На чтение: ≈ 10 мин.Проблема осмысления (или переосмысления) прошлого не может рассматриваться вне серьезного изучения процесса формирования исторической памяти – коллективной и индивидуальной. Коллективные исторические представления, навязанные «сверху», представляются мне основой тоталитарного мышления, в рамках которого народ оказывается не в состоянии анализировать прошлый опыт – позитивный и трагический. Индивидуальная позиция не имеет значения, она «растворяется» в «коллективном бессознательном».
Коллективная историческая память может формироваться на основе серьезного обсуждения индивидуальных позиций. Данный процесс выглядит чаще всего весьма болезненным, ибо публика может узнать немало неприятного, а это в свою очередь нарушит душевный комфорт, подорвет веру в героическое прошлое, способное служить примером подрастающему поколению. С такой проблемой сталкивались многие народы, и мало кому удалось безболезненно отрефлексировать собственную историю: во Франции при анализе феномена коллаборационизма до 90-х гг. предпочитали не выносить его на публичное обсуждение, в Соединенных Штатах национальная дискуссия по проблеме межрасовых отношений была поставлена в рамки так часто критикуемой у нас «политкорректности», в Советском Союзе даже в эпоху гласности старались не затрагивать некоторые вопросы истории Второй мировой войны, например, уровень военного искусства советских полководцев, отношение населения бывших балтийских государств к Красной Армии, особенности поведения красноармейцев на немецкой территории и т.д.
Кстати, о «политкорректности». Я думаю, что она может рассматриваться как следствие отсутствия в обществе механизмов продуктивного выхода из социальных конфликтов. Будучи не в состоянии договориться по существу, общество берет своеобразный тайм-аут, во время которого оно надеется выработать необходимые механизмы разрешения противоречий. Если большая часть общества соглашается с такой формой поиска решения и готова воздержаться от непродуманных заявлений и действий, то можно говорить о достаточно высоком уровне социальной и политической культуры в данной стране.
Рефлексия национальной истории неотделима от проблемы личной биографии. В последнее время из разных уст, в том числе и президентских, можно услышать вопрос: «Разве жизнь старших поколений была напрасной?». Видимо, вопрошающие полагают, что у человека есть только социальная жизнь, и если признать, что государство и общество допускали трагические ошибки и даже преступления, то жизнь каждого человека становится бессмысленной.
Да, любой человек, будучи частью общества, несет ответственность за прошлое своей страны; вместе с тем мы не должны забывать, что и в тоталитарном обществе люди имеют возможности для частной жизни: они строят дома, учатся, воспитывают детей, наконец, десятки миллионов наших соотечественников своими жизнями проложили путь к победе над нацизмом. Увы! – воспитанные на монистических макроисторических концепциях, наши люди чаще всего не рассматривают собственную биографию как часть национальной истории, а следовательно, и не ощущают ответственности за деяния бывших и нынешних властей. Получается, что общественное – само по себе, личное – само по себе.
Конечно, отдельные попытки микроисторического анализа предпринимались и в советское время, но чаще всего это удавалось делать вне официальных исследовательских структур или в рамках «краеведения»; впрочем, благодаря воспоминаниям участников войны, собранным в сборниках и циклах телевизионных передач («Брестская крепость» Сергея Смирнова, «Солдатские мемуары» Константина Симонова, сборники фронтовых писем), общество узнавало не только парадную историю. Современная российская историческая наука предоставляет возможность распространения микроисторического метода на исследование и преподавание истории.
Исторический компромисс советской элиты и оппозиции, обеспечив относительно мирные формы перехода от тоталитаризма к более свободному обществу, привел, как мне представляется, к ряду негативных последствий.
Во-первых, и через десять лет после распада СССР массовое сознание не готово к рефлексии собственного исторического опыта; более того, пережив шок второй половины 80-х гг., когда средства массовой информации, а затем и историки открыли многие «белые пятна» истории ХХ в., «простой человек» устал от «негатива» и захотел чего-нибудь более оптимистического. Этот социальный заказ совпал с переходом от революционной фазы процесса перемен к консервативной. «Старая-новая» элита, создав властный механизм, удовлетворяющий ее экономические и политические интересы, больше не хочет рефлексировать.
Во-вторых, мы не смогли (или не захотели?) расстаться с мифами. Мы все еще конструируем национальную идею, формулируем всемирно-историческую миссию России, считаем историю предметом национальной гордости и орудием воспитания патриотизма. Когда же наши попытки не находят адекватного (с нашей точки зрения) понимания со стороны мыслящей части российского общества и зарубежной общественности, мы обижаемся и лелеем очередной комплекс неполноценности.
В-третьих, мы по-прежнему не склонны к диалогу. Национальная дискуссия подменяется политической борьбой и игрой с символами (фарсовое сочетание трехцветного флага с коммунистическим гимном). Мы не можем спокойно обсуждать прошлое не только из-за недоверия друг к другу, но и потому, что «все еще болит». Вместе с тем мы боимся обратиться к врачу, потому что он может обнаружить что-то такое, чего мы знать не хотим. Не разговаривая друг с другом, мы оказываемся не в состоянии общаться и с новым поколением, которое весьма чувствительно к недоговоренности и лжи. Но оно не протестует, не строит баррикады, оно в значительной мере принимает «правила игры», как в 70-е гг. большинство советских людей принимало их («Они делают вид, что платят, мы делаем вид, что работаем»). Одним из признаков такой опасности мне представляется моральный релятивизм, готовность служить в обмен на те или иные блага (как сказал один из моих учеников: «Юрист нужен при любом режиме»), уход от выстраивания собственной иерархии ценностей – и, как следствие, превращение в объект манипуляции.
Возвращаясь к теме сегодняшней конференции, я могу сделать вывод, что мы как общество не отрефлексировали прошлое, не определили новых ориентиров его переосмысления. Мы по-прежнему не связываем исторический опыт с войной в Чечне, повальным бытовым расизмом, уже перешедшим на местном уровне в официальный, милитаризацией сознания, «нацификацией» значительной части молодежи. Нам пока не стыдно, нам пока далеко до признания своей ответственности за все, что совершило или совершает государство, мы пока – не граждане.
И все-таки в России и сегодня сохраняется мыслящее сообщество, которое не мыслит истории нашей страны без этического измерения, для которого «жить не по лжи» – не просто яркая цитата из Солженицына, а моральный императив. Это сообщество представляет собой источник некоторого оптимизма, его существование, пусть непростое, – предпосылка будущих общественного диалога, осмысления прошлого и ухода от мифов к реальности, к которым мы придем, если хотим сохраниться как народ, претендующий на уважение соседей и партнеров.
Михаил ШНЕЙДЕР, директор Московской гимназии №45
Выбор читателей
Комментарии