На чтение: ≈ 14 мин.Не заметить и не выделить ее невозможно. Умна, молода, мила. На симпозиуме по теме “Ребенок на перекрестке эпох” не мне одной она показалась человеком ярким. В калейдоскопе речей ее тихий голос не зашушукали, не оборвали. Ее, психолога муниципального образовательного учреждения “Центр практической психологии” и директора проектов по профилактике наркомании общественной Саратовской региональной организации “Социум”, Римму Чиркину, слушали. Позвонив ей после симпозиума, я узнала, что Римма поступила в московскую аспирантуру. И вот мы снова встретились.
Центр был создан в 1995 году как подразделение при управлении образования города Энгельса, – рассказывает Чиркина. – Позже стал самостоятельным, наши функции и возможности расширились. Но поскольку они все же не вполне отвечали профессиональным устремлениям, три года спустя была создана общественная организация “Социум”, объединившая психологов, педагогов, юристов и врачей.
Мы стали помогать детям и подросткам с дезадаптивным и девиантным поведением, склонным к правонарушениям, приспосабливаться к жизни. “Социум” создает новые формы работы, а Центр старается вводить их в практику.
Мы разработали программу “Защитное поле”. Считаем, что психологи нужны сначала в загсе, в роддоме, в женской консультации, потом в детском саду, в школе (конечно, нам самим было бы не по силам это организовать, но саратовское правительство склонно дать ставки для психологов в этих учреждениях). В эту систему защиты входит и ювенальная юридическая помощь детям, попавшим в “поле зрения правовой системы”.
У нас ведь в стране какая практика? Заявление в прокуратуру о применении к личности насилия может подать только совершеннолетний гражданин. Прямого доступа подростка к правовой системе нет. Вот почему в нашем Центре на общественных началах работает адвокат, специализирующийся на подростковых делах, знакомый с возрастной психологией, социальной педагогикой. Своими ювенальными консультациями мы помогаем мальчишкам и девчонкам в решении их “криминальных” проблем на досудебном и внесудебном этапах. Случается, работаем с так называемой вторичной травмой, когда не так сильны последствия от насилия или другого преступления, как от взаимодействия со следователем. В обстоятельствах дела нередко “ковыряются” некомпетентные, неделикатные люди.
– Иначе говоря, “Социум” берется за проблемы насилия в семье? Насколько мне известно, это задача крайне тяжелая. Семья есть семья, и что там происходит – поди разберись…
– Дети часто сами рассказывают нам, что с ними стряслось, все – откровенно. Это ли не показатель высокого доверия к нашим специалистам? А мы в свою очередь приучили их к тому, что просить помощь профессионала – это цивилизованный способ решить свои проблемы, признак культуры. Мы даже справлялись с делами, не доводя их до суда. Ребенок оставался в семье, гарантированный конфиденциальностью решения проблемы и защищенный психологически, юридически, человечески. И все это делается на общественных началах!
– С какими формами семейного насилия приходится иметь дело?
– Психологическое давление, отвержение, ущемление прав ребенка, сексуальное домогательство и насилие. Мать, по каким-либо причинам ненавидя своего ребенка, его не бьет, а делает все, чтобы показать свое отношение. Это насилие. Девочку устраивают в элитную гимназию, а вскоре она приходит к нам с неврозом. Позиция матери – “Да, я буду на нее давить, пусть боится меня до дрожи в коленях, но гения я из нее сделаю”.
Амбиции родителей порой далеки от любви. А если она есть, то адресована лишь успешным детям. Это не только наша сфера деятельности, но и правовой системы. Подобные “деяния” – прямое нарушение прав ребенка в семье. Конечно, мы не сможем заставить маму любить своего ребенка, но зато можем обучить нормам поведения, не травмирующим его психику. А задача адвоката – показать, что родители нелюбящие, жестокие стоят на грани противоправного деяния. То есть мы занимаемся своего рода профилактикой социального сиротства.
– Но возможно ли страховать ребенка от родительской мести?
– Конечно. Предвидя ее, осторожно выбираем формы общения с родителями. Идем на легкий обман: сообщаем, будто у нас было тестирование и мы обратили внимание на ребенка… Это в принципе элемент профессионализма: показать человеку его проблему так, чтобы он ушел от нас не обозленным, а задумавшимся. Нам это удается. Иногда, притаскивая свое чадо за шкирку, “интеллигентная” мама говорит: “Мне его надо скорректировать. Сделайте с ним что-нибудь, пока я ему башку не оторвала”. А уходит, сдувая с него пылинки. Про нас они оба скоро забудут. И слава Богу! Лучшая оценка работы психолога, когда клиент говорит: “Я теперь справлюсь с этой проблемой” и тут же забывает, что в его жизни был психолог. Особое мастерство – сделать так, чтобы посетитель общий успех считал своим и руководствовался в жизни тем, что обрел с нашей помощью.
– Сталкиваетесь ли вы с проблемами суицида? И что предпринимаете?
– В городе за год среди несовершеннолетних случилось шесть самоубийств. Истероидный мальчик прочел статью о подростковом суициде в местной газете, которая всего лишь призывала общественность обратить внимание на эту проблему, и повторил упомянутый в статье редкий способ добровольного ухода из жизни: воспользовался подсказкой. Каждая подобная публикация провоцирует их поток, ведь идет программирование людей на смерть.
Мы проанализировали газетные заголовки. Получился жуткий суггестивный ряд: “Город на Волге – бастион смерти”… Собрали журналистов, напомнили, что от них зависит, одумается после публикации подросток или нет. И учителям не устаем повторять, что их слово столь же весомо. Знакомим их с симптомами депрессивных состояний на уровне поведения, эмоций, которые должны насторожить педагога. И если эти симптомы замечены, советуем не лезть в душу ребенка. Лучше оставить его в покое, не дергать, не ругать за невыполненное задание, не вызывать родителей, не называть “дебилом”. Родителей спросили: “Сколько минут в день смотрите в глаза ребенку?” Такова наша профилактика.
Один мальчик повесился, просто решив “поприкалываться”. Класс его осудил. Учителя недоумевали, почему у ребят такая неадекватная реакция. “Надо на них повлиять, ведь они не сочувствуют, не переживают”. Но таков феномен детского восприятия. Человек может сочувствовать и сопереживать, когда он идентифицирует себя с другим. Идентифицировать себя с самоубийцей не позволяют защитные функции детской психики. И это правильно. Если бы учителя действительно стали влиять на класс, еще пара суицидов была бы гарантирована. Что же сделали мы?
Говорили о жизни: о ее ценности, о том, сколько бы лет ребята хотели прожить, о том, с какими интересными людьми встречались. Даже слова “самоубийство” не произнесли. Пошли не от негатива, а от позитива, от детей самих. Когда учитель не знает, что сказать ребенку, пусть спросит, что он думает по этому поводу. Его попытка проговорить и осмыслить сказанное – а это для него сродни открытию, озарению – уже продвижение к верному решению, к которому приводит инстинкт самосохранения.
– Кстати, об учителях. Приходится работать и с ними?
– Тренинги, работу с внутренним миром учителя, с его личностными проблемами трудно переоценить.
У него вообще высока потребность в урегулировании собственных проблем. Мы учим педагога грамотно и конструктивно проявлять свои негативные и позитивные чувства, чтобы ученик смог их у него перенять. На любом отрицательном фоне учитель декомпенсируется: либо замыкается, либо становится агрессивным. И это разрушает весь социум вокруг. Мы обучили самых активных способам общения в группе, где каждый рассказывает свою жизненную ситуацию, с которой не может справиться. Все предлагают свой способ решения проблемы, а человек выбирает собственный вариант.
– А что вы думаете о школьных психологах? Как относитесь к ним?
– Я согласна с концепцией, что школьный психолог – это не практический психолог в образовании, а педагог-психолог. Как педагог он должен сказать, что надо делать, как психолог – смотреть вглубь и видеть причины. Все мы любим наших педагогов, пытаемся повысить их статус. Это государственная политика. У педагогов есть четкая перспектива: выложился в работе с самыми трудными детьми, он будет иметь пенсию по выслуге лет. А психолог, выработавшись, через 25 лет будет так же вкалывать, хотя у него недельная нагрузка 36 часов – в два раза больше, чем у педагога. Где логика? Я считаю, надо приравнять школьного педагога-психолога по статусу к учителю.
– Психолог, как журналист, актер, берет на себя чужую боль, иначе он неспособен сопереживать. Есть у него способы “самообороны”?
– Не каждый психолог умеет выстраивать собственную защиту. Он слушает трагедию ребенка, и слезы текут, сердце сжимается, желудок в спазме – подключается бешеная психосоматика. Он ночь не спит, думая про того ребенка. Это, конечно же, непрофессионализм, но заставить психолога вообще не реагировать на чужую беду нельзя. Когда он эти защиты выстраивает, контакт с ребенком прерывается. Какие затраты душевных сил!
Выручает эксклюзивная форма работы – проговаривание своих проблем в кругу коллег. Это дает нам силы работать в столь напряженном ритме. Есть такое понятие, как “синдром сгорания”. Мы друг друга лечим, иначе бы давно “сгорели”.
– Могут ли использовать ваши модели психологические службы других регионов?
– Мы в городе Энгельсе не Нью-Васюки строим, не в безвоздушном пространстве проектируем. Поскольку психологическая служба действует концептуально, на новые формы работы выходим спонтанно. У нас в итоге очень богатый опыт накоплен. Региональные управления образования могли бы взять на себя миссию, как наш Центр, защищать школьных психологов и создавать им высокий имидж.
Галина СЮНЬКОВА
От редакции
Сообщаем контактные телефоны, по которым можно позвонить, чтобы получить помощь психолога.
МОСКВА. Комплекс социальной помощи детям и подросткам: 160-8553. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. Психолого-медико-социальный центр: 430-5098. РОСТОВ. Областной центр психолого-педагогической и медико-социальной помощи детям: 64-17-92. ХАБАРОВСК. Центр педагогической реабилитации детей: 71-65-38. ТОМСК. Центр психолого-педагогической и медико-социальной помощи детям: 75-27-33. СОЧИ. Психолого-медико-социальный центр: 91-45-01. КАЛИНИНГРАД. Областной центр диагностики и реабилитации: 27-23-66. ОРЕЛ. Областной центр социально-психологической и педагогической помощи детям и родителям: 77-22-97.
Выбор читателей
Комментарии