Жизнь

С каждым днем все более ясно, что Россия вступила в длительную, вязкую, затяжную полосу неуспешности, несчастливости, хаоса. И, кроме забастовок, голодовок, самосожжений и кромешного отчаяния, простым людям, по сути, нечем ответить на этот вызов исторической судьбы. Может, еще и потому, что в массовом сознании большинства населения, не прошедшего войну и лагеря, нет опыта, нет культуры переживания неблагополучия, неуспешности, несчастливости не как краха и тьмы кромешной, а просто как одного из изменений жизни, несущего в себе и свои достоинства, и свою особую мудрость, особые знания о мире и о себе – быть может, даже более глубокие и просто недоступные противоположному, радужному, благополучному жизнеощущению. Очевидно, и это тоже имел в виду Пастернак, утверждая, что “поражений от победы ты сам не должен отличать”.

Речь веду не о слепом вековечном терпении российском, а именно о сознательном, мужественном, достойном проживании выпавших тягот и испытаний.

Помню, как поразила меня фраза, сказанная Мандельштамом своей жене: “А почему ты решила, что именно ты должна быть счастливой?” Поразила, ибо с раннего советского детства глубоко в душе жила, как непреложная истина, другая, общеизвестная гордая фраза Горького: “Человек рожден для счастья, как птица для полета”. Стало быть, если ты несчастлив, то ты уже какой-то неправильный, ошибочный человек, своего рода калека, как птица без крыльев. Что-то в тебе не так, какая-то поломка, раз непреложного, по самому праву рождения человека, вроде бы гарантированного счастья почему-то все нет и нет. И дело не в Горьком, ведь и во всем цивилизованном мире, будь то американская мечта или какая-либо другая, в массовом сознании идеалом единственно достойной личности служит лишь непременно успешный, победный, социально благополучный человек. К Христу же и на Западе, и у нас большинство обращается скорее прагматически, дабы тот обеспечил искомую успешность, а вовсе не как к идеалу прямо противоположной этой успешности жизни.

Россия, пытаясь интегрироваться в мировую цивилизацию, первым делом взяла на вооружение именно этот идеал успешной, победной, с высоким социальным статусом личности.

Никто теперь не гонит молодежь на БАМ или всем классом на ферму, забыты и декларации о непременном всестороннем и гармоничном развитии каждого, зато во сто крат пуще страха быть исключенным из школы, из комсомола и прочих проработок на нынешних выпускников давит страх оказаться из-за своих учебных результатов в самом низу, на дне общества, куда уже вытеснены миллионы их ровесников, беспризорников. Образование стало жестко привязано к социальному статусу, к изматывающей гонке за право быть успешным, победным, наверху, “на коне” любой ценой. И тут уже дело не в самих по себе школьных перегрузках, а в социальных.

Понятия “достойная нищета”, “бедная, но достойная жизнь” остались разве что в дореволюционных романах.

Жить достойно – значит любой ценой быть богатым – вот нехитрая модель новой русской жизни.

А ведь именно сама психология катастрофы, из которой каждому надо выбиться в одиночку наверх любой ценой, и является подлинно катастрофичной для нации. Редко кому удается ей противостоять, тем более что стало уже общим местом признание хаоса, полного отсутствия в обществе нравственных, моральных норм. Но, как в минуты кризиса, население кидается запасаться крупой и маслом, так надо бы с тем же старанием искать в эти минуты спасительный прожиточный минимум для духа, для души. “Скажем, нет справедливости, нет мира, нет любви, нет чести, нет совести и т.д. – пишет философ Мераб Мамардашвили. Не этому удивляется философ. Философ удивляется тому, что вообще что-то есть… – Не отсутствие чести удивительно, а то, что она есть. Или не отсутствие морали…”

В конце концов все дело в выборе угла зрения.

Ольга МАРИНИЧЕВА