Живущие в эпоху перемен. Исследование и проект – «две большие разницы»

Казалось бы, Екклисиастова максима верна: «Нет ничего нового под солнцем…» И вроде бы не потеряла актуальности расхожая до банальности фраза о том, что все новое – это хорошо забытое старое. При этом в образовании классические методы и формы, подходы и технологии, поставленные под сомнение вчера, оказываются как никогда адекватными реальности дня нынешнего и даже грядущего.

Так, некоторое время назад, словно бы в угоду всем новаторским и реформаторским тенденциям, оказалась дискредитирована исследовательская технология, ибо персональный охват оказывался небольшим, а практическая значимость минимизированной. Тем более что вовсе не из небытия появился двойник-соперник – технология проектная, яркая, харизматичная, эффектная и – главное! – современная, не очерненная принадлежностью к педагогической классике. Впоследствии  (что было предсказуемо) в реальном образовании границы между «старенькой» исследовательской и инновационной проектной технологиями стали стираться: «готовый продукт» не соответствовал требованиям второй, но как-то искаженно, словно бы исподволь, напоминал то, что должно быть в результате реализации первой. И тут все вернулось на круги своя: пофарисействовав, поиграв в «проекты», демагогически осудив традиционные технологии и воспев дифирамбы всему прорывающемуся из прекрасного завтра, образовательная общественность вернулась, по-новому открыв и осмыслив, к исследовательской технологии. А в конкретном школьном обиходе – к научно-исследовательской работе.Я этот тип и вид деятельности не просто люблю – считаю его одним из самых настоящих, самых результативных в образовании. Кому еще в школьную пору посчастливилось  писать научно-исследовательскую работу – это те, кому посчастливилось индивидуально (при любом формате именно индивидуально), с опорой на объективные критерии истинности знания, в диалоге (и даже полилоге), с применением различных аналитических методик, с процедурой не только оценивания, но и защиты открыть себя. Причем не столько как ученого (это вопрос будущего), сколько как ученика, которому удалось совместить «вкусное и полезное»: погрузиться в любимые манящие глубины, но погрузиться в строгом соответствии с правилами образования и науки.Когда-то у меня были пяти- и шестиклассники, с которыми мы создавали научно-исследовательские… этюды, зарисовки. Ребятам предлагались лингвистические или литературоведческие темы, направленные на филологический анализ слова или образа соответственно. Знакомились с различными словарями, энциклопедиями, приходили в школьную библиотеку и читали книги по языкознанию, литературе, истории, словесности, культурологии, эстетике. Глаза, конечно, горели не у каждого: для некоторых научно-исследовательская работа оставалась лишь формой, сермяжная правда которой – оценка. Однако были интеллектуально смелые и дерзкие мальчики и девочки, которые отдавались этой «игре» до той степени погружения, что далее шли самостоятельно. После седьмого класса мне пришлось оставить моих подопечных, но в этом, седьмом, классе подросшие, они порадовали меня тем, что вкусили запретного. Некоторым из них я предложил порассуждать о поэтике абсурда, но не у Хармса или Введенского (это было бы предсказуемо, но для ребят практически непосильно), а у хорошо знакомых им реалистов – Гоголя и Чехова…  Один из юношей, мой тезка Алексей, сломал ногу, а потому аудиторные занятия, как и научно-исследовательские штудии, перешли в надомный формат и, естественно, стали редкими. Многое Леша одолевал самостоятельно, по-своему получая удовольствие от того, что теперь он чаще сам себе и ученик, и наставник. Фурор на конференции, когда десятиклассники с трудом разбирались в хитросплетениях абсурдистской интерпретации чеховской прозы, не самое главное. Важнее – это пример того, как исследовательская технология делает личность не просто наполненной знаниями, пусть и разложенными по полочкам, но помогает быть уверенно самостоятельной, конструирующей собственную деятельность и (без ложной высокопарности) собственную судьбу.Была и другая история. Это был мой собственный филологический класс, коему я был явлен, следовательно, в разных лицах, ипостасях и даже функциях. И тем я был бы не слишком привлекателен как научный руководитель: исчезает эффект новизны. Но это для тех, кто одинаков во всех своих «ликах» или «нарядах», а мне, избранному одним из юношей класса в наставники, очень хотелось открытия, откровения. Хотелось, чтобы этот научно-исследовательский тандем стал и для меня чем-то новым, непознанным. Сергей, мой ученик, углубленно изучал не отечественную, а зарубежную филологию, а мне всегда было досадно, что мои пусть и не самые глубокие познания в языках редко актуализируются. Вот тут все и сбылось: уайльдовский «Портрет Дориана Грея» в оригинале, растительный текст как предмет исследования, обширнейший этимологический и мифопоэтический фон…  И получилась работа, которая мне подарила возможность расширить лингвистические горизонты, а моему подопечному – почувствовать себя титаном нашего времени, ведь в отличие от многих одноклассников он работал с произведением на языке, но, кроме того, он открывал те глубины филологии, которые оказывались во много раз труднее и во много раз интереснее, чем то, что бывает освоено аудиторно. И так все гладко и славно? Без сбоев? «Не бывает! Не верим!» – скажете и будете правы. На другой год, едва ли не первого сентября, мой ученик изъявил желание писать работу по произведению, которое я посоветовал ему в начале лета как повод к размышлению, – по роману «Волхв» Фаулза (вновь в оригинале). Думаю, все понимают, что это одно из лучших творений не только Джона Фаулза, но, может быть, и ХХ века. Только это оказалось произведение-испытание как с точки зрения сюжета, так и с точки зрения нашего с Сергеем исследовательского пути. Мой ученик, постигший сложности уайльдовского мистериального Дориана, решил, что готов к пониманию эстетики эроса у фаулзовского Николаса… А я, окрыленный прежними успехами, не заметил самой главной преграды:  жизненный опыт. Рассуждать о мистериях, опираясь на труды ученых-мифологов, интересно и в целом доступно, а вот писать о природе эротического, да еще и дифференцируя профанный (сниженный) и сакральный (мифологический, ритуальный) варианты, тяжело  и недоступно шестнадцатилетнему интеллектуалу. Несколько месяцев тишины с вкраплениями консультаций-монологов  (его, конечно) и странных обещаний: «Потом. Принесу», попытка «отбояриться» каким-то сомнительным плагиатным пассажем, при этом упорное нежелание менять тему или хотя бы конкретизировать до некоего парафраза к прошлогодней работе. В итоге в начале июня работа была готова и представляла собой шедевр, ведь: а) в ней  тонко и деликатно были обойдены все возможности опошлить как сюжет, так и текст исследования (достижение!); б) аспект был представлен научно глубоко и в соответствии с мифопоэтической традицией; в) состоялся завидный личностный рост ученика… И мой тоже: только тогда я понял, что я и Сергей – мы оба столкнулись с целым комплексом этических сложностей, которые нас обоих многому научили.Как минимум после этого я рисковать психологией ребенка не стал, своей ученице, пришедшей ко мне в этом году, предложил изучить слово автора и слово героя в классическом метаромане. Если коротко, то метароман – это произведение, в котором есть не только роман о герое, но и сюжет о том, как пишется, рассказывается, читается роман о герое («Евгений Онегин», «Капитанская дочка», «Герой нашего времени» или «Мертвые души»). Рита – филолог от Бога: в предыдущие три года нашего аудиторного общения она показала такой уровень, такой класс литературоведческого чутья, что эта тема была ей интересна и посильна. Глубина теоретического освоения проблемы, великолепная интерпретация хрестоматийных произведений, качественный исследовательский текст – великолепные предметные достижения. А далее лишь слегка наметилась нестройность: так называемого чистого текста около сорока страниц, а для десятиминутного выступления на любой конференции требуется никак не более семи страниц… «Кто не мучился этим? Ничего необычного», – прозвучит со стороны, но ведь по-настоящему филологические исследования – это не рефератик, не вкрапления собственных наблюдений в коллаж из чужих мыслей. А главное – для Риты все живо, все истинно свое, а потому ей жаль каждого слова. Но резать, так резать. Однако первая же конференция заставила такое хирургическое вмешательство проводить еще раз: текст, понятный Рите и услышанный мною, оказался герметичным для аудитории, в том числе и для некоторых членов жюри. Было даже высказано предположение, что это или плагиат чьей-то работы, или глава диссертации научного руководителя. Были оскорблены, но проглотили, все осмыслили, все рассмотрели и проанализировали, на новой конференции Рита блистала, ведь она приблизилась к той стадии филологического мастерства, когда прекрасно поняла одну из важнейших максим словесности: самое главное – быть услышанным, быть понятым.Еще много разных эпизодов в моей копилке исследовательской технологии:  работа с региональной поэзией и ее духовной проблематикой в экономической гимназии, изучение  этимологии и исторической семантики терминов восточных единоборств с ребятами, занимающимися тхэквондо, обращение к феномену авторского права в древних культурах…  И это магистральные пути. Однако использование приемов и форм данной технологии не ограничивается научно-исследовательским кураторством. Это и составление тезисов, и рецензирование, и аннотирование, и участие в экспертных жюри – предметные форматы. Однако важными оказываются развитие познавательной активности, объяснение специфики аналитических приемов, демонстрация диалогического принципа науки в действии, формирование комфортного психологического микроклимата, выполнение целе- и жизнесообразной работы.Словом, классика классикой, а при этом исследовательская технология не теряет своей актуальности, не становится имитацией и иллюзией, не тормозит образование в микро- и макромасштабах. Напротив, она есть удивительное наполнение, удивительное оформление, удивительная инкрустация траектории воспитания и обучения. Кроме того, это не просто мост, это серия мостов, соединяющих школу и вуз, который рассматривает научно-исследовательскую работу как путь профессионального самоопределения и становления. Значит, сама технология – способ создания конкретной, выраженной и вычерченной перспективы. Не об этом ли мы, живущие в эпоху реформ, мечтаем?​Алексей СМИРНОВ, кандидат филологических наук, победитель регионального этапа Всероссийского конкурса «Учитель года России»-2015, учитель русского языка и литературы Городского классического лицея,  Кемерово