На чтение: ≈ 37 мин.В августе по указу президента была блестяще проведена спецоперация по уничтожению противника. …На полигоне в оцеплении конвоя (чтобы местные не растащили) катками, бульдозерами, тракторами закатали, задавили, закопали сотни тонн латвийского сыра, датского и ирландского мяса, польских томатов, греческих персиков – точные данные о потерях врага объявлялись в ежедневных сводках народу.
Министр сельского хозяйства Ткачев радостным голосом, как о достижениях, сообщает об уничтожении плодов земных. Земледельцы-санитары Белгородской, Тульской, Смоленской, Оренбургской и других областей страны с энтузиазмом топчут, жгут плоды труда человеческого. Государственные СМИ сообщают, что ликвидация контрабандной и, возможно, опасной для здоровья еды – проявление заботы правительства о населении.Вспоминается сказка о синьоре Помидоре и Чиполлино.Но вообще-то в уничтожении еды есть что-то библейское. Тот, кто накормил пятью хлебами народ, может его и покарать. И по логике вещей наказание должно соответствовать преступлению. Если существует Всевышний, людей, уничтоживших еду, должен постичь голод.Но боюсь, что вместе с ними и тех, кто не повинен. Эта происходящая война с едой свыше человеческого понимания. Могли ли такое в древности совершить с дарами природы? Можно ли вообразить, чтобы какой-нибудь кровожадный римский диктатор срезал под корень собственные виноградники или сжег завезенные из Афин сыры и апельсины?Впрочем, у происходящего безумия есть почва.В начале 90-х мне довелось участвовать в российско-нидерландском проекте развития аграрного образования «Деметра» (по имени богини плодородия). Мы ездили с голландскими экспертами по Московской и Ярославской областям, искали площадки для аграрных школ, изучали ситуацию. Голландцы никак не могли понять, зачем мы выращиваем картофель, более половины которого сгнивает при перевозке и в хранилищах.Скоро секрет был разгадан. Заехали в одно из лучших, считалось, сельскохозяйственных училищ, имевших огромное хозяйство, целый колхоз специалистов. Собрались все у картофельного поля. Голландцы интересуются: какой сорт? Какое расстояние между грядками? Глубина посева? «Чаво?» – переспрашивают наши. Те повторяют: расстояние, глубина. «Чаво?» – удивляется специалист. «Да ответьте ему, на какую глубину сеете!» – не выдерживает переводчица. Тогда происходит нечто изумительное. Специалист делает три шага вперед, к полю, и, раздвинув руки, показывает: «Ну, во!»Демонстрирует тот самый наш, особенный, аршин, с помощью которого Россию можно, если не понять, то измерить.На такой почве, ниве народного просвещения вырастают плоды вроде тех, что мы видим сегодня.Но ведь не всегда так было. В давние времена, когда на земле еще не было фермеров, идет учитель и встречает крестьянина, пасущего свиней. «Зачем ты это делаешь, лучше кормить их в яслях, – говорит учитель, – не теряй время». «Но свинья не понимает, что такое время», – удивился свинопас…«Так выпьем за то, – поднял тост директор Департамента сельскохозяйственного образования Объединенного королевства Нидерланды доктор Херман Белтман, – чтобы крестьянин со своей свиньей быстрей превратился в фермера».По-моему, он посмотрел на меня. Но я не обиделся. Во-первых, до поездки в Голландию я не понимал разницы между фермером и свинопасом. А во-вторых, мои профессиональные интересы лежат в другой области – истории образования. С этой точки зрения я бы и хотел рассмотреть двух героев народного эпоса. И по возможности пролить свет на то, кто из них наиболее близок нам сегодня и кого следует ожидать в скором будущем.Школа крестьян МасловыхПо мнению дореволюционных историков, Петр Столыпин запоздал со своей реформой лет эдак на пятьдесят. Если бы ее провели сразу после отмены крепостного права, в 1861 году, из общины могла уйти в вольные хозяева весьма большая и ценная часть крестьянства, и уйти, может быть, навсегда. Но Столыпин возник на исторической арене на пятьдесят лет позже, когда крестьянская община уже окрепла и создала свой собственный способ хозяйствования, особый уклад жизни. Создала и свое народное просвещение – крестьянские школы грамоты. Позднее в деревне появились и иные – земские, министерские, но суть народного образования осталась прежней: письмо, чтение, арифметика, Закон Божий. Примечательно, что все попытки народных учителей, земств реформировать крестьянское образование, внедрить гигиену, медицину, специальные, по типу германских, сельскохозяйственные школы неизменно терпели крах. Крестьяне сами, на свои средства открывавшие школы грамоты и жаловавшиеся в управу, если таковой в деревне не было, точно так же настойчиво и упрямо отторгали «нововведения». Просветители досадовали, укоряли мужиков в невежестве, но в конце концов поняли, что эта избирательность общины не случайна. Чтобы жить и хозяйствовать, общине действительно хватало грамоты. Зачем ей господская медицина, если свои нужды обслуживала народная? К чему сельскохозяйственные школы, если общинный труд держался на вековом опыте, передавался от отца к сыну?В 1907 году началась знаменитая земельная реформа. Ее смысл заключался в том, чтобы оторвать крестьян от общины. Зачем это было нужно? Молодой российский капитализм, рынок требовали свободных предпринимателей.И они появились. За 1907-1914 годы кнутом ли, пряником ли из общины выманили около трех миллионов крестьянских дворов. Заметная часть вернулась обратно. Это были вышедшие силком, по недоразумению, сгоряча, как говорили тогда, отражавшие не землеустройство, а сплошное «землерасстройство». Но примерно треть выходцев, почти миллион дворов, имевших осмысленные цели – продажа наделов или их укрепление, прекращение чересполосицы и выход на отруба, стремление к личной независимости, социальным опытам и экспериментам, – не только обустроились на хуторах, но начали кооперироваться. К 1914 году на селе появилось около 50 тысяч сельскохозяйственных кооперативов, потребительских и кредитных обществ, товариществ, которые объединяли свыше 10 миллионов кооператоров.И нельзя сказать, что совсем нецивилизованных. У них был новый запрос на образование. В уездах, селах как грибы росли сельскохозяйственные курсы, открывались школы, библиотеки, поднимались народные дома, свободные предприниматели распространяли «волшебный фонарь» и передвижной кинематограф.Но тут начинается другое кино, в главных героях – большевики. Сюжет известен: после гражданской – военный коммунизм, затем нэп – шаг вперед, два шага назад. Кооперация отсекается от народного просвещения, общекультурный уровень масс берет на себя Пролеткульт. Старые силы сопротивляются, но все заканчивается хеппи-эндом – ликвидировано частное предпринимательство, вбит гвоздь в гроб буржуазной кооперации. А с другой стороны, удалось сделать то, чего не смогла столыпинская реформа, – разогнать «самочинную», «мятежную» крестьянскую общину. На ее месте было создано мирное коллективное хозяйство – колхоз.Вместе с ним и для обслуживания его нужд возникла и новая система народного образования. Берущая начало в школах колхозной молодежи (ШКМ), она в своих основных чертах сохранилась и в конце XX – начале XXI века. В ней, как в зеркале, отражались принципы советского коллективного хозяйствования: мифологичность – отсюда сказочность школы, былинная широта всеобщего образования, воспевание всесторонне развитой личности; насильственность – всеобуч, коллективное воспитание; четкий функционализм, соответствующий роли членов колхоза, – упорная подготовка доярок и трактористов. В принципе эта система народного образования идеальна, она хорошо приспособлена к нуждам советского коллективного хозяйствования – колхозам и совхозам и едва ли нуждается в совершенствовании. Тут бы истории конец. Но вот беда, опять оживают тени Александра II и Петра Столыпина. Снова земельная реформа! Только в конце 1980-х – начале 1990-х годов в России регистрируется около 10 тысяч индивидуальных хозяйств. Эти выходцы из колхозов и совхозов, сельские и городские жители опять начинают кооперироваться – АККОР, союз арендаторов, крестьянская партия. Что это за ситуация, 1861 или 1907 года, сказать трудно. Но все идет по тому же сценарию. Члены крестьянских хозяйств и ассоциаций начинают испытывать нужду в образовании. Чем они интересуются? Огородничеством, садоводством, практическим животноводством. Правом, даже с элементами историческими: какое право в зародыше у Советов? могут ли они землю давать? как отбирали? может, лучше мировых посредников? – интересовался краснолицый, голубоглазый, бородатый Константин Маслов, крестьянин из деревни под Палехом. В деревне у них было два дома – его да брата товарищество. Держали овец, бычков столько, чтобы «удержаться на плаву». А чего не плывут? Да чтоб не дразнить: неровен час потопят. Незадолго до августовского 1991 года путча он все уж рассчитал: овец зарежут, технику продать можно, дома – на дрова. Землю вот жалко – навоз вкладывал… А сколько земли человеку надо?.. «Товарищ Калинин в тридцать втором дал сорок соток». – «Все-таки больше, чем три аршина». – «А что на них сделаешь?»Крестьянин Маслов рассчитал, сколько земли надо в Нечерноземье, чтобы завести дело. Растолковал нам, как в районах организуют голод, зачем нужна мужицкая кооперация. Своя школа, ну хотя бы курсы при крестьянском кооперативе, как в Пыталово Псковской области. Туда за советом приходят крестьяне и крестьянки, иногда с детьми, и те с любопытством слушают взрослые разговоры. У кого поучиться бухгалтерии? Чем защищать кредиты? Как воспитывать детей? Примерно то же спрашивают и сегодня. Вопросы все личные, индивидуальные, в колхозной школе на них не ответят. Но вот что я обо всем этом думаю…Образовательные интересы крестьян второго круга в среднем соответствуют уровню запросов выходцев из общины начала века. Сам облик начинающих хозяев очень напоминает социальный тип наиболее продвинутых тогда сельскохозяйственных работников – кулаков и средних крестьян. Это люди, безусловно, смышленые, толковые, предприимчивые. Чем можно помочь им в образовании? По-моему, не городить огород. Надо вытащить из архивов прекрасные программы начала прошлого века, зимние и воскресные школы, практические курсы. Научить, как выращивать капусту, как ухаживать за поросятами. Ведь, как показывает, например, любезный нам китайский опыт, для того чтобы на рынке появилась свинина, вовсе не обязательна культурная революция. Нужно немного здравого смысла. Как вы заметили, слово «фермер» я ни разу в этой главке не упомянул – он к нашей истории пока не имеет отношения. Самый умный остается на ферме, а второй идет в университетВ департаменте сельскохозяйственного образования Голландии мне рассказывали, что сто пятьдесят лет назад у них было то же самое. Постукивали деревянными башмаками с загнутыми носами, проклинали бедное сельское хозяйство. Находились под страхом чудовищных наводнений, запечатленных еще в картинах старых фламандских мастеров. В 1870-е годы была создана правительственная комиссия по анализу ситуации. И выявились две возможности. Одна простая – поднять цены на продукты и вещи. А другая посложнее – как-то повысить значимость, ценность образования в жизни каждого человека. И сто лет назад они выбрали образование.Тут-то и начинается другая история. Я обрисую ее очень грубо, как понял и увидел. Основы, объяснили мне, остались с того времени. Вот одна идея столетней давности. Фермеру нужно новое знание, а чтобы его иметь, надо исследовать. А чтобы появились люди, которые это умеют, им тоже нужно образование. Сто лет назад они и придумали этот треугольник, внутри которого фермер, а в вершинах – «исследование», «образование» и «консультации». На это, пояснили мне, уходит половина бюджета министерства сельского хозяйства. И совет по инновациям, который есть в каждой сельскохозяйственной школе, – тоже идея столетней давности.Я поинтересовался: «А как вы все это реализовывали?» «О’кей, – сказали мне, – только не переносите один к одному». «А мы вообще, похоже, не собираемся», – ответил я.Мне показали диаграмму. Лет за сорок до начала XX века они проводили всеобщее начальное обучение, а фермерские кооперативы открыли зимние курсы для взрослых. Приблизительно с 1910 года начали обучать учителей сельскохозяйственных школ. В год нашего «великого перелома» (1929) ввели в сельской местности восьмиклассное обучение, включая два года в профессиональных школах. К школам для взрослых прибавились классы для детей.После Второй мировой общее образование подняли до шестнадцати лет, и на этой основе начал разматываться клубок профессионального – младшие сельскохозяйственные, средние, высшие. Двадцать фермерских журналов, шестьдесят типов разных курсов. Исследовательские центры, информация, консультации… «Ну поехали?» – говорит по-русски инспектор департамента Паул Энгелькамп. На самом деле он по-русски не говорит, запомнил несколько фраз и время от времени нас пугает. Сидим в машине, размышляем с коллегой о российских реалиях, и вдруг молчащий за рулем Паул заявляет: «Я все понимаю, что вы говорите». Мы вздрагиваем. Но это шутка, ничего он не понимает.Правда, и мы мало что понимаем в этом голландском мире. Он круглый, как сыр. Плоский – без возвышенностей. В нем все искусственное. Скоростные автотрассы отгорожены от селений, ветряных мельниц антишумовыми стенами. «Вторая природа», цивилизация сидит как бы внутри первой. Тоннели, прорытые под каналами, системы насосов, дамб сделали людей независимыми от стихии. Вся их жизнь держится на цивилизации, на технологиях, очень высоких, качественных, надежных. Мы проезжаем застекленные километры теплиц, там внутри тоже цивилизация, регулирование дня и ночи. А рядом, показывают нам, – центр контроля качества, институт улучшения растений, институты механизации, организации фермы… Все на земле, все рядом. Для нас это странно.Мы заезжаем в разные организации, связанные с фермерами. (Через месяц на одном из каналов Центрального телевидения у меня попросят кассету – показать фильм о фермерстве и, к моему ужасу, вырежут все, кроме свиней, коров. В общем-то, это понятно: ищем похожее. В Голландии, однако, мы видели это меньше всего.) Итак, мы заезжаем в офисы, информационные центры, в банк, на биржу, на аукцион, в фермерскую ассоциацию, где терпеливо дожидаются приема высшие государственные чиновники… Нам показывают все это, рассчитывая, что мы поймем: фермерство – это громадная, с мощнейшим пучком связей индустрия. Престиж фермера в обществе – диагноз его развития.«Быть в Голландии фермером очень престижно, – поясняет инспектор Паул, – а в Исландии, например, нет». – «А уровень сельского хозяйства там низкий?» – «Низкий, – кивает Паул и рассказывает байку: – В Исландии в семье фермеров самый умный сын идет в университет, а самый глупый остается на ферме. А в Голландии самый умный остается на ферме». «А глупый…» – продолжаю я. «Нет, второй, – поправляет меня Паул, – идет в университет». После этого он еще будет уверять меня, что голландцам неведомо чувство патриотизма. Если судить по бугоркамВ младшую сельскохозяйственную школу мы не заезжали. Поэтому знаю только на словах, что обучение сельскому хозяйству начинается тут с двенадцати лет. Два года общеаграрная ориентация, потом что-нибудь выбираешь. Не понравилось – пробуешь другое или возвращаешься в основную школу и там ищешь. Подобную сельскохозяйственную школу видел в Норвегии, там учились немного постарше. Находилась она в горах среди неописуемой красоты. В здании, выстроенном в начале века, пахло деревом. В вестибюле сельскохозяйственной школы висели оленья голова, офорты и картины самых известных в Норвегии художников. В парке росло пятьсот разных видов деревьев. Были теплица, ферма, лаборатории почвоведения и микробиологии. Я смотрел на почки в пробирке и вспоминал биоцентр «Пущино» – славу отечественной науки на уровне норвежского ПТУ. Да, еще было лесоводство. Мы поднимались в горы и смотрели, как расчищали лесоповал ученики в ярких легких таких сапожках, выдерживающих три тонны. Очень тяжело. Очень дорого. Сельскохозяйственное образование всюду в мире самое дорогое. Маленькие школы, на одного преподавателя – три студента. Земля, техника – дорого. Дорого и довольно медленно, постепенно. А хотите быстро…Тут мой коллега, московский автомобилист, просит, чтобы я перестал отвлекать за рулем Паула. Его «Вольво» идет за сто пятьдесят. Про здешние дороги говорить нечего, всем известно. И вдруг на прекрасной дороге к фермеру – колдобины. «Ага, – говорю я Паулу, – это нам знакомо». «Конечно, – отвечает он, – тут же школа. Чтобы ехали медленнее, сделаны бугорки». Чего?! Бугорки на дороге они сделали. Да если судить по бугоркам, вся наша страна педагогическая! «Понимаю», – говорит Паул по-русски. Ни черта он не понимает.Сравнительная педагогикаПриехали в колледж, среднюю сельскохозяйственную школу в Домкирене. В учебном плане – маркетинг, менеджмент, бизнес, социальная психология… А это для чего? Нам объясняют так: фермер – это бизнесмен. Надои на двадцать процентов зависят от коровы, на восемьдесят – от менеджмента. Еще. Фермер должен уметь общаться, знать, как давать интервью и продавать лучше, понимать, почему один быстро адаптируется к новой ситуации, а другой нет… А действительно, подумал я, почему? Чего ему не хватает?Школа в основном теоретическая, практику проходят на фермах. Посмотрели кино. Фермер, преподаватель и студент анализируют ситуацию. Какая же она, оказывается, сложная! Как мы ее запутали! Не разберешься без консультантов. Только где они, консультанты? У них консультанты приходят сами. Я не поленился и записал, в чем они фермера консультируют. Бухгалтерия, коммерция, биржа, индустрия, профсоюзы, банки, сорок видов и направлений сельского хозяйства, машины, компьютеры, внутренняя и международная политика, биология, экология, интеркультурные коммуникации…Ну, кажется, ясно? И этот процесс, начатый сто пятьдесят лет назад, лавинообразно растет – ежегодно все новые и новые виды консультаций. В информационных центрах собираются данные о фермерах всей Европы. Учебники в мягкой обложке, каждые два года новые. Появляется что-нибудь новое, и тут же ученые: чем это фермер занимается? И тут же образуется группа, и новый учебный курс. Маленькие подвижные группы, колоссальное число разных курсов. Голландцы считают, что в нынешней ситуации такая форма самая удобная. Это не надо понимать так, что мы можем проскочить элементарную стабильную сельскохозяйственную школу. Ничего не делая, мы время от времени озираемся на Запад, на Восток и удовлетворенно замечаем: «О, а у них этого уже нету. А у них теперь вот что».По-моему, мы не даем себе отчета, в каком времени находимся. Может, потому что у нас не было такой области – «сравнительная педагогика»? Вот фрагмент из нее. В Норвегии, например, закон о начальном образовании был принят на многие десятилетия раньше, нежели в России. Норвегия проводила начальное, в том числе сельскохозяйственное, обучение медленно и постепенно – минимум век. А в Советской России согласно декрету Наркомпроса массовую безграмотность должны были ликвидировать к десятилетию Октябрьской революции.«Русское солнце», – показывает Паул на шар над автострадой. – «Почему?» – «Красное». Я не соглашаюсь, у нас сейчас некоторые изменения. «И какого цвета, розового?» – «Смешанного». – «Тогда, значит, – делает вывод Паул, – русское солнце белое».Кто платит, тот заказывает музыку? Ничего подобногоПоловиной земли фермеры в Голландии владеют, а другую половину арендуют у собственников. Мой московский коллега настораживается: «Они богатые?» – «Нет». – «Почему?» – «Потому, что правительство регулирует цены на землю и еще налоги с прибыли…» Вот как? А мы все пугаем. Записываю в блокнот для себя: чем выше классовое сознание, тем ниже уровень образования. У фермеров-растениеводов он самый высокий, университетский. Но Паул считает, что эта ситуация неинтересна: в Голландии растениеводов мало, получил диплом – и финиш. Гораздо интереснее ситуация с цветоводами. Образование у них самое низкое, по голландским меркам, зато объем цветоводства на рынке самый высокий – 100 миллионов цветов в день, треть мирового рынка. Экономика толкает образование, цветоводы кидаются на разные курсы, пробуют то, что им интересно.- Может, и интересно, – говорю я, – но непонятно, кто кого толкает: образование или экономика? – О’ кей, – кивает Паул, – объясняю по-другому. Вот прекрасный пример для начинающего фермера. Допустим, вы хотите им стать. Пожалуйста. Банк открывает кредит. Некоторое время вы спокойно работаете, никто вас не беспокоит. Но в один прекрасный день на ферме появляется консультант, скажем ветеринар, и интересуется: что это такое там выросло у коровы под хвостом? И если вы не можете ответить толком, вас спросят: а где вы учитесь? А если и на этот раз не получат ответа, консультант просто сообщит в банк: этот фермер нигде не учится, он не может вести дело. И банк ставит точку. Банк – контролер и регулятор образования. Банк, биржа, аукцион… Образование просто вросло во все структуры жизни, экономики и политики. Ну еще один пример для закрепления – практическая школа в Барневельде. Специализируется на международных проектах в странах Азии и Африки. То, что нам надо. Восемьдесят процентов времени, сорок курсов в неделю – практика.Свиньи, коровы, кролики… Интересуюсь: «А чья это школа?»Вопрос вызывает заминку. Наконец отвечают: «Фермеров».Ясно. Они, значит, платят. Нет, поправляют, платит государство. Как это? Ведь кто, как говорится, платит, тот заказывает музыку? Ан нет, то чисто российские мечтания, и к тому же маниловские. Нам не нравится музыка, и мы мечтаем: вот соберутся крестьяне, встанут на ноги и закажут другую. Какую? В Голландии вся система устроена иначе, и музыка играет такая: государство платит, контролируя конечные результаты. Фермерская ассоциация набирает учителей, учителя учат по собственным учебникам и программам, ученые помогают учителям повысить квалификацию. Каждый вносит свой вклад, а монополии ни у кого нет.Народное образование…Школа фермера БомаЧто мы еще увидели? Тропическую школу в Дейфинтере – она нетипична, как все аграрные школы Голландии; сельскохозяйственный университет, в чудесной библиотеке которого имеются старые отчеты Петровской академии, нынешней Тимирязевки; институт общества СТОАС – содействия аграрному образованию, где готовят учителей сельскохозяйственных школ… За неделю пробегом мы осмотрели их, кажется, около двух десятков. И теперь я думаю: что осталось в памяти? Не коровы, не свиньи, даже не компьютерная графика, а, пожалуй, человеческие лица. Вот что самое странное: сельское хозяйство, но всюду человеческие лица. И на ферме, куда мы в конце концов доехали. У фермера Яна Бома было замечательное лицо. Над таким, чувствуется, поработали многие поколения. Они жили в этом же доме с камином, книгами, картинами в рамах, старинными часами. На стене в доме, правда, не висело генеалогическое древо предков с XVII столетия – такое я видел в доме норвежского фермера, – но схема дедовской фермы тут была. Ян Бом унаследовал ее от отца. Судя по фотографии, он был похож на него. В шейном платочке, модном клетчатом пиджаке. Фермер с университетским образованием. О чем говорить? Ну я спросил, для чего в обществе изобилия, где все ломится от избытка, где занят каждый кусок земли и нет никакой нужды в фермерах, столько фермерских школ, курсов, университетов. – Зачем вам столько? – спросил я фермера Бома. Его ответ состоял из трех пунктов. Первое. Сельское хозяйство, сказал Бом, – это древнейший вид культуры. Второе. Ну да, вон тот просто учится и не хочет идти на ферму. Но он вообще пока не знает, чего хочет. А вдруг потом захочет? И третье, не менее странное. Да, сейчас у нас такая ситуация – изобилие, хватает фермеров. А вдруг ситуация изменится? Правда, странно? Какая-то совершенно другая логика. Явно не наша. Нам сейчас не до этого. Криком не докричишься. Поле скособочено, если что уродилось, так урод. Вырастить хотя бы крестьянина начала века, научиться элементарному… И все-таки, думал я, надо бы крестьянину и про это знать. Чтобы перестали вешать лапшу на уши: не хватает, мол, только техники, не те цены… Интересно, врут или не врут? А может быть, и не врут? Просто свинопасы. Ах, какое громадное общество свинопасов!.. У какой ямы пасем… А голландцы считают, что я не прав. Нельзя делить мир на фермеров и свинопасов. Это и исторически неправильно. Фермеры вышли из свинопасов, в каждом свинопасе есть немножко фермера. Да и кто может знать, кроме самого человека, что из него выйдет. «Я все понимаю, что вы говорите», – сказал я по-голландски инспектору Паулю Энгелькампу. Он засмеялся. По-голландски я, конечно, ничего не понимаю. Но мне кажется, они думают о нас лучше, чем мы о себе сами. * * *Двадцать лет назад здесь бы я поставил точку. Но то, что происходит на наших глазах сегодня, аукается с аграрной культурой, уничтоженной – вместе с крестьянами – большевистскими комиссарами. С голодомором, устроенным в русских и украинских деревнях в 30-е. И с крепостным правом колхозников, которым не выдавали паспорта до 70-х. Поэтому оказывается возможным, что уже в другом веке министр сельского хозяйства России радуется уничтожению плодов земных. А министр культуры и депутаты – изъятию из библиотек книг и учебников, закрытию театров, уничтожению произведений культуры и искусства. Если бы я жил во времена Римской империи, то подумал бы, что этот бред – свыше человеческого понимания – симптом близящегося конца римского государства. Трудно согласиться с Тютчевым, сомневаюсь, что сильно счастлив, «кто посетил сей мир в его минуты роковые». Единственное, что вселяет надежду: бродившие на развалинах той империи свинопасы все же со временем превратились в фермеров…Читайте на сайте «УГ»К порядку?«История с погромом на выставке в Манеже на деле относится не столько к области чувств, сколько к сфере закона. Статьи УК о хулиганстве и вандализме пока еще никто не отменял. Но в нашей стране незыблем главный закон: «Все равны, но некоторые равнее». Дни бегут, а список «подвигов» православных активистов продолжает шириться и расти. И никто им не указ. Пока «команда» Дмитрия Энтео нужна – кому и зачем, другой вопрос, – с их дурных голов ни один волос не упадет. А вот на месте западноевропейских музейщиков я бы задумалась о том, насколько безопасно везти в Россию свои уникальные художественные коллекции – прерафаэлитов, младших Брейгелей, Дали и Пикассо. Тут ведь у нас все такие чувствительные…»Адрес статьи на нашем сайте: http://ug.ru/insight/525Анатолий ЦИРУЛЬНИКОВ, академик Российской академии образования
Выбор читателей
Комментарии