Захар ПРИЛЕПИН: Российская национальная идея – это узаконенное лицемерие

Писатель и публицист Захар Прилепин появился в нужное время в нужном месте. Во всяком случае, все, что он делает, духу этого самого времени вполне отвечает. При этом он не отказывается и от лучших литературных традиций, умело переплетая в своей прозе день минувший и современную нам действительность. Его романы «Патологии», «Санькя», «Грех», «Черная обезьяна» берут премию за премией и занимают собственную нишу в истории отечественной словесности. Прилепин – один из тех авторов, кто возвращает в русскую литературу привычные ей некогда гуманизм, демократичность, веру в жизнь и любовь. Талант молодого писателя не ограничивается только «пером и чернилами»: в этом году совместно с группой «Элефанк» он выпустил музыкальный альбом «Переворот».

– Захар, вы занялись музыкой, потому что вам в литературе тесно стало?- Для моего поколения, для тех, кому сегодня около сорока, музыка всегда значила куда больше, чем, допустим, для теперешних молодых людей. Для нас это вопрос миропонимания, языка, вопрос психологии, если хотите. Борис Гребенщиков, Александр Башлачев, команды «Гражданская оборона», «Калинов мост» и «Алиса» дали нам целый словарь, новое представление о действительности. Я носил длинные волосы, серьгу в ухе, играл на гитаре, сочинял песни, мы с друзьями сколотили музыкальную группу, но потом, как это часто бывает, судьба нас разбросала. Я пошел по военной линии, потом занялся литературой, а товарищи мои стали достаточно известными музыкантами, объехали весь мир. И спустя двадцать лет, как в романе Дюма, я сказал: «Ребята, а давайте вспомним ту музыкальную историю, что когда-то у нас была, и споем то, что мы тогда пели, и, может быть, что-то новое сочиним». В итоге получилась пластинка из старых и новых песен, которая мне важна не столько с культурологической, сколько с общечеловеческой точки зрения. Необычная, веселая такая картина мира в стиле диско-панк, рэп-фанк, как точнее определить, не знаю.Литература, как ни крути, – это все-таки частное занятие: ты, как крот, забираешься в свою нору, что-то пишешь, двигаешь какие-то собственные смыслы или бессмыслицу. А музыка – штука коллективная. Я в свое время прослужил пять лет в ОМОНе, для меня вот это ощущение мужского братства, мужского праздника, мужского совместного действа утеряно. Скучаю без него, честно признаюсь. Но не возвращаться же из-за этого в ОМОН? Лучше музыкой заняться, собираться, репетировать, что-то вместе придумывать.- А как к этому музыкальному кульбиту отнеслись ваши товарищи по литературному цеху?- С недоумением отнеслись… Особенно друзья по лагерю почвенников-деревенщиков. «Захар, – сказали, – мы так тебя любим, ценим, ты русский писатель: деревня, Родина, корни, ветви, а тут какой-то фанк. Уж не с ума ли ты сошел?!» Я подумал секунду, замешкался, а потом понял, что иду по самому что ни на есть традиционному литературному пути. Мы ведь с вами прекрасно помним, что и Михаил Лермонтов написал несколько скрипичных этюдов, они, к сожалению, не сохранились. Зато дошел до нас великолепный грибоедовский вальс, одна из любимейших моих мелодий, кстати. Уверен, не погибни Грибоедов так рано, он и в музыке наверняка сделал бы нечто соразмерное «Горю от ума». Сергей Есенин написал музыку для нескольких своих стихотворений, сам ее исполнял, играл на баяне и гитаре. Серьезно относился к музыке Лев Толстой, и это, безусловно, сильно повлияло на его тексты, вы почитайте, они же все так и пронизаны звуками. И конечно же, шестидесятники. С них вообще было бы уместнее начать. Их очевидная, всенародная, оглушительная популярность как раз связана с тем, что многие брали гитару и могли свои тексты напеть. Так что музыка и литература для меня весьма органично взаимосвязаны.Многие мои друзья по оппозиционному лагерю думали, что я должен выбрать иной стиль, говорили, что мне нужно петь нечто инфернальное, расхристанное, бешеное, сумасшедшее. Но я физиологически к этому никак не расположен. Мне как раз кажется, что о самых важных, сложных и болезненных вещах стоит говорить максимально солнечно и радостно. Я и прозу свою по большому счету пытаюсь всегда так выстраивать, чтобы свет мировой был ощутим, чтобы предчувствие будущей радости не покидало русского человека. Потому что, конечно, вся наша русская литература просто упоительно мрачная – окунуться в нее, поднять голову и завыть волком на луну, потому как больше ничего не остается. А мне хочется хоть как-то вытащить на свет божий нашу изначальную пассионарность, наш оптимизм русский.Но до осени с музыкой и концертами завязываю: уезжаю в деревню на реке Керженец. Буду общаться с детьми, которых в течение года почти не вижу. И дописывать роман, потому что если не сделаю этого сейчас, то не сделаю уже, по-видимому, никогда.- А о чем роман?- «Обитель» – исторический роман, весьма объемный труд о Соловецких лагерях 20-30-х годов минувшего столетия. Все там происходившее достаточно подробно описано в мемуаристике, но вот литераторы отчего-то этого вопроса до сих пор не касались. А история эта крайне важная. То, что мы знаем о советских лагерях, все эти чудовищные подробности, описанные Шаламовым, Солженицыным, Домбровским, – это другое. В 20-х годах на Соловках собралось удивительное общество. Первыми там оказались большевистская революционная элита и жертвы начала коллективизации. Чуть позже к ним присоединились герои Серебряного века, все эти утонченные и изысканные представители культурных, поэтических салонов. В лагеря попали поэты, духовенство, театралы, актеры, музыканты. Такое вот получилось огромное, странное и совершенно необъяснимое «варево». Они выпускали журнал «Соловецкие острова», у них было два театра, три оркестра. Странная, фантасмагорическая жизнь там царила, в ГУЛАГе 30-х годов уже совершенно немыслимая. Все это меня совершенно заворожило. Да и мимо темы Серебряного века я, конечно, не мог пройти, потому что еще подростком собирал первые антологии тогда еще не изданных в Союзе футуристов, символистов, акмеистов. Они моя юность. Они я сам.- Чтобы создать столь внушительное полотно, мало поднять архивы. Пришлось, наверное, самому на Соловки отправиться?- Да, я ездил на Соловки и работал там с документами. В моем романе где-то около пятидесяти персонажей. И у каждого, естественно, своя история. Но прежде всего, конечно, я опирался на огромный свод мемуарно-биографической литературы. Тщательно изучил соловецкую прессу тех лет, которую издавали сами заключенные: подшивку журнала «Соловки», газету «Новые Соловки». Постарался на это время эмоции отключить, посмотреть на ситуацию сверху, не принимая ничью сторону. Прочитал два тома писем Флоренского, которые он писал жене и детям. Он, правда, позже сидел, в 30-х, а в 37-м его расстреляли. Семье при этом сообщили, что умер он в декабре 1943-го. Но это уже совсем другая история… Естественно, перечитал «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, рассказы Шаламова. Знаете, что меня больше всего потрясло в истории соловецких сидельцев? Из шестидесяти мемуаристов, чьи воспоминания попали в огромный том «Соловки», 56 человек прожили от 80 до 104 лет. А всех этих негодяев-чекистов, которые над ними измывались, пустили в расход в ближайшие годы. Начальников лагеря, отделений, их заместителей в страшном 37-м уже не стало. Такая вот шутка судьбы. Бог, он все-таки есть: если выжил на Соловках, прошел через этот ад, сломить тебя уже ничто не могло.- Наверное, каждый писатель мечтает, чтобы его герои ожили на экране. Вашим героям – харизматичным, цельным, правдивым – самое место в кино…- Алексей Учитель доделал наконец-то фильм «Восьмерка» по одноименной моей повести. Картина показалась мне не просто любопытной, она, не без гордости скажу, удачная. И уж точно не ниже той профессиональной учительской планки, которую Алексей Ефимович заявил в «Прогулке» и «Космосе как предчувствии». Сценарий писал Александр Миндадзе. Музыкальным оформлением занимались мои товарищи из группы «25/17». А самому мне удалось сыграть небольшой эпизод. Учитель предлагал более масштабную роль, но я постеснялся и решил ограничиться коротким появлением на экране. Зато вся история именно с меня и начинается. Насколько я знаю, раньше следующей осени «Восьмерка» на публике не появится: авторы хотят ее до Каннского фестиваля придержать.Для меня этот проект очень важен, потому что те экранизации, которые собирались делать другие режиссеры, по разным причинам не складывались. Петр Буслов хотел снимать фильм по «Саньке», покойный Андрей Панин планировал делать картину по «Патологиям». И еще около десятка режиссеров наберется, которые что-то хотели и планировали. И только Алексей Учитель довел начатое до конца. Он, конечно, удивительный мастер. Не боится работать с молодыми актерами, которые после его картин стартуют мощно и громко. Вот и у нас четыре молодых человека, четыре мушкетера по повести, которых он собрал со всех концов страны, из разных театров, и получилось то что надо. Из звезд заняты Артур Смольянинов и Сергей Пускепалис.Что касается моей актерской «карьеры», успел сняться в одном сериале, совершенно неожиданном для себя, а теперь вот на распутье: чем же мне заняться – литературой, музыкой или кино? Конечно, актер я не бог весть какой, но, философски рассуждая, маленький наполеончик в любом пишущем человеке живет. Но тут опять мои друзья-почвенники завозмущались. Дескать, Захар, ну сколько можно: сначала музыка, теперь кино. Но тут мне снова было что возразить. Шукшин – русский писатель и снимался в кино, и актер был не меньшего масштаба, чем литератор. Маяковский снимался в кино. Очень просто представить на экране Есенина. И даже Пушкина, живи он в другое время. Поэтому никакого стыда я по этому поводу не испытываю и тем более не завершаю свою литературную деятельность, потому что это главное приложение моих сил.- Захар, вы человек с четкой жизненной позицией, которому небезразлично, что происходит с его страной. А каким вы представляете будущее России и какую книгу хотели бы вы написать завтра?- Если то, что наблюдаю в России сегодня, продлится еще какое-то время, даже страшно представить, что у меня будет писаться… А так чисто гипотетически лет эдак через 10 с удовольствием сочинил бы хорошую, веселую повесть о русской революции и о том, как легко мы расстались со всеми ее завоеваниями…Меня действительно волнуют бесконечные поиски новой национальной идеи, которые раз за разом будут заводить нас во все новые тупики. Ибо глубоко убежден, что никакой новой идеи мы, конечно же, не придумаем, потому как она уже давным-давно имеет место быть. Российская национальная идея – это узаконенное лицемерие. Мы так или иначе все живем с этой негласной идеей. Полное отделение властной риторики от властной практики, когда интересы власть имущих лежат вне интересов России и ее будущего. Мне вот иногда просто по-человечески хочется у этих людей поинтересоваться: вот вы правите самой большой страной в мире, власть ваша безгранична, возможности неизмеримы, вы буквально пишете сегодняшний день, можете сделать шаг и попасть не просто в историю – в мифологию… Что же вы такие ненасытные?! Отчего гребете под себя и гребете, воруете и никак не наворуетесь? Что вы с этими миллиардами делать будете?! На тот свет их не прихватишь с собой, уважаемые! Нет, вы объясните, может, пойму. Физиология новейших российских элит с их сугубо материалистической подкладкой – вот что в дне сегодняшнем мне кажется самым обидным. Безумные, дикие даже поступки правителей прошлого – от древних князей до советских вождей – можно объяснить рационально: одному надо было Константинополь захватить, другому к морю выйти, третьему в космос полететь. То, что творит сегодняшняя власть, необъяснимо. Подкладка какая-то совершенно убогая – иррациональная. Меня это вводит в совершенный тупик. Так что, думаю, первейшая задача на сегодня, национальная идея, если хотите, – полная смена существующей элиты. А так, конечно, хочется верить, что все у нас будет хорошо. И мы обязательно исправимся, и элита регенерируется, и литература будет жить и развиваться.