Зеркало мира. или Причем тут кошка?

Если бы я не помнила, не читала раньше у Эрнеста Хемингуэя этот маленький рассказ, может быть, и не произвело бы на меня такого ошеломляющего впечатления занятие группы второкурсников филфака РГПУ имени А.И.Герцена. Но я помню. «Кошка под дождем» – произведение странное. Рассказ-настроение, оставшийся в памяти, как музыка трепетная, грустная, тревожная и загадочная. Бездонная в своей многозначности, как всякая хорошая музыка. Прочитанный в юности мимоходом, он и запомнился как мимолетное впечатление. Всмотреться, вдуматься в этот текст как-то не пришлось. И вот теперь его читала вслух в группе ровесников девушка примерно того же возраста, в каком знакомились с этим писателем мы.

Читала медленно, выразительно, постепенно уводя всех нас из душной аудитории на дальний итальянский берег, где молодая американская пара пережидает в маленьком отеле досадную непогоду. И кошка, спрятавшаяся от дождя в саду под столом, попадается на глаза скучающей молодой женщине совершенно случайно. Волна сочувствия сиротливому животному смешивается с целой гаммой чувств, вызванных томительным непогожим днем и жаждой перемен не только в погоде, но и в жизни. «…Хочу кошку, чтобы она сидела у меня на коленях и мурлыкала… и хочу есть за своим столом, и чтоб были свои ножи и вилки, и хочу, чтоб горели свечи… Хочу крепко стянуть волосы, и чтобы они были гладкие, и чтобы был большой узел на затылке…» (героиня подстрижена под мальчика). Острый порыв затосковавшей путницы к жизни уютной, домашней с мурлыкающей кошкой и новой, женственной прической – что еще можно извлечь из двух страничек чеканной прозы?

Однако четверо будущих филологов – А.Лушина, С.Останняя, А.Курдин, А.Лорер – выбрали рассказ не случайно. Нашли в нем глубины, в которые хотели бы погрузить и нас, используя форму творческой мастерской, необычную для студенческих семинаров. Пока не рассеялось очарование текста, ведущие предлагают каждому почувствовать себя этой кошкой и написать от ее имени короткий текст. Потом каждый читает, что получилось, а один из участников записывает на доске ключевые слова, фразы, характеристики. Вроде бы плохо стыкующиеся, очень разные, эти ниточки постепенно сплетаются в основу необычного полотна эмоций, ощущений, состояний, на котором эпизод с кошкой выглядит только легким внешним узором.

После этого по законам мастерских начинается работа в группах. На этот раз их получилось три с условными названиями: художники, депрессивные скептики и литературоведы. В каждой участники должны выработать свое видение смысла рассказа и представить его соответственно через рисунок, анализ литературных особенностей, критический разбор. Не вдаваясь подробно в описание технологии мастерских – об этом написано теперь много книжек, – скажу только, что до сих пор мне случалось наблюдать такую форму только в школах. Лет пятнадцать назад это было так ново и увлекательно, а результаты настолько интересны, что казалось, мастерские должны занять очень прочное место в жизни всех учебных заведений, стать одной из любимых среди многочисленных педагогических технологий. Ее прелесть в том, что знание не транслируется, не передается впрямую от учителя ученику, а вполне выстраивается, постигается, обретается ребенком самостоятельно. Часто неожиданное, непредсказуемое. И это постижение или выстраивание опытные мастера умудрялись организовать на занятиях по любому предмету. Я присутствовала на уроке по геометрии в седьмом классе у замечательного учителя Анатолия Арсеньевича Окунева, где дети, разделившись на группы, разглядывали треугольники, обсуждали и сами формулировали замеченные ими свойства этих геометрических фигур. И на похожем занятии в начальной школе. На уроке рисования и музыки. И в средней, на литературе, когда дети импровизировали на темы любимых стихотворений А.С.Пушкина. И каждый раз это был поразительный праздник творчества, праздник открытий и озарений. Понятно было, что проводить таким образом каждый урок невозможно. Это только одна из форм, работающая отлично, когда у ребят уже накопился определенный объем информации, опыта, наблюдений. Но форма совершенно необходимая, чтобы из посторонних, добытых когда-то другими людьми, знания превращались в собственные, лично открытые и пережитые.

И все-таки массового внедрения мастерских в процесс обучения не произошло, что, наверное, хорошо. Потому что организация таких занятий – искусство, которое, как выясняется, массовым быть и не может. Как не может быть Мастером каждый учитель, хотя каждый должен к этому стремиться. А главная трудность – это умение учителя отказаться от роли наставника, занять позицию равного. Не навязывать, не оценивать, только сотрудничать и радоваться каждому, пусть и крошечному, самостоятельному шагу ученика. Иначе никакого творчества не будет. Чувствуя власть и превосходство взрослого, дети невольно стараются угадать, чего ждет от них учитель, и предъявить ожидаемые результаты. Никакого собственного видения, внутреннего порыва, мучительных вопросов.

Инна Алексеевна Мухина – автор мастерских по литературе, которые перешагнули наконец из школьных классов в студенческие аудитории, – профессионал уникальный во многих отношениях. Во-первых, потому что опыт проведения таких занятий отточен ею в совместной работе с коллегами из Франции, Бельгии – из стран, где он существует давно и откуда распространяется по всему миру. Во-вторых, потому что сама она, прекрасная учительница русского языка и литературы, много лет обобщала затем передовой опыт в системе повышения квалификации учителей и много об этом опыте думала. В результате во второй половине жизни оказалась способной не только учиться, но заниматься самовоспитанием. «Я стала совсем другим человеком!» – не без изумления констатирует она итоги работы в мастерских. К сожалению, именно способность меняться, совершая глубокую и осмысленную внутреннюю работу, мы часто теряем уже на третьем-четвертом десятке жизни. А мастерская – форма коварная. При всем разнообразии технологий, отточенности алгоритмов, которые неизбежно, казалось бы, должны привести участников в состояние творческого подъема, процесс может и не пойти, если мастер не сумеет создать соответствующую атмосферу. Если он на самом деле не сочувствует участникам и не уважает их.

Для группы студентов, с которой вместе перечитывала я Хемингуэя, Инна Алексеевна человек новый. Она провела с этими молодыми людьми несколько мастерских, после чего они сами захотели попробовать свои силы в организации таких занятий. «Зеркало мира, или Причем тут кошка?» – абсолютно самостоятельная студенческая работа. Сами выбирали рассказ, придумывали, как вывести участников из привычной роли пассивных зрителей или послушных учеников, искали дополнительные тексты у Бунина, репродукции картин Пикассо, Сезанна – все для активизации ассоциативного мышления. А в результате после предъявления групповых рефлексий даже меня, человека опытного, вдруг охватывает непонятное волнение. Простой и ясный текст рассказа словно бы набухает внутренним напряжением, как воздух перед грозой. Как будто все глубинные проблемы человека, живущего сейчас, в наше пустынное время, переливаются туда, в основание айсберга под названием «Кошка под дождем». И – полился поток итоговых текстов, которые каждый пишет тут же, обдумывая только что пережитое. Они посвящены отнюдь не кошке и не капризам героини. Молодые авторы размышляют о сложности отношений между людьми в современном мире и ощущении себя в этом сообществе. О душевных муках. Тут уже не литература и не обучение, тут, как сказал поэт, «…дышит почва и судьба». А на глазах участников порою блестят слезы, вызванные глубиною личных переживаний.

Сами темы, которые выбирают студенты для своих мастерских, заставляют задуматься. У кого – зеркало мира, у кого – своя интерпретация понятия свободы, у кого – вера в чудо как сила духа… Осмысление вечных проблем, обращение к нравственным ценностям не по учебной программе, а по внутренней потребности только и возможно в формах свободного творчества. Лекции и семинары для этого процесса мало пригодны. Ощущение такое, будто мастерская стала у них трамплином для свободного полета в мире духовном. Похоже, что в жизни этим молодым людям не хватает именно творческого общения. И если в шестидесятых годах прошлого века, когда с той же «Кошкой под дождем» знакомились мы, чаще всего прочитывались в этом рассказе потребность в переменах, внутренний дискомфорт, теперь все акцентируют чувство одиночества. Но герои – молодожены, они любят друг друга! И все-таки Джордж лишь изредка отрывается от книжки, чтобы послушать, о чем говорит жена. Любуясь ею, он тем не менее не особенно вникает в ее проблемы. Сегодняшние студенты замечают именно эти детали и видят тут аналогии с «Вишневым садом», когда герои не слышат друг друга, каждый говорит о своем. И в итоговых текстах все участники мастерской с неподдельной тоской и тревогой пишут об отчуждении, о нарастающем равнодушии людей друг к другу в нашем обществе, о нарастающей роли денег. Вот уж действительно – причем тут кошка!

Вопрос о том, что такое гуманитарное знание и как оно добывается человеком, в отличие от знаний естественно-научных, однозначного ответа пока не получил. Каких результатов добиваемся мы, когда просто информируем молодого человека о глубине душевных мук и духовных исканиях его братьев по разуму, точно сказать невозможно. Заведующий кафедрой методики преподавания русского языка и литературы доктор педагогических наук, профессор, член-корреспондент РАО Владимир Георгиевич Маранцман считает, что в школу давно и необоснованно пришло литературоведение вместо литературы. «Проходить на уроках» творчество разных писателей – занятие, может быть, и полезное, но к серьезному чтению чаще всего никак не побуждающее. Свои учебники Владимир Георгиевич старается строить непременно с учетом опыта переживаний, обдумывания жизненных проблем, которые уже знакомы ребенку в пятом, шестом и всех последующих классах. А опыт этот складывается не только из прочитанного, но и услышанного в музыке, увиденного в театре, пережитого в семье, в кругу друзей. Не обращаясь к нему, пробиться во внутренний мир человека невозможно. Именно поэтому профессор пригласил теперь вести занятия со студентами Инну Алексеевну Мухину – человека без ученых степеней и званий, но, по мнению Маранцмана, с редкостной педагогической интуицией. Мастер, владеющий новыми технологиями на самом высоком уровне, она умеет чувствовать аудиторию и мгновенно ориентироваться, точно видеть проблемы, волнующие в этот момент молодых людей. Фонтан самовыражения, как говорит Владимир Георгиевич, могут вызвать теперь многие, освоив методику мастерских. А запустить глубинный процесс осмысления, обдумывания пережитого с длинным последействием – на это не каждый способен. Тут нужно задеть в душе как раз те самые струны, которые уже натянуты и готовы зазвучать.

Меня-то этот дар Инны Алексеевны как раз не очень удивляет. Он часто отличает тех, кому интересны люди, кто любит своих учеников, детей, внуков, кто не устает открывать в них новые черты. Мухина не устает. Я вообще не понимаю, откуда у нее силы берутся. Домой звонить есть смысл только поздно вечером. Иначе не застать. То она в какой-то школе, то в университете. Можно напроситься на чай в субботу или воскресенье. Тогда в квартире у Таврического сада, которую выхлопотали в свое время для нее ученики, за круглым столом состоится разговор такой высокой насыщенности мыслью, что потом и не вспомнить, что же было на столе. Вокруг, на книжных полках, на стенах – фотографии любимых учеников вперемежку с портретами родных детей и внуков. Дочка – тоже учитель литературы и Мастер. А вот внуки пошли другой дорогой. Один из них, студент, вместе с приятелем помогает нам справиться с тортом и просвещает относительно содержания обучения в модном финансово-экономическом вузе. Внучка появляется позже. Какие проблемы, волнующие этих молодых людей, могут быть загадкой для Инны Алексеевны, если она всегда среди них? Ей хотелось бы только одного: пусть стремятся к успеху, к достатку, но не любыми путями. Пусть чаще задумываются, вопрошая себя, свою совесть, что за чудо такое – человек? А помощник в этом размышлении есть всегда – великая мировая литература.

Санкт-Петербург