Конечно, это лукавство.
Может, мы все это переживем, переболеем. Общество созреет и поймет, что это обман. Может, это будет второе или третье поколение после наших новых русских. И, повторюсь, без надежды, что тяга к нравственному преодолеет, нельзя заниматься творчеством.