На чтение: ≈ 34 мин.Авиабилетов на рейс «Москва – Дамаск» в Интернете не найти, номера в отелях уже давно не отображаются в агрегаторах для бронирования. Виной тому не только продолжающаяся шестой год гражданская война, но и западные санкции, наложенные на режим сирийского президента Башара Асада. Тем не менее автору удалось преодолеть все преграды и побывать в Тартусе, Латакии, Хомсе и Дамаске, заехав по пути на российскую авиабазу Хмеймим.
Хотя до московского бюро «Сирийских авиалиний» по указанному на сайте номеру не дозвониться, в их офисе на Фрунзенской набережной образцовый порядок. Избыточное количество персонала, портреты Асада на каждой из четырех стен просторного помещения. На столах периодически звонят телефоны, но к трубкам не спешат подойти, видимо, ожидая, когда коммутатор переключит на факс.Менеджер смотрит на меня с подозрением.- Вылет в Дамаск по понедельникам, обратно по воскресеньям, – объясняет он.Удовольствие оказывается не из дешевых – в районе тридцати тысяч рублей за билет туда-обратно.- А не бывает ли у вас скидок? Акции, спецпредложения?На языке еще вертится «горящие туры», но вовремя одергиваю себя.- Если брать сейчас, за полтора месяца, будет небольшая скидка, но имейте в виду, что билеты невозвращаемые, – с непроницаемым лицом отвечает он.***Билеты до ливанского Бейрута, куда я прибываю рейсом «Аэрофлота», оказываются значительно дешевле. Отсюда до Дамаска всего лишь сто с небольшим километров пути. Перейти границу двух этих ближневосточных государств туристу по понятным причинам непросто. И хотя официально правила въезда в Сирию не изменились, на специализированных форумах пишут, что визы стоит запрашивать заблаговременно в посольствах страны по месту жительства. Для россиян установлено еще одно негласное ограничение – кроме визы необходимо получить официальное разрешение от российского Министерства обороны. Справедливая, как ни крути, мера: ведь в случае пленения или показательного убийства заниматься нерадивым туристом (или поисками его тела) будет именно это ведомство.Стоит мне появиться на бейрутском автовокзале «Шарль Хелу», как суетливые таксисты тут же обступают меня, громко, нараспев перебирая варианты пунктов назначения. Как только звучит «Аш-Шам», то есть Дамаск, тут же соглашаюсь. Место в сравнительно комфортабельном микроавтобусе обходится мне в двадцать долларов.Путь от Бейрута к пограничному пункту Арида лежит преимущественно по горной местности. Несмотря на откровенно весеннюю погоду на равнинах, здесь кое-где еще лежит снег, который, кажется, неспособны растопить даже самые горячие лучи низко посаженного солнца. Вдоль дороги, и чем ближе к границе, тем чаще, – символы привычной европейскому взгляду жизни – гипермаркеты, Макдоналдсы, KFC и даже Старбаксы. Все это кажется какой-то нелепой декорацией – невозможно ведь представить, чтобы здесь, у границ территории, ставшей плацдармом одного из самых значимых геополитических конфликтов последнего времени, люди жили обычной жизнью. Или все-таки возможно?Если с выездом с ливанской территории проблем не возникло – штамп без лишних вопросов был с грохотом поставлен едва ли не поверх информации о прибытии, то на КПП сирийских пограничников все с самого начала пошло неудачно.- С какой целью вы направляетесь в Сирию? – спрашивает специалист по работе с иностранными гражданами и с интересом рассматривает меня.- Туризм, – отвечаю с улыбкой.Мой собеседник с нескрываемым возмущением обращается к подошедшим коллегам, которые тут же начинают сверять мои паспортные данные с какими-то списками в массивных канцелярских папках. Я оглядываю контрольно-пропускной пункт – потрепанная обстановка опрятной бедности, люди в очередях – преимущественно возвращающиеся с заработков сирийцы.- Есть ли у вас знакомые в Сирии? – тем временем строго спрашивает главный.- Да, у меня есть друг в Дамаске, – отвечаю я и, стараясь быть максимально открытым, рассказываю, что мы познакомились с ним в мой предыдущий приезд в 2012‑м.Пограничник, имеющий право отказать во въезде без объяснения причин, решает этим правом воспользоваться.- Вы не можете въехать в Сирийскую Арабскую Республику.- Почему?- Вам следует обратиться в посольство, – говорит мой собеседник, возвращая паспорт, и демонстративно утыкается в монитор компьютера, давая понять, что наш диалог окончен.Водитель микроавтобуса виновато похлопывает меня по плечу, а человек в гражданском с шипящей рацией на поясе предлагает помочь с поиском транспорта в обратном направлении.Вновь оказавшись в Бейруте, я останавливаюсь в небольшом отеле на фешенебельной улице Хамра. Магазины и кафе, шикарные автомобили и веселая молодежь, бутики и отделения международных банков. Думаю, что делать дальше: менять дату обратного билета или попробовать еще раз – теперь уже через прибрежный пункт Маснаа.***Утром следующего дня оказываюсь на уже знакомом автовокзале. Без труда нахожу автомобиль до сирийского Тартуса – в нем, кроме водителя, уже сидят несколько пассажиров. Дорога Бейрут – Триполи, ведущая к контрольно-пропускному пункту, лежит вдоль побережья Средиземного моря. Мои попутчики ведут по-восточному неспешную беседу, то и дело наполняя и без того прокуренный салон клубами табачного дыма.Заговариваю с одним из них – коренастым брюнетом Абу Маджидом, работающим, по его словам, в сфере медицины и вроде как даже выполняющим поставки медикаментов по государственным заказам. Пытаясь заручиться его поддержкой, я говорю, что планирую отдохнуть на известном сирийском морском курорте, но боюсь, что в страну меня могут не пустить. Мой новый товарищ отвечает, что это вряд ли возможно: туристов в стране и без того немного, и, как ему кажется, на настроении пограничников должна сказаться близость российской военной базы.Когда мы выезжаем с территории Ливана, я испытываю состояние дежа вю – тем же ловким движением ливанский пограничник без лишних вопросов проставляет мне штамп о выезде, и снова – уже совсем рядом – развевается на ветру красно-бело-черный сирийский триколор, увенчанный двумя зелеными звездами. Сирийский блокпост – потрепанное здание, в зарешеченных окнах которого – переливающийся под щедрыми лучами солнца морской бриз. Пограничник смотрит на меня с недоверием; как и в прошлый раз, вокруг него собирается группа поддержки, передающая друг другу, словно знамя, российский загранпаспорт. Постепенно тональность разговора меняется, фразы становятся более рублеными, произносятся сквозь зубы. Я на мгновение завладеваю вниманием Абу Маджида и жестом показываю, что, мол, давай я заплачу им. Мой отзывчивый попутчик с некоторым возмущением задирает подбородок: не надо.В зале контрольно-пропускного пункта безлюдно. Кажется, что пограничников и обслуживающего персонала здесь больше, чем посетителей. Всюду, сколько хватает глаз, развешаны гирлянды сирийских флагов и портреты президента.- Ты вылетел из аэропорта Дамаска в 2012‑м? – спрашивает меня Абу Маджид.Очевидно, пограничники запустили на компьютере соответствующую программу, ищут и не находят сколько-нибудь веской зацепки, чтобы отмахнуться, предложив, как и в прошлый раз, запросить визу в посольстве.Предусмотрительно сделанная мною по телефону бронь отеля в Тартусе также вызывает повышенный интерес. Пограничник звонит по записанному мной в блокноте номеру и кричит в трубку:- В стране война, а ты предоставляешь номера иностранцам! Такие дела решаются в Дамаске!Напряжение все нарастает. Наконец пограничник заносит долгожданную печать с визой над пустой страницей моего паспорта, но что-то вновь его останавливает. Теперь он решает записать контакты Абу Маджида и на всякий случай даже проверяет, работает ли продиктованный им номер.Виза – овальная печать со сделанными поверх записями шариковой ручкой – наконец появляется в моем документе. Плачу за нее по установленному тарифу.- Я поручился за тебя, – серьезно говорит Абу Маджид, когда мы вновь оказываемся в машине. – Если ты сделаешь что-то плохое, отвечать буду я.- Не беспокойся, все будет отлично.***Переночевав в Тартусе, в номере без света и горячей воды, я отправляюсь в курортную Латакию. В автобусе знакомлюсь с молодым, едва за двадцать, чуть полноватым местным жителем по имени Али. Он говорит, что давно не видел в этих краях туристов, и, как и едва ли не всякий встреченный мной сириец, вызывается помочь во всем, в чем только потребуется.- Мы будем проезжать российскую авиабазу Хмеймим? – спрашиваю я.- Да, – отвечает он, – тебе нужно туда?Кажется, наш разговор привлекает излишнее внимание. Пассажир с заднего ряда сидений поднимает сцепленные в замок руки и торжественно произносит «асдыка», что означает «друзья»: слово, которое я буду слышать едва ли не ежедневно. Жители прибрежных сирийских городов традиционно настроены дружественно – в Тартусе с начала 70‑х располагается пункт материально-технического обеспечения ВМФ России, на полпути к Латакии вот уже несколько лет размещается авиационная группа ВВС России в Сирии.- Хочу попасть туда, – признаюсь я.- Может быть, ты военный? – спрашивает Али.- Конечно, нет. Военные добираются туда иначе.По просьбе моего нового приятеля водитель автобуса притормаживает на трассе.- Поднимайся вверх, на мост, – инструктирует меня Али на прощание и предлагает приехать за мной, чтобы я не голосовал на дороге.С благодарностью обмениваюсь номерами телефонов и покидаю автобус. Поднявшись согласно инструкциям на мост, оказываюсь неподалеку от сирийского блокпоста.Военных интересует не только мой паспорт, но и содержание массивного рюкзака. Вообще говоря, они кажутся растерянными – похоже, вот так вот пешком на военную авиабазу россияне еще не приходили.Я сообщаю, что хочу поговорить с российскими военными – неподалеку виднеется припаркованный УАЗ, прошу подозвать соотечественников, но вместо этого мои собеседники пытаются связаться с кем-то по телефону.Наконец протягивают трубку мне.- Здравствуйте! Что вы хотите? – говорят на том конце провода c заметным акцентом.- Добрый день! Я хочу попасть на авиабазу, – отвечаю я.- Зачем? – интересуется мой собеседник.- Я россиянин.Через пару минут за мной приезжает автомобиль, на котором мы движемся к международному аэропорту имени Баселя Асада, погибшего старшего брата действующего президента. Я вглядываюсь в невысокие жилые кварталы – на первых этажах некоторых из них предприимчивые сирийцы открыли кафе и магазины. «Елки-палки» – гласит вывеска одного из них, «Красная площадь» – призывает посетителей сувенирная лавка, замечаю и небольшой закуток «У Ирины».В здании международного аэропорта вижу российских военных. У одного из выходов выстраивается нечто вроде линейки: в полном обмундировании, с оружием, по двое в ряду, они ждут, когда откроется дверь, ведущая на взлетно-посадочную полосу.И хотя встретивший меня сотрудник «Шабиха», аналога нашей ФСБ, по имени Рами говорит, что аэропорт продолжает выполнять международные рейсы в Кувейт и Объединенные Арабские Эмираты, по всему видно, что он лукавит.Рами провожает меня в один из кабинетов на втором этаже – на лестнице вновь отмечаю вывески на родной кириллице.В кабинете, обставленном, как всякий офис, но с газовой горелкой на полу, несколько человек. Рами распоряжается сварить мне кофе, предлагает сигарету – так настойчиво, что мне, некурящему, проще сделать несколько затяжек, чем отказать.В ожидании представителя российских военных наша беседа с Рами, как оказалось, некогда учившимся в Одессе, превращается в приятельский треп. По его словам, ситуация на базе напряженная: несмотря на видимое спокойствие, она регулярно подвергается обстрелам и попыткам проникновения диверсантов и радиоуправляемых дронов. Как будто стесняясь своей просьбы, он просит показать паспорт.- Это важно для нашей безопасности, – комментирует, пролистывая страницы.- Рами, не в обиду, нас в помещении несколько человек, но никто до сих пор толком не знает, что у меня в рюкзаке, – не теряюсь я, выпуская очередное облако табачного дыма.Наконец появляется российский офицер – низкорослый, но подтянутый, с едва ли не идеальной выправкой и кожаной папкой в руках.- Вы, наверное, по мою душу?- Похоже, что так! – отвечает он бодро, сжимая мою кисть в крепком рукопожатии.Его зовут Алексеем. После ряда бюрократических процедур мы оказываемся в салоне черного УАЗа, который везет нас по открытому полю, мимо истребителей и вертолетов, к одному из административных зданий.- Ты ведь хотел побывать на базе? – строго интересуется Алексей. – Вот она!Впрочем, мы быстро преодолеваем это пространство и въезжаем в один из дворов.Российский флаг развевается на фоне голубого неба. Под ним – ряды палаток цвета хаки, автомобили: бронированный «Тигр», «газели», гражданские авто. Над заборами – сколько хватает глаз – паутина колючей проволоки.Впереди меня ждут еще три часа на базе: подробный расспрос и телеграфирование в Москву, угощение блюдами полевой кухни, оглушающий грохот взлетающих и садящихся истребителей, разговоры по душам.Один из старших заинтересовался:- А зачем? Ты ведь уже бывал в Сирии ранее.- Ну да, бывал.- Ты знаешь, что российский гражданин здесь – дорогостоящий товар?- До такого, надеюсь, не дойдет.- Решил сыграть с судьбой?Ответ на запрос, направленный в ФСБ, наконец приходит – все, как и следовало ожидать, оказывается в порядке. Представляю, что только что моя фамилия звучала в кабинетах известного здания на Лубянке, и почему-то не могу в это поверить. Делюсь планами на предстоящие дни – якобы доеду до Латакии и назавтра вернусь в Тартус, чтобы затем пересечь границу с Ливаном. Алексей фиксирует едва ли не каждое сказанное слово в блокноте.На прощание обмениваемся контактами – на случай непредвиденной ситуации, и вот уже меня вывозят с территории авиабазы на серебристом бронированном мерседесе.На уже знакомом блокпосту я выхожу, чтобы пересесть в маршрутку до Латакии, откуда на следующий день решаю двинуться в «сирийский Сталинград» – Хомс.***Несколько лет назад, во время моего прошлого приезда в Хомс, квартал Баба-Амр считался основным очагом сопротивления не только города, но чуть ли не всей страны. Тогда квартал оккупировали бойцы и сторонники так называемой Свободной сирийской армии, требовавшие демократических преобразований в стране. В разрушенном квартале постепенно налаживается жизнь. Собственники жилых помещений разбирают завалы, вычищают грязь пусть неоконченной, но хотя бы немного отступившей войны. Кое-где, словно подснежники по весне, робко появляются магазинчики, на полупустых полках которых лишь самое необходимое – хлеб, сигареты, вода.Здесь и там на узких улицах, перерытых воронками снарядов, за насыпями песчаных укреплений сидят сирийские солдаты. Совсем молодые, они потягивают едва ли не священный на линии фронта напиток – мате и, поддерживая неспешную беседу, выпускают пушистые облака табачного дыма.На одном из постов меня настигает еще один представитель вездесущей «Шабихи» – среднего роста, светлоглазый шатен, он представляется Айманом и подчеркнуто вежливо интересуется моими планами.- Мне звонили из отеля, в котором вы остановились. Что бы вы хотели увидеть?- Я хочу прогуляться по кварталу и посетить, если это возможно, лагерь беженцев.Сделав несколько кликов на дисплее мобильного телефона, я отыскиваю изображение – стоп-кадр сюжета российского телеканала, сообщавшего о доставке гуманитарного груза. Двумя днями ранее, в другом районе города, Аль-Ваар, был обстрелян еще один гуманитарный конвой – погибло несколько человек, включая водителя. Айман неожиданно быстро соглашается помочь мне. Мы садимся в тонированную малолитражку и медленно движемся по улицам квартала.Во дворе лагеря беженцев, где живут сто шестьдесят семей из Пальмиры, бегает ребятня. Лагерь разместился в стенах школы. Кругом женщины и дети, и лишь несколько мужчин понуро сидят под низким навесом. Очевидно, благодаря тому что я приехал с Айманом, директор лагеря по имени Мидхат вдумчиво отвечает на всякий вопрос и даже проводит экскурсию по всем этажам.Мы заглядываем и в классы с многочисленными матрасами и уже привычными газовыми горелками, и в технические помещения. Зачем-то даже выходим на заваленную строительным мусором крышу, с которой открывается еще один безрадостный вид на город.- В российской прессе писали, что накануне вы получили гуманитарный груз. Так ли это? – осторожно интересуюсь я.- Да, было такое, большое спасибо, – отвечает Мидхат.- Нуждаетесь ли вы в чем-нибудь еще? – интересуюсь я.- Нам постоянно не хватает продуктов питания и одежды.Когда я вновь оказываюсь во дворе, меня обступает ребятня. Дети разных возрастов с интересом смотрят на меня и, еще не умея определить национальность, говорят «мисье», по-видимому, принимая за француза.- Можно, я дам им немного денег? – спрашиваю я у Аймана.- Вы можете делать все, что захотите.Прогуливаясь по Баба-Амру, я зайду в местную мечеть, на кладбище, а также, по предложению Аймана, заберусь в разрушенную квартиру прославившегося на весь мир террориста-каннибала Абу Саккара. Каркас двуспальной кровати, пыльная люлька, по-восточному избыточный шкаф для вещей и настенные часы, секундная стрелка которых еще движется по своей орбите. Взяв с пола один из многочисленных кусков завалившихся внутрь комнаты стен, я разбиваю стекло циферблата.Гуляя вечером по другому району Хомса – Акрама, я удивился многочисленности работающих кофешопов и кафе. Бесстрашные люди толпились на тротуарах, присматривая одежду в лавках, общаясь или просто думая о своем. Центр города разрушен едва ли не до основания, открыточные виды, доступные в путеводителях, сложно сопоставить с тем, что стало с городом теперь. Некоторые окраины, например длинная улица Хама, стали живыми иллюстрациями недавних боев. От наложения времени и места на новые – экстремальные – обстоятельства становилось как-то не по себе. Из головы тем временем все никак не шли дети из центра, где я был накануне.***Утром следующего дня я проснулся от звуков взрывов. Грохот сотрясал не только стекла гостиничных окон, но и вполне основательные стены. Оказалось, что на город напала группа смертников – шесть человек атаковали военные объекты, по первым сведениям, погибло больше тридцати человек. Собрав вещи, я отправился посмотреть на место теракта, но из-за кордонов оцепления не смог подойти так, чтобы хоть что-нибудь разглядеть. Зато стал свидетелем налета военной авиации на Аль-Ваар – район, контролируемый боевиками связанной с Аль-Каидой террористической группировки «Джебхат ан-Нусра». Именно они позднее взяли на себя ответственность за совершенные теракты. Я брел по опустевшим улицам города и, когда очередной истребитель пролетал над белым полотном облаков, скорее инстинктивно, чем по делу, держался за стены домов. Когда наконец со свистом выпущенные снаряды достигали цели и разрывались в метрах трехстах-четырехстах от меня, шел дальше. А потом еще один вираж и еще снаряд.Оказавшись у клиники Красного Полумесяца, куда были доставлены пострадавшие, я увидел многочисленные кареты «скорой помощи» – со все еще открытым, словно вспоротым, окровавленным нутром кабины. На пороге клиники плачущие женщины выясняли что-то у врачей в белых халатах.Я никак не мог понять: если известно, что в отдельном квартале города засели боевики и они обстреливают не только военные и гуманитарные конвои, но и мирное население из снайперских винтовок, организовывают и проводят террористические акты, почему не атаковать их первыми? Будучи на российской военной базе Хмеймим, я задал этот вопрос Алексею.- Они очень хорошо подготовлены и вооружены, – отмахнулся он.***На подъезде к Дамаску становится тревожно. Автобус медленно движется по холмистой местности. Под нами – огромный по местным меркам город, здесь и там клубится черный дым – признак происходящих столкновений.Бои на окраинах Дамаска не затихают уже несколько лет. Сейчас основное внимание уделяется районам Восточной Гуты – квартал, очень близкий к старому городу, с его районом Баб Тума и одной из главных святынь исламского мира – мечетью Омейядов.Многочисленные проверки, кажется, никогда не закончатся. Я насчитал с десяток блокпостов, на которых нас остановили, чтобы проверить документы и пройтись вдоль автобуса специальным прибором – электронным детектором, реагирующим на наличие взрывчатых веществ.По трассе проезжает колонна российских солдат – БТРы и бронированные грузовики без номеров, за толстыми стеклами которых сосредоточенные лица военных.В какой-то момент в автобус заходят двое в гражданском. Они настойчиво предлагают ребятам в одежде цвета хаки пересесть назад – так, чтобы их не было видно, а всем остальным – задернуть шторы на окнах.Я сижу на переднем сиденье справа от водителя – штор на лобовом стекле, естественно, нет, поэтому с нарастающей тревогой наблюдаю за происходящим. Женщины начинают едва слышно причитать – похоже, молятся, мужчины пытаются не показать волнения. Где-то в хвосте автобуса слышится детский плач, отчего-то сейчас больше напоминающий собачий вой.Водитель набирает максимально доступную скорость и несется по пустому шоссе так, что, кажется, дергающийся и дрожащий этот автобус скорее развалится сам по себе, чем от потенциального нападения террористов. Ясно, что мы проезжаем обстреливаемый участок. Справа и слева от нас – обгоревшие остовы зданий, покосившиеся вывески, изрешеченный металл дорожных знаков.Я натягиваю куртку и закрываю рюкзак – на случай если придется в спешке покинуть автобус. Наконец мы доезжаем до очередного блокпоста, за которым должна быть сравнительно контролируемая часть города.***Центр Дамаска, некогда излюбленное место туристов со всех уголков земного шара, непривычно пуст.Таксист, вызвавшийся подвезти меня с автовокзала до центра, говорит, что общение с иностранцами ему запрещено, и, демонстративно высунув язык, проводит в сантиметрах от него пальцами, изображающими ножницы.И тем не менее он рассказывает, что, из-за того что боевики наводнили квартал Гуты, в котором располагается его дом, въехать он туда более не может, ночуя у друзей и родственников.Узнав один из видов в окне, я прошу притормозить и, расплатившись, решаю прогуляться по знакомым улочкам.Один из любимейших городов мира производит странное впечатление. Опустевшие узкие мощеные улочки, величественные дворцы, мечети и медресе, караван-сараи кажутся лишь призраком прошлого – внешне вроде бы похожим, но, по сути, принципиально иным.Блок-посты, разбросанные по всему пути следования, беседы и досмотры, напряжение, витающее в вязком воздухе восточного города, несмотря на очевидные военные успехи сирийской армии в отдельных провинциях, отчего-то кажутся предвестниками будущих преобразований. В это сложно поверить, но власти контролируют лишь небольшую часть столицы – города, где, среди прочего, расположена и резиденция президента.Прохожу мимо памятника Салах ад-Дину и Дворца правосудия, в котором меньше чем через две недели взорвется смертник, унеся с собой десятки жизней. Выходит, что контроль и этого квартала оказывается довольно зыбок.Вообще говоря, знакомые места словно бы подернуты горьким туманом. Сложно мысленно наложить новый – тревожный, военизированный – город на яркую картину прошлого – полного смеха, кальянного дыма и разговоров на всех языках мира.На ресепшн первого попавшегося отеля неподалеку от рынка Хамидийя предупреждают, что в номере могут быть перебои с электричеством и горячей водой.- Асдыка, – вновь слышу я, когда мой паспорт оказывается в руках менеджера, одетого с каким-то французским шиком. – Велкам!Я выглядываю из окна номера на пятом этаже – солнце медленно заходит за горизонт, и одновременно с этим город погружается во мрак, освещаемый разве что фарами проносящихся по улицам автомобилей.Жалость к сирийцам – миролюбивому и гостеприимному народу – отчего-то остро сдавливает грудь. Несмотря на продолжающуюся гражданскую войну со значительным числом погибших и беженцев, падение курса национальной валюты более чем в десять раз, бесконечные бои и теракты, всем встреченным мне людям удается сохранять не только человеческое достоинство, но и слепую веру в то, что кошмар скоро закончится.Со слезами, вдруг выступившими на глазах, я засыпаю – так, кажется, было особенно сладко спать в детстве.***В зоне прилета московского аэропорта Шереметьево ранним утром немноголюдно.Сотрудница таможни внимательно исследует мой паспорт.- Это весь багаж? – бросив взгляд на рюкзак, удивляется она. И с недоверием вновь и вновь листает страницы паспорта, всякий раз останавливаясь на штампах ее ливанских коллег. Разговор, полагаю, будет долгим – с учетом поездки в Сирию, да еще и запроса, направленного на Лубянку с авиабазы Хмеймим. Но все ограничивается одним вопросом.- С какой целью ездили в Бейрут?- Туризм. Февраль 2017 года
Выбор читателей
Комментарии